Обязательно к объяснению

- А мы в прошлом или будущем? - спросила Алиса. - Мы в жопе, - ответил кролик. - А "жопа" - это настоящие? - сново спросила Алиса. - А "жопа" - это у нас символ вечности.

      Фрик. Странный. Урод. Выбирай любое. Меня ещё с детства считали поехавшим. Понятное дело сверстники, но собственные родители, которые при первой возможности потащили пятилетнего ребёнка к мозгоправу. Отчаянные времена требуют отчаянных жертв, ведь так, да? Матушка давно потеряла надежду навешать мне лапши на уши про смерить отца. Ясен хуй, что он не в "лучшем мире", а гниет под землёй. Отдан на съедение червям. Долго сидеть в углу зала, обнимая черно-белую фотографию и захлёбываясь слезами я был не намерен, как и бабушка, уговорившая маму отвезти меня к психологу. Женщина преклонных лет смотрела на меня как на говно на палочке, постукивая по столу длинным ногтем. Пока я рассматривал сувениры на её столе, она любезно "тихо" нашёптывала моей матери, что сыночка ее того. Она чиркала чёрной ручкой в листе назначений, размашисто ставя подпись и печать. Таблеточки, которые могли сделать меня овощем до конца своих дней, я пить не решался. Врачиха злобно усмехнулась мне на прощанье, мол ещё одного сгубила. Всю жизнь жалею, что не запустил в неё шаром со снегом, который вертел в руках десять минут от силы. Я смотрел на большие хлопья снега, заточенные в стекло, которые медленно оседали на уменьшенную копию Кремля. Однозначно я захотел себе такой шар. Мне двадцать семь, но его я так и не сподобился купить.       Я люблю зиму, точнее снег. Моим самым первым воспоминанием была метель, а потом словно по бошке шарахнули битой и темнота. Такая однообразная и поглощающая. Сверстники сторонились меня, соседи косо смотрели, а родители сочувственно давали таблетки, которые я смывал в унитаз, а потом шёл жаловаться воображаемой нимфе лесов, которая жила в яру возле сарая. Длинноволосая девушка сочувственно кивала, позволяя мне плести косы из её белоснежных волос. На свои чёрные я смотрел с отвращением, кривляя лицо в зеркале. В шесть лет я заявил матери, что хочу быть блондином. Матушка отшатнулась от меня, как от прокаженного. Я хотел быть похож на ту прекрасную лесную нимфу, ещё хотел снежную погоду и хотел нравиться себе. Если ты не нравишься себе, как понравиться другим? В глубине души я считал себя отвратительным, боялся старости как огня и грешил умереть молодым. Любовь к себе - это самообман всей моей жизни. - Вы верите в Бога? - как же я любил этот вопрос от религиозных фанатиков. - Как я смею не верить в себя, - мне нравилось смотреть на их удивленные лица и захлопывать тяжёлую чёрную дверь у них перед носом. Когда нас в жизни хорошенько прижмут и схватят за голую жопу, мы в надежде на спасение судорожно вспоминаем "Отче наш", пытаясь искупить свои грешки. Но мы не левый разбойник, с руками по локоть в крови, чтобы отправиться в рай на экскурсию по садам, под ручку с Иисусом. Раскаяние не искренне. Вопрос веры стал китайской стеной и никуда не хотел уходить, как и венок синих роз, опущенный на мою голову. Чувствуешь ли ты себя грешником или праведником, стоя перед аудиторией, смотрящий на тебя снизу, с самых низов, как на Бога. Чувствуешь ли ты себя распятым, впитывая как губка грехи этого мира. Чувствуешь ли ты иронию, коронованный Бог, когда не можешь протянуть руку помощи заблудшей душе. А если сможешь, обратишь ли в свою веру? Сколько раз я видел мнимое покаяние в глазах любовников, растаявших словно подожженные свечи, плавящихся как разгоряченный воск. Не та эпоха. Нет нынче моды на правду. Но истина в том, что какое раскаяние я бы не принимал, как бы я не хотел измениться сам, я больше затягивал себя и окружающих в тьму. Если кто-то хотел измениться ради меня в лучшую сторону, я убегал куда глаза глядят. Я не тот человек, ради которого стоит становится лучше. Я тот, кто портит, искушая и толкая на грехи. Люди по своей природе косячат, им нравится страдать, хотя они сами этого не понимают. Ева та не дура была, запретный плод сладок. Может тот змей мой очень дальний родственник, а то я в последнее время себя змеюкой подколодной чувствую. Нужно написать это в резюме. Здрасте, я Виктор Никифоров, потомок змея искусителя, да, да, того самого, который бабу с помощью яблока клеил, но что-то не так пошло. Как бы не доказывая присутствия "божественного" в моей родословной, я в некотором роде восхищался людьми. Как можно иметь столько противоречий? Как можно быть праведником и грешником одновременно? Как можно обращать к свету и тьме? Как можно быть хорошим и плохим человеком? Никто не выберет сторону. Когда столько лет убегаешь от своей сущности, рано или поздно придётся остановиться и посмотреть на своё отражение. На тебя не посмотрит сочувственным взглядом лесная нимфа или прекрасное божество с венком синих роз в платиновых волосах. На тебя посмотрит обиженный на весь мир черноволосый мальчонка. Если раньше менялись ради меня, то самое время посмотреть, как изменился я сам. Я привык быть богом для всех, но мне встречались одни атеисты. Ирония лишь в том, что я сам не верующий. Отнюдь, в церкви и храмы я не ходил, по крайней мере до этой ночи. Все началось с нашего приезда в Вегас.       Город порока, греха и разврата встретил нас огнями посадочной полосы и дружелюбными менеджерами в отеле. От этого увлекательного путешествия я ожидал встречи с Крисом, на большее расчитывать я даже боялся покушаться. Есть такое золоте негласное правило, мол когда встречаются два лучших друга, то выноси всех святых, все идёт в расход. Юри был не лыком сшит, у него тоже нарисовался на горизонте лучший друг, с которым они ещё в Детройте зажигали. Я поставил себе галочку непременно узнать какого хуя там забыл Кацуки и выпытать у Машки всю его подноготную.       Все мои проблемы решались одним способом: на стол ставилась бутылка чего нибудь высокоградусного, подходило буквально все, что горело, а напротив садился Джакометти, готовый услышать весь пиздец, накопившейся у меня на душеньке. После таких разговоров как на исповеди побывал, ей богу. Только Крис мог знать самые страшные тайны, а то слухами земля полнится, да ещё и быстро. Иногда доходило до того, что я навзрыд рыдал вместе с Джакометти, а потом мы как ни в чем не бывало не поднимали такие темы, как семья. Из грязи в князи тяжело подняться если ты дуб дубом. Ага, натуральный блондин, на всю страну такой один, конечно. Как оказалось я не блондин, да крашенный я, каюсь, и не совсем натурал по ходу. - Я больше не пью, - я чуть бутылку не выронил, пока моя бровь мастерски взметнулась вверх. - Серьёзно? - если Крис так говорит, значит случилось что-то странное, а если скажет, что он за зож и правильное питание это финиш, белый флаг. Я то узнаю где собака зарыта или я просто конченный алкоголик. Нет, просто конченный. - Витя, друг мой сердечный, тебе не кажется, что нам пора заканчивать с похождениями, - я схватившись за сердце, медленно осел в кресло, смотря на совершено серьёзного Криса. "Веселиться можно без алкоголя" как то сказал он, через час мы пили текилу, смеясь над его словами. - Э, брат, так не пойдёт, как же так, после того, что мы пережили, - ни один мускул на его лице даже не дрогнул. Тут то меня осенило. У Криса кто-то есть. - Наши приключения не всегда радужно заканчиваются, если ты заметил. - Не всегда, согласен, но в какую бы жопу мы не попадали, у нас всегда были мы и каждый раз с высоко поднятой головой мы проходили и справлялись со всем дерьмом вместе. Даже в самые трудные времена, когда вокруг одни предатели и лицемеры, мы отбивались от общественности вдвоём и это не просто похождения, это наша история, наша жизнь и традиция. Если ты так говоришь, значит ты нашёл нужного человека, ради которого стоит меняться, а сейчас просто заткнись и выпей со мной как в старые добрые времена. - Ну ты даёшь, Вик, даже пошутить нельзя, давай наливай и рассказывай что случилось и почему ты считаешь мои шикарнейшие планы отстойным отстоем, - Джакометти улыбнулся, принимая из моих рук стопку. - Крис, ты не Суворов.