— Да ладно? Ты решил накидаться только потому, что вы опять поссорились?
Толчок в плечо. Несильный. Дружеский. Такеда грустно усмехается и помешивает в стакане темно-янтарный напиток. Три подтаявших ледяных кубика лениво позвякивают о стенки рокса, прозрачная рябь волнами расходится от них, разбавляя горечь. Эту порцию не самого дорогого бурбона он мучает вот уже полчаса — строго говоря, за последние двадцать три года жизни, это первый раз, когда он попробовал виски, и второй или третий — алкоголь вообще. Тем страннее и неожиданнее его напарнику от того, что их небольшая дружеская встреча назначена именно в баре.
Маленькое заведение на углу пятой и двенадцатой улиц радует глаз и слух приятной оранжеватой полутьмой и тихими аккордами чего-то старого-старого и приятно забытого. Здесь почти никого. Здесь всегда, даже в самые часы пик, почти никого — идеальное место для задушевной беседы тоскливым и одиноким пятничным вечером.
— Знал бы ты, как меня это достало, — тихо и зло роняет Такеда, запивая вставшие комом в горле слова. Глоток виски оставляет дотлевать на губах терпкое сладковатое послевкусие.
По его потертым джинсам, убитым в хлам кедам и мятой рубашке в мятно-зеленую клетку никогда и не скажешь, что совсем недавно он, едва не лишившись глаз и некоторых конечностей, спас целое Земное царство. Впрочем, того же, только с меньшими повреждениями, нельзя было сказать и о Джине, лениво потягивающем пиво на соседнем табурете: толстовка с капюшоном, кроссовки и широкие парусиновые штаны с кучей накладных карманов даже с большой натяжкой не вяжутся с образом шаолиньского монаха и его излюбленным экзотичного вида луком. Герои целого мирка просто тихо выпивали в маленьком баре, не опасаясь толпы в очереди за автографами: младший напарник вполголоса жаловался на проблемы в личной жизни, более старший и в некоторых отношениях более опытный — сочувственно качал головой.
Кстати, о том, как разговор перешел на тему их со специалистом Бриггс тесных взаимоотношений, сейчас, рассматривая узор на старенькой дубовой барной стойке, Такеда едва ли мог припомнить. Отличной памятью после двух уже ушедших в кровь двойных порций он явно похвастаться не мог, поэтому оставалось только развивать наболевшую тему.
— Вы же ссоритесь и миритесь минимум раз в неделю. Мог бы уже и привыкнуть.
Если Джин и пытается его подбодрить, то как-то вяло и неудачно. Младшего Такахаши это злит еще сильнее, до скрежета крепко стиснутых зубов и совершенно неосознанно сжавшейся на роксе хватке. На мгновение лучнику кажется, что он даже слышит тонкий хруст стекла под пальцами.
— Сейчас лопнет, — отстраненно сообщает он, не уточняя, имеет ли в виду стакан или порядком раскрасневшегося Такеду.
Кстати, о том, что после второй бутылки пива и второй расстёгнутой пуговицы на мятой рубашке в мятно-зеленую клетку, Джин уже не может смотреть собеседнику в глаза, вместо этого безнаказанно и беззастенчиво пялясь на острые ключицы и аккуратную впадинку между ними в широкий просвет воротника, он решил умолчать. Единственное, что заставляет его время от времени поднимать взгляд — короткий жест, когда напарник после очередного глотка проводит кончиком языка по припухшим искусанным губам. Говорить о таком единственному другу, который изливает ему душу по поводу своей капризной и чудаковатой девушки, кажется кощунством и некоторым покушением на святое. Хотя…
— Это и раздражает, — глухо сообщает парень, перестав терзать несчастный рокс. — Как будто накричать на меня из-за пустяка, а потом просто ждать, когда мне надоест, и я принесу ей свои извинения — это такое развлечение. Я чувствую между нами огромную пропасть и с каждым разом она только растет. Даже сейчас. Я думал провести с ней всю неделю увольнительной, но уже на второй день она сбежала куда-то с Кэсс.
От досады Такеда залпом опустошает остатки алкоголя в стакане, после чего со стуком возвращает его на стойку. В этом жесте проскальзывает неприкрытое отчаяние, но лучник отчего-то заворожен тем, как, чуть запрокинув голову, Такахаши глотает обжигающий напиток, как жмурится от горечи, как облизывает влажные губы. По его скромному мнению, Джеки просто дура, если позволяет себе так обращаться с лучшим парнем в ее жизни, поэтому обидно как-то вдвойне.
— Брось её, — на удачу выдает Джин.
— Бросить? — в мутном взгляде тайца на мгновение мелькает недоумение и страх, но к странной, не до конца осознанной радости его собутыльника, быстро сменяется равнодушием. — Наверное, ты в чем-то прав. Мы слишком разные. Наши родители друг от друга не в восторге. А еще субординация и…
— И ты позвал её на первое свидание потому, что она спасла тебе жизнь, — съехидничал тот, допивая болтавшееся на донышке бутылки пиво.
— Чушь, — пьяно усмехается несчастный.
— Согласен, переборщил, — лучник улыбается в ответ, но только из-за того, что хоть немного сумел рассмешить напарника, совсем чуть-чуть поднять ему настроение. — В любом случае, вы слишком разные. Она не из нашего с тобой мира, а ты не из ее вселенной. И ни одного из вас не устроит отказ от прошлого и настоящего ради сомнительного будущего. Поэтому она всегда останется девочкой с маленькой фермы, а ты всегда останешься ШирайРю.
— Пожалуй, ты прав, — тихо соглашается Такеда, барабаня пальцами по столешнице, и снова повторяет уже почти шепотом, словно мантру. — Ты прав. Ты прав…
Очнувшись от собственных размышлений, он жестом подзывает откровенно скучающего на другом конце стойки бармена — смурного и ворчливого мужичка с условной отметкой «за пятьдесят», пивным животиком и остатками седой шевелюры на полуоблысевшей голове — с целью заказать еще по порции алкоголя, но его опережают. Неожиданно мягко накрыв его руку своей, Джин просит счет, второй доставая из своего кармана кошелек, и быстро расплачивается, пока сидящий рядом владелец этого самого кошелька хлопает глазами, не понимая подвоха. Последняя порция бурбона оказалась немного лишней и накрепко связала еще некоторые осознанные мысли в тугой пучок, оставив на поверхности одну — утром он будет благодарен другу за то, что тот не дал напиться сильнее. Или не будет.
— Идем домой, пьяница, —тепло улыбается ему вор, сворачивая пожелтевшие засаленные купюры и запихивая в один из многочисленных карманов. — Тебе уже хватит на сегодня.
— Как скажешь, — сдается Такеда, еще не понимая, что на ближайший час или больше это последние осознанные его слова.
Дальше улица, шатающаяся во все стороны, свежий ветерок в лицо после душного и забитого пылью обычного летнего дня, предательски уходящий из-под ног асфальт, рука Джина, по-хозяйски обнимающая его за талию, такси с ужасной радиостанцией. Он пересказывает напарнику подробности какой-то из их ссор с Джеки, пытается ей позвонить, промахиваясь пальцами по кнопкам, и у него даже выходит. Потом снова свежий воздух, радиостанция перекочевала прямиком ему в голову, продолжая вещать уже там; рука Джина, бессовестно лапающая его тощие бедра, и осознание того, что Джеки была явно не в восторге от звонка. Ступеньки. Черт знает, какой этаж. Он стоит на грязном темном лестничном пролете, прислонившись лбом к дверному косяку, и ждет целую вечность, пока в кромешной тьме звенят ключи и щелкает замок. К тому моменту, как тесный коридор затапливает обжигающе-белый люминесцентный свет, ему кажется, что мир начинает возвращаться в привычное состояние. Или нет.
Квартира явно не его. Совсем не его.
Та часть сознания, что не занята мыслью «Где я, если не дома?», неожиданно отмечает, как лучник стаскивает с него кеды и куртку. В конце коридора за белой дверью спрятался душ, куда его бесцеремонно запихнули и бросили, предварительно показав, где включается вода. Такеду огорчает тот факт, что она смывает с него часть алкогольного опьянения, и что мысли, получившие свободу, не приносят радости. Они болят, и ноют о своей боли, как слепые новорожденные щенки.
Утопить.
Застегнув рубашку на все, кроме одной какой-то явно лишней пуговицы, он отправляется на поиски спиртного в этом доме, пока за знакомой белой дверью шумит вода. И, к сожалению, находит.Темно-янтарная жидкость, точнее её остатки, переливаются на дне квадратной бутылки, добытой в стенном шкафчике кухни. Надпись на черной этикетке гласит «Jim Beam Black».
К тому моменту, как, благоухая ментоловым шампунем и ледяной свежестью, из душа показывается Джин, напарник уже успевает довольно успешно надраться, потягивая горький янтарь прямиком из горла.Его совсем не заботит, что он сидит на полу, что бетон ужасно холодный, что угол дивана, к которому он прислонился спиной, совершенно неудобный и ощутимо давит ему левее позвоночника. В расслабленных пальцах болтается уже почти до конца опустошенная бутылка — осталось, наверное, чуть более, чем на глоток. Он вполголоса вещает потолку о том, как сложна и местами отвратительна жизнь за пределами ШирайРю, как непросто ему с Джеки, как он все еще не может до конца примириться с отцом.
Лучник устало и обреченно качает головой.
— Отдай мне это, пьяное чудовище, — вздыхает он, отбирая остатки своего личного запаса, нагло разграбленного бессознательным субъектом, которого он сам из непонятных геройских побуждений притащил к себе домой. Стеклянное донышко с глухим и разочарованным стуком встает на старую тумбочку подле дивана.
— У тебя есть еще?
Глаза цвета растопленного шоколада смотрят на него с вызовом и насмешкой, а искусанные тонкие губы тянутся в обреченно-безразличной ухмылке. Джин понимает, что это надо хотя бы попытаться как-то остановить, но не понимает, как. Если Такеда пойдет искать, то найдет. Но это опуская то «если», в котором Такеда сумеет справиться с собственным непослушным телом.
— Если бы и было — тебе на сегодня хватит, — со вздохом отвечает лучник, разбирая скомканную постель.
Нежданному гостю он собирается предложить спальник и подушку, утешаясь тем, что напарнику и его охренительно бедовой заднице безопаснее спать на полу. Отдельно.
Когда парень, шатаясь, все-таки поднимается на ноги, Джин думает, что напарнику и его не слишком крепкой челюсти безопаснее сейчас просто спать. На полу. Отдельно.
— Серьезно, Такахаши, ты пьян как сукин сын, — ворчит Джин, и останавливает беглеца в дверях. — Могу предложить тебе только кофе. Придешь в себя немного.
— К черту кофе! — заплетающимся языком сердито протестует Такеда. Его упорство делает с каждой секундой хуже. — Кофе спасет меня утром. Сейчас я хочу расслабиться.
Отчаян, пьян, но все еще слишком бодр. Идиотски невыгодное сочетание для того, кто даже не представляет себе, что в этот самый момент творится в голове его лучшего друга. Единственного друга. Джин изо всех сил старается не прикасаться больше, чем необходимо, и снова одергивает взгляд повыше от перекошенного воротника криво застегнутой долбанной зеленой сорочки. Нет, не это выше. Он пытается смотреть поверх оппонента и взывает ко всем остаткам здравого смысла. Своего и Такеды.
— Отец тебя убьет, когда узнает, — жалкие тупые оправдания — даже не аргументы. Что серьезнее небольшого выговора может устроить тоже бывавший когда-то молодым и влюбленным отец двадцатитрехлетнему сыну? Не маленький уже, чтобы ловить его за руку на курении за углом школы. — А он узнает. Сначала прикончит тебя. Потом прикончит меня. И уж в аду я тебе это припомню.
— К черту!.. отца, — бормочет Такеда, утыкаясь лбом в плечо напарника, но все еще не ослабляя давления. Лучник не уверен, что он до сих пор помнит, куда шел. Джин и сам не помнит — тактильного контакта теперь куда больше, чем он готов был вынести.
— Эй-ей, — он отрешенно треплет друга по лохматому загривку, затем пытается отстранить внезапно ослабшими руками. — Ну прекращай, хватит уже. Я-то считал тебя самым адекватным из нас.Не веди себя как последний мудак — тебе это совсем не к лицу.
Но Такеда с упорством в своем заблуждении продолжает вжиматься в его плечо, и под этим давлением по самоконтролю ползут хрустящие трещинки. Джин слишком устал, чтобы что-то там пытаться еще склеивать. Его принципы (вы только посмотрите: у вора — и внезапно принципы) и самовозложенная ответственность за жизнь этого кретина не позволяют просто махнуть рукой и отпустить на все четыре стороны в холодную ночь. Его упрямство требует восстановить статус кво и заставить подчиниться любыми методами. Его терпение напоминает, что еще самую капельку — и плевать он захочет на дружбу, солидарность, доверительные отношения с напарником.
Лучше, конечно, если просто вырубит как можно быстрее и спокойно проспит до утра, не волнуясь за тихо посапывающее в спальнике тело, которое до обеда следующего дня будет мучиться диким похмельем, ломотой во всех мышцах, головной болью и прочим набором симптомов очищения организма от передоза алкоголя. Потому что так ему и надо.
— Иди нахуй, — пьяно изрекает Такеда. И последствия его ни капли не заботят. — Ты не моя совесть.
Вместо ожидаемого короткого удара в челюсть только обреченный выдох, от которого смешно разлетаются смоляно-черные прядки на затылке дурного мальчишки. Почти неуловимое движение, которым Джин заламывает напарнику ведущую руку.
Подсечка.
Техничный бросок — на полном автоматизме.
Одним рывком все белые пуговицы с осточертевшей мятой рубашки в мятно-зеленую клетку рассыпаются по комнате неритмичной дробью. Возмущенный оклик напарника тонет в оглушительном треске, с которым Джин только что проиграл здравый смысл своим постыдным желаниям. И последствия его нихуя не заботят. Все, что будет «после» — глупости, совершенно не идущие в сравнение с муками, что были «до», когда он сидел в баре и пялился на припухшие искусанные губы, мечтая о «сейчас», в котором он сцеловывает с них медовую горечь трофейного виски. Такеда не отпирается и даже не протестует — он, похоже, еще просто не понимает. Хотя непонимание — это как раз то, что поможет им избежать неприятных разговоров утром. Или нет.
— Какого хрена ты творишь? — ошарашенно шепчет он, едва получает передышку и доступ к кислороду. Шок, долька страха, пара капель истерики.
Джин находит этот вопрос удивительным и даже весьма забавным для того, кто умеет копаться в чужих головах.
— Какой же ты кретин, Такахаши, — восхищенно вздыхает он, щелкая выключателем, и тащит резко трезвеющего напарника к дивану, предпочитая не заниматься этим на холодном жестком полу. — Неужели этого ты в моих мыслях не прочитал?
Ответа он не ждет, потому что не дает ответить. Слишком велико желание, чтобы позволять ему еще разговаривать этими губами. Влажные, раскрасневшиеся… Джин находит их безумно красивыми и что еще красивее они будут смотреться влажные, раскрасневшиеся и на его члене. С крепко спутанными остатками рубашки запястьями Такеда просто не может отказать.
Тем не менее, на практике он даже не представляет, что делать. Давится возмущением и беззвучно стекающими из уголков глаз влажными дорожками, шумно сопит, старательно заглатывая, чтобы снова не подавиться и не закашляться. Пара смачных шлепков по заднице уже доступно дали понять, что стоит быть поаккуратнее с зубами. Джин поощрительно гладит и ворошит растрепанные черные волосы. На его расправленных плечах оранжевые трапеции света уличных фонарей, проникающие в комнату сквозь не зашторенное окно.
Такеда покорно лежит на скрученных руках, до судороги поджав колени, и просто дышит, даже не пытаясь сбросить пристроившуюся у ключиц грубую широкую ладонь. Грудь у него вся в шрамах — нескольких больших и еще, может, дюжине совсем маленьких — резко вздымается в прерывистом нервном дыхании. От краешков губ к простыням тянутся ниточки белесого семени, и это придает его невинности восхитительно испорченный штрих. Он жмурится, видимо пытаясь убедить себя, что это лишь сон или алкогольная галлюцинация.
Как раз алкоголь сейчас кажется вовсе не лишним, и Джин тянется к тумбочке, подносит к глазам бутылку, оценивающе покачивая переливающуюся на донышке жидкость. Первый глоток вспышкой жара прокатывается по его гортани и оседает в желудке приятным теплом. Второй он оставляет напарнику, выливая в приоткрытый рот, чем заставляет проглотить весь экзотичный коктейль разом. Приходится даже заткнуть его — мнительного мальчишку, похоже, от одной мысли тянет блевать. Неженка…
Но это поправимо. Как и все — поправимо. Джин пьяно смеется, взвешивая в руке холодное стекло, и хватает любовника под коленкой, с усилием отводя в сторону.
У бутылки виски «Jim Beam Black» длинное холодное горлышко, расширяющееся чуть ниже середины. Пол дюйма резьбы под крышку, дюйм рифленого узора у основания. Такеда чувствует задницей каждый миллиметр ледяного стекла, медленно и нагло вторгающегося в его напряженное тело. Туда и обратно. И опять туда, и снова обратно. Его колотит, как в лихорадке, и Джин постоянно наклоняется к нему, останавливаясь на мгновение, чтобы собрать губами крупные теплые капли, утешить коротким соленым поцелуем. Но легче не становится, особенно когда место бутылки, звонко прокатившейся по полу, занимает пульсирующая горячая плоть, беспощадно ворвавшаяся сразу и на всю длину. Он хнычет и стонет, уже не стыдясь собственных слабостей — ни того, что ему было безумно больно, и никакие раны не сравнятся с этим, ни того, что теперь ему даже почти нравится.
***
Утро врывается в голову ударом стального молота и оставляет по себе дрожащий в кончиках пальцев вибрирующий звук. Утром он бежит, не захлопнув двери. Спотыкается на лестнице, перецепившись через не завязанные шнурки, рассекает запястье в попытке схватиться о перила.
Под ярким солнечным светом он чувствует себя грязной и жалкой побитой собакой. Даже хуже. Собаки не пьют алкоголь. У собак нет друзей. Собак некому предавать.
События прошлой ночи режут ему память и нервы, он бы руками содрал с себя всю кожу, где вчера его касались руки бывшего напарника. Он бы ногтями содрал свои губы, которыми вчера целовал этого мерзкого извращенца, которыми сосал его отвратительный член. После такого надо было остаться и прикончить его во сне… Поруганная честь отмывается только кровью, так ведь? Но он бежит, позорно бежит в направлении города, через тротуары и автострады — маленькая жертва крошечного безумия.
В кармане вибрирует мобильный.
Все еще трясущимися пальцами он щелкает на мигающий значок нового входящего сообщения. Замирает. Джеки…
Короткий набор символов от лица теперь уже бывшей девушки сообщает ему, что им надо расстаться, и что она просит больше не писать и не звонить. Похоже, он вчера наговорил ей глупостей по пьяни…
Глупости, глупости… Вся его жизнь — одна сплошная глупость, просто отцовская ошибка.
Как и та, что он решил полезть за телефоном посреди полосы оживленного скоростного шоссе.
Глупости… В момент удара он даже не успевает ни о чем подумать — только закрыть глаза, представляя ее лицо.
***
— Не переживай за него — взрослые мальчики не убиваются из-за несчастной любви.
Кассандра ставит перед подругой чашку дымящегося горячего шоколада. В залитой светом кухне квартиры в Малибу они ходят в одном нижнем белье, дурачатся и едят ужасно вредные для фигуры сладости — чем еще заниматься во время отпуска? Неделю в году им позволено купаться в море, объедаться мороженым и носить короткие шорты и открытые босоножки вместо боевых комбинезонов и тяжелых берц.
— Ты уверена? — Джеки стыдливо покручивает в руках телефон, рассматривая отправленное сообщение и так, и эдак. — Все-таки это было немного резко…
— Он ведь дал тебе повод, глупышка! — захохотала блондинка и слопала зефирку из своей кружки. — Чего мы и добивались последний месяц…
Подруга смерила ее тяжелым взглядом, потом посмотрела в свою кружку и все-таки решилась сделать оттуда глоток. Вкусно.
— Ты ужасная эгоистка, Кэсс, — буркнула она, выключая дисплей телефона и откладывая в сторону.
Кэсси снова звонко расхохоталась и чмокнула любовницу в очаровательный вздернутый носик.
— Да! И никаким фрикам я тебя не отдам.
