«Умри»

Кенни приходилось закапывать свою злобу на заднем дворе, а разъедающую всё внутри апатию засыпать сухой землёй. Чёрт его знает, что сказал бы Бог, если бы Маккормик пришёл к нему, раздражённо пнув позолоченный стул. Прямой показ на небесах каждый раз отменяется, когда глаза старшеклассника закрываются. — Ну и что это? — Бог бы вздыхал и запускал пальцы в густую бороду. — Ну, что это? — С укором качал бы своей лысой башкой и избегал смотреть на Кенни. — Поди отсюда, посмешище. Ворота в рай ржавые и на них постоянно ссут демоны низшего ранга. Ангелы суетятся, хотят прогнать гадов со своей территории, а те только булькающе хихикают, обнажая проеденные гнилью клыки. Так же, как не слушают религиозного фанатика, не слушают и Кенни, потому что он малолетний позор себя самого. — А ты разве не умер? Кеннет, конечно, кивает, но вот агрессию подавить в себе удаётся не с первого раза. Сначала костяшки все сбиты, кровоточат, зудят неприятно, а потом успокаиваешься. Раза с пятьсот тридцать первого. Газеты наводняются новостями об очередной смерти школьника неохотно: это уже стало неким ритуалом на неделе. Тусклый заголовок, узенькая колонка со статьёй, мелкий шрифт и совершенно отвратительный по качеству снимок прямо с места смерти. — О господи. Стоило бы постучаться в номер класса люкс, смущённо потоптаться на месте, погипнотизировать взглядом золотую табличку на двери с надписью «БОГ» и удручённо вздохнуть, не дождавшись ответа. Пока кто-нибудь ужасается появлению Кенни-который-сбит-автомобилем, Кенни-который-отравился-мышьяком нервно стучит пальцами по загаженному окошку для приёма справок в рай. — А в ад есть? Ему уже попросту наплевать. *** Столько умирать, чтобы ни разу не стать почётной персоной загробного мира, из которого каждый раз вытаскивают за шкирку и тычут лицом в грязь. А Кенни хочется умирать ради чего-то интересного. Бог почёсывает впалую щёку и с недоумением пялится в чистый лист, который протягивает ему Смерть. Эта дряхлая проститутка понимает, что Маккормик у неё в списке каждую неделю, но тратится на чернила более не хочется. И так всё ясно. Кенни Маккормик? Ну, вот он. Пропадёт из очереди через пару минут, но какая, чёрт возьми, разница. — Улыбнись. Разбитые губы в улыбке не растягиваются совсем: больно и нет желания. Кеннет смотрит на мать устало и с немой ненавистью: снова эта тупая алкоголичка хочет сделать фотографию сына, чьи черты лица она с лёгкостью забывает под градусом дешёвого пойла. Детские фотографии, вставленные в деревянные рамки, свалены в одну кучу в углу комнаты. Покрытые пылью и слоем застаревшей рвоты, они ждут момента, когда Маккормик подойдёт к ним, поднимет ногу и раздавит все свои детские физиономии подошвой тяжёлого ботинка. Не то чтобы он считал себя уродом, но стекло хрустит так притягательно, протыкая лицо Кенни-первоклассника насквозь. *** У Маккормика над головой золотой нимб — и об этом знают все. Белобрысый, голубоглазый ангел, который жертвует свою жизнь, чтобы от него хоть ненадолго отъебались. Кенни ничего не стоит вспороть себе руки, задохнуться в петле, приложиться виском об острый угол или наглотаться таблеток до пены изо рта. Он не боится стать отвратительным субъектом, на которого все показывают пальцем, потому что субъект недавно валялся в канализации с обоссанными штанами, а крысы пытались обглодать его миловидное лицо. У Маккормика над головой золотой нимб. Был. — Опять! — Бог закатывает мутные глаза, размахивая перед лицом ладонью, чтобы запах шмали был не таким явным. Кашляя, святой начальник рая, терпящего кризис, восклицает: — Сколько ж можно! Кенни постоянный клиент в райской приёмной. Он, правда, не в курсе, мерещится ли ему вся эта цирковая околесица или всё реально в той же степени, в какой и каждая его смерть. Эта выжившая из ума старуха, кстати, иногда попадается на глаза в раю: собирает пометки, сгребает себе в клетчатый мешок список будущих посетителей. — Вот к Сатане такой очереди нет, — изредка обращаясь к сидящему на мягком диванчике Маккормику, выдаёт Смерть. А он и молчит, ковыряясь пальцами в распоротом запястье и рассматривая свою желтоватую кость, напоминающую об открытом переломе. — Следующий! — кричат ангельским голоском из приёмного окна. И Кенни, как назло, возвращается к жизни. *** Похоже на грубый пинок, который никак не ожидаешь. Когда сердце старшеклассника начинает вновь отбивать свой ритм, прогоняя застоявшуюся кровь по всему телу, потолок морга кажется не таким уж ужасным. Даже если запах разложения и мёртвого холода кружит голову. Маккормик не может нормально спать, но и желания просыпаться у него никакого нет. Целыми днями он может лежать на кровати, глядеть на хлипкую лампочку под потолком и не думать. Совсем. Ничем не хуже смерти. Его считают бессмертным. Божество во плоти, которое почему-то заняло оболочку обыкновенного школьника, когда вокруг столько знаменитостей, пророков и прочих лжецов. Кенни любит врать сам себе, что способен на всё, но его до сих пор повергают в панику брызги кипятка, если кинуть пельмени в полную кастрюлю. А так... так Маккормик ничего не боится. Даже несущегося на полной скорости грузовика, маньяка-насильника или огня, пожирающего кожу и выжигающего глаза. Ему бы ещё не бояться Крэйга Такера и некоторых своих желаний. — Иди отсюда. — Бог даже не смотрит на Кенни. Перебирает бумажки, фотографии полуголых девиц и лакированные ангельские перья. — Надоел. Крэйг красивый, но очень грубый. Его черты лица аккуратные и правильные, а от тёмно-синих глаз внутри всё холодеет. Кенни мог бы получить обморожение, если бы Такер смотрел на него чуточку дольше. — Отвали, ущерб. Маккормик не обижается, когда толкают в плечо и проходят мимо. Он что-то вроде белой вороны, у которой выщипаны все перья, а те, что остались, грязные, мокрые и кое-как воткнуты в общипанное тельце. Крэйг Такер же — порыв ветра, который вообще оставляет Кенни голым и беззащитным, вырывая остатки перьев. С ним тяжело, но Маккормику всё равно хочется ещё раз отморозить конечности и лицо, чтоб потом кожа покраснела и слезла. *** Кенни любил девушек, но тянуло его всё равно к Такеру. Потому что хотелось быть жертвой, униженной и грязной, хотелось быть жертвой, которая могла бы подчиняться и делать всё то, что ей прикажут под угрозой жестокой расправы. Маккормик всегда был переполнен похабными мыслями, от которых член наливался кровью и хотелось поскорее залезть руками в штаны и начать себя ласкать, представляя на месте собственных рук руки того, у кого они, несомненно, до болезненных спазмов в груди ледяные. А Бог умел читать мысли, например. Поэтому после смерти, в этот смехотворно короткий промежуток времени, проводимый в галлюцинациях, Кенни любил подумать о Такере усерднее. Чтоб до сжатых кулаков, покусанных губ и невыносимого жара в теле — и чтоб старый хер, стоящий во главе ангельской рати, от гнева желтел, наблюдая за изнемогающим от возбуждения старшеклассником, который всех в раю уже заебал своим присутствием. — А в ад? — Кеннет спрашивал почти умоляюще. — Не оформлен, — отвечали пискляво. Тысяча смертей, а всё никак документы не могут оформить на мертвеца, которого мотает из одного состояния в другое. Вот, говорила Смерть, нет в аду очередей. Хоть сейчас на вилы насаживайся. Но каждый раз оказывается, что Кенни Маккормик живой... Нимб над головой уже не держался — сполз на шею. Кенни донимал Крэйга сообщениями на мобильный, которые содержали либо комбинацию из странных смайлов, либо откровенное «трахни меня». Маккормику хотелось быть пострадавшим, которому понравилось, даже если в конечном счёте ему отрубило пару пальцев, пережали яйца и воткнули в уретру шило. Такер держался особняком: блокировал номера Кенни, стойко его игнорировал и всячески посылал нахуй и только туда. Бывший одноклассник был для Крэйга не больше чем психопат, которому бесперебойное употребление успокоительных и энергетиков вперемешку с веществами вышибли последний рассудок. Ещё со школы он помнил, что с головой Маккормик не в ладах. А ведь новому божеству Южного Парка с самого детства приказывали хранить тьму подальше от остальных. Никому не нужна злоба, когда хамишь взрослым и огрызаешься на друзей. Никому не хочется видеть агрессивное помешательство, когда бьёшь человека головой о бетонную плиту и после, придавив его к земле, напрыгиваешь с ногами и используешь на манер батута, пока соперник под тобой не начнёт блевать кровью. Никому не было приятно видеть раздражительность, негатив, желание убить... Никому не хотелось знать Кенни. А сейчас ему в принципе не хочется знать самого себя. Кеннету хочется Крэйга Такера, потому что он единственный способен усмирить внутри безумца эгоизм и стремление всем сделать плохо. Крэйг может сломать Маккормику все кости, разбить ему нос, выбить все зубы, нахаркать в полный крови рот и потоптаться на его лице. Крэйгу будет насрать. А Кенни только и хочет, чтобы кому-то было действительно плевать на него до такой степени, чтобы он мог в полной мере почувствовать себя жертвой: слабой, замученной и никчёмной. Может, хотя бы после такого он перестанет ощущать внутри только сосущую пустоту, оседающую слизью на стенках внутренностей. — Иди сдохни. Такер любит это говорить. Кенни любит это делать. *** Стоит только сознанию начать угасать, а желудку — вывернуть себя наизнанку, Маккормик чувствует эйфорию. В испачканной расстёгнутой куртке, со спущенными штанами и расфокусированным зрением, он представляет, что ему прямо сейчас, на стыке жизни и смерти, дрочит сам Крэйг Такер. Действие препаратов глушит все звуки и притупляет ощущения, но Кенни попросту некуда деваться — он заведён до такой степени, что мир окрашивает бурыми вспышками экстаза, даже когда собственная рука перестаёт слушаться и еле двигается на возбуждённом члене, а болезненные судороги заковывают мышцы в скрипучую клетку. Что скажет Бог, если Кенни снова появится в приёмной рая и будет скучающим взглядом разглядывать через окно бесов, поймавших молоденького ангела и терзающих её не сформировавшуюся обнажённую грудь? «Пошёл нахуй отсюда, мелкий пидорас». Жаль, что Бог этого никогда не скажет Кенни, ведь он может всем в Южном Парке рассказать, что сам господь нелестно выражается о детях своих. Кенни вновь очнулся ото сна, называемого смертью. Уже совсем неинтересно. Мобильник молчит неделями, зарядка осталась всего в один процент. Занавески в комнате пахнут освежителем воздуха с ароматом персика и «я-убираюсь-один-раз-в-сто-лет». Маккормику скучно жить ровно так же, как и умирать. Он берёт в руки телефон и ничего, кроме мерзкого вкуса во рту, не чувствует. А Крэйг ухмыляется, глядя на дисплей. Где-то там, через полгорода от озабоченного психопата, чьё сообщение ткнуло когтём под ребро. «Трахни меня. И убей».