Контакт

Ринсвинд дрожал. Он обхватил себя обеими руками и пытался унять дрожь. Они с Двацветком были словно двумя знаками одного и того же числа - один отрицательный, второй положительный. Его всегда восхищала способность Двацветка видеть мир в ярких красках. Самому Ринсвинду скорее была присуща способность сгущать краски и видеть все плохое, что преподносит мир. В этом был один бесспорный плюс. Он научился ценить все хорошее, что с ним происходило. Если рассуждать честно, то Двацветок не всегда был причиной его несчастий. Он определённо скрашивал его утлые деньки круговерти в ладонях богов. Он положил руку на кирпич, бывший когда-то поддержкой для выпавшего на ногу Великого Волшебника собрата, и сжал пальцы. Там где-то притих Двацветок. Ринсвинд вздрогнул от его прикосновения к тыльной стороне ладони. Робко и нежно он погладил его руку, словно та была хрустальной. - Двацветок… черт. Не думаю, что нам стоит начинать это заново. - Но…- Двацветок убрал руку, смущаясь, а потом вдруг рассердился, чего Ринсвинд никак от него не ожидал: - Не я это начал! Чертов трус. Ринсвинд оторопело уставился в сторону коротышки. - Меня много кто так называл, но ты - впервые. И почему-то мне от этого необычно больно. Он вздохнул. Снова протянул тощую руку в дыру, надеясь нащупать плечо Двацветка, но загреб только воздух. - Двацветок?! - Да здесь я, - пальцы встретились с его пальцами и Ринсвинд испуганно сжал руку вокруг ладони друга. - Я боюсь потерять тебя. Особенно теперь, когда только нашел. Блять, я так скучал, - у него совершенно неожиданно брызнули из глаз слезы, выдавая всю печаль, спрессованную у него в груди. - Когда я был твоим гидом, я впервые почувствовал, что у меня есть цель, что я кому-то нужен. Да, я пытался сбежать поначалу и просто прикрывал свою жопу, но теперь, когда ты стал мне по-настоящему дорог... я боюсь потерять тебя так же сильно, как свою жизнь. Я благодарен судьбе за то, что она посадила нас в соседние камеры. Двацветок растроганно молчал. - Значит, та ночь для тебя все же что-то значила? - Да, хоть я и считал ее ошибкой, потому что причинил и тебе и мне боль. Я зря полюбил тебя, потому что...потому что потерял. На десять лет. Мне нельзя никого любить. Я же чертов неудачник. Все что я люблю рассыпается в прах. Все к чему притрагиваюсь, понимаешь? Меня мотает по всему миру, словно я сам себе не принадлежу. Ты понимаешь это, Двацветок? Хотя как ты можешь это понимать, когда вся твоя страна обнесена толстенной стеной… - А я бы все отдал, чтобы побывать еще раз там, снаружи. Даже просто на свежем воздухе. Ты не ценишь того же, что и я, но я взял бы тебя с собой в путешествие и пережил бы еще раз все, что пережил с тобой. Ты знаешь, как я радовался, когда ты спас меня от пожара? Из дома смерти? Никто никогда в жизни не спасал меня ни от чего! Это было ВОСХИТИТЕЛЬНО! Я никогда это не забуду. Мы вместе сражались с той тварью из подземных измерений! Летали на драконе! О, боги! Сердце Ринсвинда лихорадочно билось. Тот период жизни, пожалуй, был единственным, когда он не просыпался каждое утро с мыслью “А кто я? Чего я добился в жизни?” - и т.п. Чертов Двацветок. Он понял, что гладит сгиб его локтя и подбирается к плечу. Повернувшись, уловил блеск очков в полумраке и разглядел за ними взволнованные глаза. Ладонь поднялась к исхудавшему лицу и погладила щеку. Двацветок взял его кисть в обе руки и поцеловал тонкую кожу запястья. - Я тебя люблю, Ринсвинд, - без лишней драмы сказал он, наклоняясь ближе. Ринсвинд тоже подвинулся ближе к окошку, облизывая пересохшие губы. - И я тебя, Двацветок. Лицо Двацветка было совсем близко и в то же время достаточно далеко, чтобы Ринсвинд не смог поцеловать его. Поэтому он просто пялился на него печальными глазами с другой стороны стены и гладил щеку. Двацветок вдруг отстранил его руку и прижался лицом к щели, вытягивая язык в его сторону. Эта картина была столь потешной, что Ринсвинд фыркнул от смеха, но сам опустил голову и повторил его трюк, трогая кончиком своего языка язык иностранца. Его словно током прошило, таким возбужденным он себя почувствовал. Гладя подбородок и шею любимого, волшебник успокоился и почувствовал, что вот он, здесь, рядом, живой и, он надеялся, невредимый. - Они ведь ничего с тобой не сделали? - обеспокоенно спросил он, прервав “поцелуй”. - Нет, только кормят здесь отвратно. - Хорошо, что вообще кормят, - усмехнулся Ринсвинд, жадно глядя на губы Двацветка. Он не был удовлетворен. Хотелось большего. - Дай-ка мне сюда свой член. Двацветок таращился на него в недоумении ровно тридцать секунд. После чего осторожно спросил: - А для чего? Ринсвинд закатил глаза. - Известно для чего, Двацветок. Покусав губу, Двацветок все же встал, приспустил штаны, осторожно просунул свой прибор в дырку от кирпича и прижался всем телом к холодному камню, стараясь как можно больше длины оставить там, в камере Ринсвинда. Когда его горячие губы коснулись головки, он едва не заорал, кусая ладонь. Обсосав пару раз член Двацветка и пару раз сплюнув, он смог сквозь кислоту и соль распробовать вкус его кожи. Вес на языке так хорошо напомнил ему ночь на сеновале, перед отъездом Двацветка, что сердце подскочило до самой головы. Закрыв глаза и двигаясь ртом по стволу - толщина стены позволяла брать только до половины - он вспоминал, как друг шептал: “Ринсвинд, это не обязательно… Я тоже буду скучать...так принято в вашей стране, да?” Как он всхлипывал, зарываясь руками в сухую траву от ласки. Как дрожали бедра туриста, напоминая молочное желе, когда он целовал его ноги. Как Двацветок стонал, трахая его рот. Как он заснул под его мантией, и Ринсвинд не мог спать потом всю оставшуюся ночь. Он тогда был во власти пережитого, во власти ощущений и впечатлений. Это было настолько спонтанно, что он не мог найти этому объяснения. И вот сейчас, услышав голос Двацветка, беря дрожащими руками его член и запихивая в рот, он понял, что уже тогда был влюблён. Что не хотел отпускать, что скучал и вообще… Двацветок за стеной сорвался, испустив прерывистый стон: это язык Ринсвинда теребил дырочку на конце. Контраст горячего рта с холодной стеной бросал его то в жар, то в холод. Тысячи мурашек сбегали от его затылка к ногам, и он растекался по стене, ища опору. Он тоже вспоминал ту ночь: как они легли вдвоём в кучу теплого, пахучего сена, как Ринсвинд, истощенный, весь в ранах, неожиданно полез к нему целоваться, шепча, будто пьяный: “Мы победили...победили, Двацветок…” Это была квинтэссенция долго и бережно охраняемого и согреваемого чувства, вдруг проросшего из зерна. Он ответил ему, ответил с жадностью, поскольку ему нравился Ринсвинд, он казался ему чем-то вроде чудаковатого, смекалистого, юморного существа-громоотвода, которому не везёт так же сильно, насколько при этом везёт. Только наутро он понял, что натворил, и непреодолимое чувство вины повлекло его назад, к семье. Ринсвинд выглядел разбитым, но ничего не сказал, за что Двацветок был ему бесконечно благодарен. И вот опять. Опять его мозг отключился следуя велениям сердца и тела. Но сейчас другая ситуация. Сейчас он свободен, как это ни прискорбно, и повзрослевшие дочери выпорхнули из гнезда. У него остался только Ринсвинд, живой, тёплый, родной, и его божественный рот. Великий Волшебник тяжело дышал, старательно обсасывая его плоть и гладил собственный член. Отстранившись, чтобы перевести дух, он заметил, как рука Двацветка с грязными ногтями гладит пах, пропускает основание члена сквозь пальцы и теребит покрытые редкими волосками яйца. - Ринсвинд, ты там живой? - Двацветок неуютно поежился от холодящего его член сквозняка. - Смотрю на представление, которое ты мне тут устроил. Знаешь, тебе не помешало бы хорошенько помыться. - Тебе, я полагаю, тоже, - парировал Двацветок, начиная замерзать. Ринсвинд взял его член в теплую мозолистую руку и потянул на себя. Двацветок охнул, снова втиснувшись в грубый камень. Он пытался понять, что это такое мягкое скользит по головке, дразня её, потом понял, что это член Ринсвинда, когда тот всей длиной прижался к его длине, уткнувшись головкой ему прямо в паховые волосы, пропитывая их смазкой. Ринсвинд, с шипением пропихивая руку между кирпичами, пытался дрочить оба пениса сразу. Двацветок просунул руку к нему, погладил ссаженный о камень кулак, каждую костяшку. Ринсвинд в ответ пожал его ладонь, нежно проехался подушечками между пальцев и на мгновение сплел их пальцы. Двацветок закрыл глаза, задыхаясь от нежности. В конце концов, страсть победила, и оба схватились за пенисы, гладя их навстречу друг другу. Прижав щеку к кирпичу, Двацветок представлял себе, что он прижимается к Ринсвинду всем телом, что он чувствует, как его мышцы сейчас ходят под кожей и какой он горячий сейчас, как печка. Он издал какой-то полустон-полурык, кончая и забрызгивая балахон волшебника спермой. Но Ринсвинд не отпустил его, гладя чувствительную кожу хорошо скользящей по семени рукой, Двацветок жалобно застонал, сжимая зубы от напряжения; и тут-то волшебник кончил, пачкая в свою очередь его одежду. - Даже вытереться нечем. И что подумают охранники, когда придут нас пытать? - Я думаю, они о нас благополучно забыли. - О тебе, может, и забыли, но не обо мне. Я теперь не Великий Волшебник, а Великий Шут Императора. - О, так тебе крупно повезло! - Я так не думаю, - горько ответил Ринсвинд, присыпая итак пострадавший балахон пылью, чтобы скрыть белесые следы. В камере было слишком темно на его вкус. Ринсвинд почувствовал, что у него развивается клаустрофобия. - Говори что-нибудь, Двацветок, пока я с ума не сошёл. И он говорил. Про историю, влиятельные семейства и политику в Агатовой империи, а Ринсвинд оперся спиной о стену, ковырял кирпич и слушал, изредка вставляя свои замечания. И так до тех пор, пока не послышался шум в коридоре...