Как с легкостью перевернуть жизни друг друга

— Я так больше не могу. — Леон, перестань, пожалуйста? — Матильда, тонкая и хрупкая девушка, разворачивается на стуле к брату, смотря на него своим усталым и бессильным из-за тяжелой недели взглядом. Она прекрасно понимает, о чем он говорит. У него взъерошены волосы и сбитое дыхание, она спокойна. Несколько мгновений они просто молча смотрят друг на друга, пока ком в горле Леона постепенно исчезает. Сестра могла успокоить его всего лишь своим усталым взглядом. Нельзя ни в коем случае сказать, что некая холодность в ее поведении — результат отсутствия интереса к парню. Нет, это совершенно не так. Матильда бесконечно любит своего младшего брата, но прекрасно знает его характер и то, как сильно он любит жаловаться и все усложнять. Она просто знает, что в такой ситуации жалеть его - просто пустая трата времени, так что некая холодность по отношению к его "страданиям" — лишь спасение и для нее и для него. Он отходчив, если не давать понять, что его переживания настолько значительны, насколько ему кажется. Уже слегка остывший, Леон садится на стул рядом с ней и опускает взгляд. Ему хочется жаловаться, ему хочется, чтобы его пожалели, но все же понимает, что от сестры он этого не дождется, да и чего уж, это действительно было бы глупо, если она всегда жалела бы его, — Опять Хенрик до тебя докапывается? — Я не понимаю, Матильда, боже, неужели я настолько отвратительно танцую, что он так критикует каждое мое движение? Господи, он смотрит на меня как на ничтожество, не понимая, что я здесь забыл. Я делаю некоторые вещи намного точнее и уж точно изящнее других, но он будто совершенно не замечает этого. Мне никогда не пробиться на какие-то ведущие роли, — ком в горле снова предательски растет, а его речь становится все быстрее под наплывом злости. Руки слегка трясутся, но усталый вздох Матильды резко возвращает его на землю. — Мне необходимо снова повторить? Перестань ныть, Леон. Ты думаешь, что он не обращает внимание ни на кого, кроме тебя? Ты что, центр вселенной? Он строгий, да, очень требовательный, но разве тебе нужен хореограф, который будет хвалить каждое твое движение, типа "да-да, умничка, ну ничего, в следующий раз будет еще лучше!" Леон, это так не работает. — Нет, я понимаю, просто... — Ну что? — Матильда не дает даже договорить, она уверена, что права, хотя, в принципе, так и есть, — Он критикует всех, и, знаешь ли, имеет на это право. Он наш режиссер, лучший хореограф в городе, я уже не говорю о том, что он был одним из лучших балерунов в Норвегии. Ты не центр вселенной, Леон, как бы тебе этого не хотелось. Работай, прислушивайся к советам Херника, выкладывайся по полной. Может тогда и будешь центром вселенной. Но если ты будешь только злиться и ныть, думаешь, ты станешь лучше танцевать? А, Леон? А Леон был готов провалиться под землю. Он снова понимал, что неправ. Что он слабый. Что он надоедливый. Что он просто нытик. Ему было жаль, но он не знал, как стать лучше. А лучше его делала сестра, кажется, слишком мудрая и сильная для своего возраста. — Хэй, послушай, — ее голос стал мягче, хотя и не менее уставшим, отчего парень поднял на нее свои глаза, — Просто возьми себя в руки. Старайся. Мы занимаемся этим со скольких?.. Семи лет? Мы танцуем четырнадцать лет, Леон. Неужели ты хочешь бросить все, чего ты добился только из-за того, что хореограф давит на тебя, пытаясь сделать лучше? Уверена, что у него нет какой-либо ненависти по отношению к тебе, как ты думаешь. Все хорошо. Не накручивай себя, пожалуйста, — даже несмотря на всю свою усталость и легкую боль в ногах, она поднялась и слегка приобняла брата. Да, возможно, это противоречило ее убеждению о том, что его не стоит успокаивать. Но разве можно было хладнокровно смотреть на то, как ее самому близкому человеку на этом свете грустно? А в это время Леон просто думал о том, что каждое ее действие могло заставить его свернуть горы. Она также была всем миром. И каждое ее слово давало веру в себя. Оставшуюся часть дня они провели по-обычному уныло. Они не были людьми, которые нуждались в постоянном общении и тусовках. Они полностью отдавались балету, настолько, что жить чем-то другим просто не хотелось. Они были выжаты и физически, репетируя практически с утра до вечера, на разогреве, на общей репетиции, и эмоционально, отдавая все свои чувства и энергию танцу. Они жаждали и боялись того, чего добивались. Они боролись за мечту, за идеал, но безумно ужасались мысли о том, что когда-нибудь прославятся. Что когда-нибудь потеряют себя в этом. Они понимали, что слава — что-то призрачное и бессмысленное, эфемерное, особенно в балете. Когда тебе только тридцать пять, ты уже никому не нужен. В принципе, так всегда с любым видом известности — актеры, танцоры или певцы. Всех ожидает, в любом случае, один конец. Но одинокие и неразлучные — брат и сестра, они тянулись к совершенству, словно мотыльки к горящей лампе. Им хотелось узнать, насколько это прекрасно и они ждали, что вскоре за этим последует боль. Возможно, не так скоро, как кажется на первый взгляд, но годы роскоши и рая, которые они ждут, наверняка пролетят слишком быстро. А потом обрыв. Они часто думали о том, что их преподаватель, Хенрик Берге, норвежец по происхождению, испытал примерно то же самое. В труппе ходило множество слухов о его прошлом. Но он ни с кем не сближался. Никто точно не знал о нем ничего, все, что им было доступно — какие-то отрывки переведенных с норвежского статей о нем. О его таланте, славе, успехе. Все знали, что он был кем-то невероятно великим и талантливым. Но никто не мог понять, что заставило его бросить все и проехать полмира, чтобы ежедневно изматывать себя изматыванием других. Матильда считала, что это случилось из-за того, что он осознал, что продолжать бороться за ошметки былого великолепия бессмысленно, и лучшее, что он может сделать со своим талантом и умением — отдать его другим. Леон же думал, что его заставило уехать и все бросить что-то невероятно личное и ужасное. И как бы он часто ни злился на него, как бы некая напускная ярость ни загоралась в нем из-за бесконечных придирок и унижений преподавателя, он уважал его. Он боялся его. Остывая и воспроизводя все произошедшее в голове, вспоминая все свои движения и слова с нотками усталости и раздражением, вылетающие из его приоткрытого рта, он все-таки признавал, что тот был прав во всем. Не было ни одного безосновательного упрека. Да, многие ошибки были не самые заметные и обычно преподаватели не обращают внимание на такое, но Хенрик будто замечал каждый недочет и хотел, чтобы парень делал все идеально. А парень просто не мог понять, чем вызвано такое пристально внимание к нему. Он хочет его сломать? Видит в Леоне что-то, чего не должно быть в балете? Хочет, чтобы он ушел? Или же видит в нем что-то особенное, что-то похожее на него самого? Может, он хочет заставить его довести все до совершенства, хочет сделать из него копию себя? Леон не знал и не мог узнать этого. Он не говорил об этих размышлениях с Матильдой. Он не мог признаться ей, что на самом деле ни капли не злится и доказать ее правоту, ведь она считает, что все его вспышки гнева лишь от отсутствия каких-либо других возможных эмоций. Да, скорее всего так и есть. Парень уже слишком давно не ощущал ничего внутри. В какие-то моменты, конечно, ему было хорошо на сцене, но все равно, по-сути, в его жизни ничего не происходило. Он ни с кем не общался, кроме сестры, труппа почти не обращала на него внимания, не то что не общалась, даже и плохо не относилась, не докапывалась. Он работал и работал, тренировался и репетировал, думая лишь о своих движениях и мечтая о том, как будет наслаждаться главными партиями. Он жил завтрашним днем, забывая наслаждаться сегодняшним. Он не чувствовал ничего и лишь пытался поддержать огонь внутри себя, накручивая и придумывая себе проблемы. Он это прекрасно понимал. И его сестра тоже. Но он не мог признаться ей в этом, уж слишком гордым человеком он был. Леон и Матильда жили в маленькой двухкомнатной квартире на втором этаже, которая находилась на небольшой улице на окраине Бруклина. Входя в нее вы оказываетесь в узком коридоре с голубой краской на стенах и какими-то дешевыми картинами из Икеи. Слева находится дверь в ванную комнату, такую же маленькую и чистую, как и все остальное. Если пройти прямо, вы бы могли попасть на уютную кухоньку с небольшим холодильником, квадратным столом с тремя белыми деревянными стульями и кучей растений и цветов, которые также не заканчивались на балкончике. Если же в коридоре посмотреть направо, можно увидеть две двери, которые ведут в спальни. Матильде принадлежала та, которая была ближе ко входу — стены были обклеены персиково-розовыми обоями, в углу находился большой темный шкаф. Штор в ее комнате не было, из-за этого комната казалось невероятно светлой, даже несмотря на темный пол, какой был по всей квартире, и серый плед на двуспальной кровати. На стенах висело несколько детских фотографий и грамот, золотая медаль. И повсюду снова были цветы. Спальня Леона была куда более лаконична — белые стены, черный шкаф раза в три меньше, чем у сестры, тумбочка и жалюзи. Кое-где также висели фотографии, но это была скорее прихоть Матильды. Их зарплат вполне хватало на оплату коммунальных услуг, еду и даже периодические походы по магазинам, так что большую их часть он откладывали. Для чего, сами точно не знали. Зато у них всегда был запас денег. На любые случаи жизни. От внезапного похода к врачу до спонтанного путешествия. Сентябрьские лучи солнца пробивались сквозь стекло, освещая всю комнату, из-за чего Матильда глубоко вздохнула и, повернувшись к нему спиной, попыталась уснуть снова. Пролежав еще несколько минут, она смирилась с пробуждением, села на краю кровати и взяла в руки телефон. Она редко заходила в социальные сети, чаще для того, чтобы почитать разные новости и записи о упражнениях для растяжки и так далее, так как общаться ей было практически не с кем. У нее внутри было по сути то же самое, что и у Леона. Пустота. Она не могла вспомнить, когда ей было по-настоящему весело или по-настоящему грустно. Она пыталась наслаждаться тем, что у нее было сейчас, но она не могла. Ей было все равно. Она любила смотреть фильмы о чувствах людей, о их тяжелой жизни, борьбе с обществом и самими собой, она восхищалась этим. И она могла только мечтать об этом. Казалось, что вокруг нее уже давно нет никаких настоящих эмоций. Она даже не влюблялась ни в кого никогда в жизни. Почти ни с кем не дружила, кроме Элис с недавнего времени. И она сама не знала, хотела ли этого общения. С одной стороны, ее почти все раздражали. Все эти гиперактивные люди, которые подавляют в себе любые мысли о жизни, боясь думать, старающиеся не находиться наедине сами с собой. Тусуясь, заглушая все вокруг алкоголем и никотином, беспочвенным лозунгом вроде "жить нужно, будто завтра умрешь" или "надо попробовать все в этой жизни". Они хоть слегка думали - а зачем? Или просто повторяли за своими "друзьями", которые повторяли это за своими "друзьями"? Замкнутый круг навязанных ценностей. Нация безвольных людей, которые боятся выделиться. Наверняка многие делали какие-то поступки, о которых жалели только потому, что не могли отказать. "Пойдешь с нами в клуб?" — спрашивают знакомые, которым ты не умеешь отказывать. Ты боишься, что они осмеют тебя, посчитают недостаточно крутым, недостаточно безбашенным. "О боже, неужели ты не умеешь веселиться? Что, неужели лучше сидеть дома одной? Неужели ты не хочешь расслабиться?" Массовое навязывания того, что им навязали другие. Но с другой стороны ей было невероятно одиноко. Да, конечно, у нее был брат, и даже несмотря на то, что она не во всех случаях могла рассказать ему обо всем, он всегда был рядом и всегда мог поддержать. Только трагедия-то в том, что поддерживать ее было не в чем. В жизни не происходило ровным счетом ничего. И все-таки, проверив Facebook, она увидела уведомление о сообщении. От Элис. Она предлагала встретиться сегодня в одном уютном кафе в центре. Они познакомились при довольно странных обстоятельствах. Матильда пришла к ней, чтобы сделать татуировку на ухе, услышав о ее "изящной работе" от одной из своих знакомых в труппе. Они просто случайно заговорили во время сеанса и, узнав все больше и больше о точках зрения на мир друг друга, поняли, что невероятно похожи. Хотя Элис была невероятно обаятельной, в отличие от Матильды, которая, скорее, отталкивала от себя людей. Она была невероятно красивой, с длинными пушистыми волосами, широкими пухлыми яркими губами и вздернутым носом. Она редко улыбалась, но постоянно отпускала скептические шуточки настолько бесстрастно, что многим не сразу было понятно, сарказм ли это был или нет. Но несмотря на это, у нее было довольно много знакомых, она никогда никому откровенно не грубила, а ее шутки никого по-настоящему не задевали. Матильде было с ней невероятно комфортно, так как та никогда не навязывала ей чего-то, в чем с ней не соглашалась, и могла лишь аргументировать свою точку зрения, так же внимательно выслушав мнение девушки. Она чувствовала себя похоже по отношению к обществу. Вот что, наверное, роднило их сильнее всего. Она казалась такой же потерянной в собственной пустоте. Они были даже чем-то вроде родственных душ, запутавшихся в собственных чувствах и желаниях, несмотря на то, что у обеих было дело всей жизни, цели и мечты. Все казалось каким-то пластиковым. И несмотря на то, что они были невероятно близки, они не могли назвать себя буквально лучшими подругами. В их жизни не происходило ничего, что бы могло проверить их дружбу на прочность. — Здравствуй, как ты? — улыбаясь спрашивала девушка, сидящая за столиком у большого окна и попивающая свой кофе с небольшим безе. — Мы так давно не виделись, думаю, ничего, что так спонтанно? — Элис, ты прекрасно знаешь, что все в порядке. Я только рада встретиться. У меня скоро премьера. Угадай, кому достались главные роли? — Матильда села в уютное кресло напротив Элис, скептически улыбаясь. — Конечно же не тебе, — так же светло, как и всегда, она улыбнулась. Наверное, ее самая искренняя улыбка могла бы осветить всю Америку. — Естественно, Элис. Я, как обычно, девушка из массовки, хотя у меня даже есть несколько сольных мгновений на сцене, когда даже софиты направлены в мою сторону. — Ого, должно быть, тебя сразу все заметят. Ладно, на самом деле я рада. Ты же прекрасно понимаешь, что в любом случае надо там совершенствоваться, все дела, выкладываться по полной, тебе же не могут дать главную партию за просто так. Хотя бы переспи с этим, как его, Хенриком? — девушка кажется серьезной в течение всего монолога, но если знать ее так, как знает Матильда, в голову даже не приходит мысль о том, что последний совет является настоящим. Она усмехается и поправляет упавшую на лоб светлую прядь, забирая ее за ухо. Так прошло пару часов. Матильда просто говорила с Элис обо всем. У них не было каких-либо неловких пауз, а даже если в какой-то момент они молчали, им не было некомфортно. Они говорили о том, какие странные клиенты приходили к Элис, какие самые странные пожелания можно услышать от них, что она думает об учебе в институте, о том, какими проектами она сейчас занята и о каких-либо интересных вещах, которые она узнала там, они говорили о том, как тяжело находить общий язык с кем-то в балетном мире, ведь единственное точное слово, описывающее это общество — конкуренция, о том, как болят ноги после многодневных репетиций. Они постоянно рассуждали об успехе, деньгах, славе, таланте. Они обе считали, что все это мимолетно и бессмысленно, но сами противореча себе стремились к этому. Они не считали важным мнение других людей, особенно толпы, которая следовала за каким-то эфемерным идеалом, но в то же стремились к всеобщему одобрению и восхищению. И они признавали все эти противоречивые мысли и желания. И, наверное, это была самая прекрасная часть их душ, их честность перед самими собой. То, что они не боятся своей запутанности, пытаясь найти выход, пытаясь найти свое место в жизни. Но, скорее всего, это было невозможно. Люди всегда будут запутываться еще больше, делая ошибки и губя свои жизни в попытках найти себя. И вряд ли кто-то находит. Они выходили из кафе, когда теплое осеннее солнце уже постепенно пряталось за высокие здания Нью-Йорка. Они обнялись и разошлись в разные стороны. До дома было довольно далеко, но погода была крайне приятной, так что прогуляться часок показалось слишком заманчивой идеей. Дышалось легко после разговора с Элис, так она могла чувствовать себя не настолько одинокой и отрезанной от общества. Теплый ветер развевал ее короткие волосы, из-за чего ей приходилось постоянно убирать их с лица. Город шумел, мимо проезжали машины, а вокруг шли самые разные люди. Несмотря на некую неприязнь к ним, она любила смотреть, как парочки не спеша идут, взявшись за руку, как самоуверенная девочка-подросток вышагивает под музыку, чей ритм бил в такт сердцу, как пожилая женщина идет, единственная в толпе наслаждаясь великолепием мира вокруг, как множество клерков устало плетется с такой ненавистной работы, с грустью смотря себе под ноги, как куча ее ровесников направляется в друзьям или кино, смеясь и обнимаясь. Она свернула на более спокойную и маленькую улицу, где солнца было существенно меньше, а ветер показался более холодным. Она посильнее закуталась в свою ветровку и опустила глаза. — Девушка! — не придав этому значения она продолжила идти. Вряд ли кто-то мог позвать ее. — Девушка! Голос оказался ближе, чем казалось раньше. Она повернула голову и увидела парня, идущего рядом с ней, слегка улыбаясь. По телу пробежала дрожь то ли от холода, то ли от испуга. Она и правда была напугана им. Он создавал не самое лучше впечатление - слегка сгорбленный, руки в карманах, весь в каком-то дешевом темном спортивном костюме. Было сразу понятно, что он не из самого благополучного района города. И она правда не на шутку была взволнована, ведь все знают, что приходит в голову девушкам, когда к ним пристают на улице. — Девушка, я просто хотел сказать, что вы выглядите невероятно милой. Меня зовут Мади, а вас? — Извините, вы можете оставить меня в покое, пожалуйста? — Матильда ответила слегка дрожащим голосом, пытаясь спрятаться за напускным высокомерием и ускоряя шаг. — Прошу, извините меня, если пугаю, но поверьте, у меня нет ни одного плохого намерения, я просто был поражен, когда увидел тебя, насколько ты мила и изящна. — Поверьте, я ни капли не милая, а теперь, все же, оставьте меня. К тому же, с чего это вы перешли на "ты"? — девушка усмехалась такому невероятному контрасту: совершенно небрежная и неэстетичная внешность, с такой высокой, хоть и напускной речью. И все же вся ситуация в целом казалась ей неприятной. Это неприятно, когда на улице к тебе подходит какой-то парень, начинающий сыпать тебя поверхностными комплиментами в надежде, что ты растаешь и влюбишься в то, что он, видите ли, соизволил обратить на тебя свое внимание. Нет, парень, это не так работает, извини. — Но пожалуйста, позвольте узнать ваше имя? — парень и не думал сдаться. — Дайте мне хоть один шанс, я обещаю, что не разочарую вас. А если разочарую, то тут же отстану. — Послушайте, я не намерена давать вам никакой шанс. Мне это не интересно. Неужели вы думаете, что можно просто подойти на улице к девушке и осыпать ее самыми банальными комплиментами в надежде на то, что она настолько обделена внимаем, что решит, что самая особенная на свете и вы тот самый принц из ее снов? Вы же это не серьезно? Если придумаете что-нибудь пооригинальнее, может я и послушаю. А теперь, повторю еще раз, оставьте меня в покое. — Вы настолько стереотипно мыслите, ей-богу. — Простите? Это я стереотипно мыслю? Вы издеваетесь? — Вы твердо уверены в том, что я вижу в вас лишь невероятно красивую и изящную девушку, которой вы бесспорно являетесь, вы уверены в том, что мне не интересно то, как вы реагируете на меня. Но вы не думали о том, что, скорее всего, вы бы не были интересны мне, если, как вы сказали "решили, что вы самая особенная только из-за каких-то банальных комплиментов"? То, как вы противостоите мне, заставляет с каждым мгновением влюбляться в вас все больше. А еще я уверен в том, что вам немного страшно, но это лишь из-за того, что из мужчин в современной культуре делают каких-то дикарей, которые ведут себя как животные. А еще вы наверняка судите так из-за моего внешнего вида, не так ли? — Господи, просто оставьте меня, идите по своим делам! Раздражение. На чертову улицу, на этого странного парня, в конце концов на себя. Она не хотела задумываться о его словах, не хотела придавать им значения, потому что понимала, что если она задумается, она поймет, что он прав. Это не было каким-то быдло-приставанием на улице, это уже не было неприятно. Ей было паршиво из-за того, что он заставил ее чувствовать стыд. За то, что она слишком подвержена всеобщему страху знакомиться на улице, что она боится мужчин, как все, за то, что она и правда считала большинство мужчин какими-то животными, не способных контролировать себя. В конце концов за то, что ее действительно пугала просто его внешность. И внутри нее бушевало что-то непонятное, какая запутанность, какая-то смесь страха, сомнения, интереса, стыда и злости. Что-то бушевало внутри. Неужели? — Ну вот, вы и правда все испортили. Вы даже не можете четко ответить на мои слова. Какой из вас собеседник? Видимо я ошибся, извините. — Ладно, вы правы, — зачем, вот зачем? Матильда, ты дура? Он же почти отстал. — Вы правы, я — нет. — Простите? — Ох, только вот не надо заставлять меня повторять дважды. — Как скажете, - парень заметно расслабился и не мог ни на мгновение убрать улыбку с лица. Они оба замедлили шаг. Она наконец-то позволила себе толком взглянуть на него. Контраст в нем все же не укладывался в ее голове. Он смотрел вперед, так что она могла рассматривать его ровно до того момента, как он снова взглянул на нее, — Так как же вас зовут? — Матильда, — снова это чувство, когда впервые говоришь кому-то свое имя. Стыд за него. Стыд за инфантильных родителей, которые на всю жизнь отдали своим деткам ложку дегтя в качестве имени. "Ого, это же из Леона? А ваши родители шутники! Такое странное имя! Такое красивое имя!" Она наслушалась этого за всю жизнь. — А я Мади, на всякий случай повторю, — стереотипные догадки о фразах-клише, которые может произнести этот парень рушились с такой же скоростью, как и стена вокруг ее давно закрытого любопытства. Он начинал становиться интереснее и интереснее, но Матильда боялась этого больше всего. Еще ей не хватало заинтересоваться каким-то парнем с улицы. — Вы танцуете? — Да. Неужели так заметно? — Вы себя вообще в зеркало видели? Такая осанка и легкость в движениях, конечно это заметно. А где вы танцуете? — Господи, Матильда, ради бога только не отвечай. Ты же это несерьезно? — New York City Ballet. — Ого, балет? Никогда не ходил на балет, к сожалению. — Да? И что вам мешало? — с долей иронии спросила девушка. Сейчас будет наверняка что-то вроде "ну я никогда его не любил, мне кажется это слишком вычурно и бессмысленно, туда ходят они богачи". И в следующий момент снова злость на себя за такие стереотипные догадки. — Не знаю, там, где я живу, не особо есть возможность посещать балет или что-то такое. Я в театры-то почти никогда не ходил, может, пару раз со школой на какие-то тупые спектакли. — Позвольте, но не считаю, что вы имеете право называть труд кучи людей "тупым спектаклем". Даже если он не нашел отклик в вашей душе. — Извините, да, вы правы, — раздражение с каждой минутой их общения сходила на нет, но внутри все еще шла борьба. Девушка шла домой автоматически, совершенно не задумываясь о дороге и думая о том, стоит ли ей продолжать общение. Нет, Матильда, ты не будешь спрашивать у него ничего. Нет! — А где же вы живете, что там такие строгие нравы? — Ну а как вы думаете? Куинс, конечно же. — А что же вы забыли на этой пустынной улице Бруклина, Мади? — она просто надеялась на то, что они сейчас в Бруклине, и она не ошиблась насчет его имени. Самая обыденная паранойя. — Искал работу, Матильда, — ей не нравилось, когда ее называли по имени. Ей не очень нравилось это имя. Ей было стыдно за него. Но парня, кажется, это имя совершенно не смущало. — И как успехи? — Ну а как вы думаете? Возьмут ли продавцом в хороший магазин темнокожего парня из Куинса? — Мне жаль. — Ничего, я привык. — Вы так и собираетесь со мной идти? — после нескольких минут молчания спросила девушка. На улице уже становилось темно, а ветер все упорней пробивался с бреши одежды, из-за чего по телу пробегали мурашки. До дома оставалось около минуты и она не знала, стоит ли продолжать путешествие дальше с Мади. — А моя компания вас не устраивает? И куда вы идете? — В принципе, устраивает. Домой. — Я просто вас провожу до дверей вашего дома, в надежде на встречу в недалеком будущем. Позволите? — Позволю, — легкая, еле заметная улыбка.