Resume

Некоторые встречи, которых не очень-то и хотелось - случаются, как ни убегай. И потом не то чтобы неловко, но волнительно. Чего уже никак не ждал, так всплеска и поднятия осадка. Ищешь, за что зацепиться, глазами изучаешь всё подряд, кроме объекта, уставившегося на тебя с толикой невыразимой тоски. В глазах, где жива память - топиться страшно. Торговый центр размером с небольшой городок, но даже здесь, как назло, лоб в лоб - столкновение на пятачке отдраенной до блеска плитки. И ноги дальше не идут. — Ничего себе… Ну, как сам? — скованный, Юнги сложил руки на груди и изобразил великодушную улыбку. В последний раз, когда они с Чимином виделись, тот вроде бы не был настолько тощим, теперь джинсы и толстовка висят, и маленькие ручонки почти спрятаны под длинными рукавами. Видимо, кое-кто вкалывает за двоих. На личико всё такой же хорошенький, но уставший до чёртиков. — Работаю, иногда гуляю. — «Казнить, нельзя помиловать», — усмехнулся Юнги, и Чимин наконец-то заулыбался, как обречённый на повешение, услышавший перед полётом искромётную шутку. — Да-да, именно эта конструкция, — он продолжал смеяться, пока резко не посерьёзнел, снова заговорив о занятости. Они присели на пуфик напротив кафе, несколько мгновений помолчали, разглядывая друг друга втихомолку, но не зацикливаясь и переводя взгляды на смеющиеся за столиками парочки. Итак, никто не оказался «лучшим» и победившим. Так странно держаться дистанции, когда раньше её не было, когда раньше ты прикасался к нему и точно помнишь температуру кожи, какие-то сумасшедшие мелочи, о которых и не подумаешь скучать, будучи в обыкновенном трёхмерном вместе. Ничего нового, значит. После почти года разлуки. Надо сразу отметить, что лица из категории «бывшие» невероятно редко попадают в список друзей. Особенно у таких, как Юнги, закрытых наглухо и дорожащих личным пространством. Он ведь впустил Чимина по-настоящему, как никого другого. И если бы не их общие ошибки, заблуждения, те истерики и гадости, что рвутся напролом в эмоциональной тряске, всё сейчас могло бы быть по-другому. Сожалей не сожалей, но сделанного не исправишь. — Вот как. У меня тоже всё по-старому. Правда, слетел с работы недавно за опоздания. Глупость такая, но неприятно, — заключил Юнги и почувствовал, что создавшаяся заминка разродится бомбой. — А я вот увидел тебя, и настроение сразу поднялось. Сглотнув, Юнги онемел и кивнул, потому что реагировать как-то иначе не получилось. Не хватало только захода солнца, догорающего над ними, и если бы не эти бездушные стекляшки и массы почти зомбированного народа, то под грустный саундтрек вышло бы некстати трогательно. — Поднялось, говоришь... Что, только настроение? — Юнги спасает ситуацию, вызвав короткие смешки, перерастающие в полноценное излияние восторга скабрёзной шуточкой. Голос Чимина. Мягкий, ватный, обволакивающий. И когда он хохотал от души, Юнги всё время спрашивал: «Где твои глаза, Пак Чимин? Где?». Эх… Спрашивал. А находили-то вдвоём. Почти всё. — Ладно, проехали, — махнул рукой Юнги и взглянул на часы: почти девять. Вроде бы не хочешь уходить, а с другой стороны, оставаться надолго вместе - бередить раны. — Ты тут затаривался или как…? Прорвало на глупые вопросы, Юнги просто не умеет выходить из контакта и удаляться вежливо. — Нет, со смены домой направляюсь, — ответил Чимин, кивая на верхний этаж. — Я там в конторке часами торгую, швейцарскими, французскими, короче, всякими. Месяц там сижу и до сих пор марки путаю. Знаешь, как в этих продажах паршиво? Ты всего-навсего шестерёнка, нулевая по значимости. Встрепенувшись, Юнги озадаченно посмотрел на него. У Чимина достойное финансовое подспорье, отец заправляет агентством по недвижимости, там же он и работал в те времена, когда они встречались. Но, спросишь об одном, придётся и о другом узнавать. Поджав губы, Юнги сдержался. Может быть, в другой раз?... Если представится. — Эх, ну мы и счастливчики. — И не говори, — согласился Чимин. И оба в одну и ту же секунду подумали, а нет ли в их вакууме чужих призраков?... Оба достаточно привлекательны. Неужели за всё это время никто не покусился на их внимание? А потом, стукнувшись о глухие стены невидимых коробок, они успокоились, потому что с кем-то другим слишком сложно, когда у тебя было такое. — Про личный фронт не хочу спрашивать, — признался Юнги и отодвинулся подальше, готовясь встать. — Уверен, у нас там не радуга. Ещё минуту Чимин безнадёжно ковырял пальцем дыру на штанине, Юнги перебирал в уме поводы и пути отхода. Но его застали врасплох. — Мы могли бы встретиться на выходных? В сторону покосились только глаза Юнги, сам он оставался неподвижен. Пронзённый. От таких слов не встают разом, чаще падают, но незаметно. Вот где таилась опасность. В том, что у Чимина всегда было чуть больше той самой смелости. Говорить откровенно. Он нуждается - и это видно, чувствуется, а самое страшное - произносится вслух. — Да, конечно, — Юнги почти не думал. — Когда тебе удобно?... Ему было удобно поздними вечерами тех дней, когда Чимин не работал. В баре не происходило ничего интересного. Но ошибочно считать, что те часы ничего не значили. Они пили, разговаривали и снова пили, прерываясь на выбор в меню и пересчёт средств в кошельках. Юнги провожал его в комнату для курящих и ждал, пока Чимин высосет из раковой палочки все гадости и радости. — Ты говорил, что я трус, — полупьяный Чимин поднял влажные глаза и выдохнул белёсую струю Юнги в лицо. — Ну, тогда, когда мы жёстко ебли друг другу мозги. Я запомнил. Не потому, что злопамятный. Просто въелось. — Всякую гадость ты запоминать горазд, — Юнги баловался чужой зажигалкой, сражаясь с желанием закурить, откинутым в прошлое. Почему он бросил, уже не помнил. — И что с того? — Я не соглашался, но так оно и было, — Чимин печально усмехнулся и стряхнул пепел. — Чёрт, почему мы всё время выёбываемся, не беря в счёт мнение со стороны? — Мудаки потому что, — буркнул Юнги. — Все люди мудаки. Потом Чимин залился беззвучным смехом. Ямочка на его щеке. Юнги заглянул на дно стакана, желая в него нырнуть. Чимин замедленно падал на руку, располагаясь на стойке, повернул голову. Его ресницы, скула, переносица, линия челюсти. Он ничего не делал, чтобы приковывать внимание, просто дышал, а у Юнги хрустело в груди. Чимин улыбался, словно оттаяв, спросил: — А помнишь?... Любые предложения, начинающиеся с этих слов, направлены на то, чтобы подвести к десятиметровой вышке бассейна, в который тут же падаешь, если расколоться: — Что?... Они гордые, самодостаточные, им никто никогда не нужен настолько, насколько сами себе. И в это хотелось верить до последнего, не сдаваться, отстаивать позиции, доходя до грубейших схваток. Звено переходящее, просто очередной ключевой момент, ничего важного. И проба одного ради - испытать убеждения на прочность. Если бы заранее не знали, что не выдержат, ни за что бы не стали ввязываться. Ни в те губительные нежности, ни в изнуряющие ночи. Соревновались, кого сломает первым. Оба в трещинах. По стаканчику виски после вина. Шли на повышение. Чимин разговорился о том прошлом, в котором был один с тех пор, как не стало их спасительного абсолюта. — ...и тут я подумал: сколько можно прятаться? В принципе, обошлось бы и держи я рот на замке, но я бросил вызов и совершил каминг-аут. — Звучит, как нехилый подвиг, — ухмыльнулся Юнги. — Твой отец наверняка рвал и метал. — Мы подрались, — уточнил Чимин, показывая шрамик под подбородком. — Он толкнул меня, я неудачно упал и… Разрыв, короче. Зашивали. — Пиздец какой-то, честно, — покачал головой Юнги, но всматриваться не стал, боясь, что сведёт челюсть у самого. И следующие встречи. Они были такими же, с налётом странного стыда, в полутьме, сквозь завесу дыма, через его смех, внутрь его голоса, мурашками по спине. Сидя по другую сторону, не имея возможности коснуться его талии, обнять за плечи, Юнги как будто отдалился и увидел нечто, чего раньше не замечал. Оно искрилось. Возобновлять. Действие, которое Юнги терпеть не может. Придерживаться постоянства, не отходить от строгой линии - лучшая тактика. А если оборвалось, то зачем снова связывать? Нет, это ему категорически не нравится. Если он откладывает в дальний ящик, вскоре тому быть выброшенным. Других вариантов быть не может. Пока не раздаётся звонок. Пока Чимин, опустив голову, не шагает за порог, роняя с плеча отяжелевший рюкзак. То есть, совершенно пустой. Но что-то он в нём тащил всю дорогу. И они обезумели, захватывая то, что упущено. Измотались, расшатаны, а нервов - нет. Всего того, конечно же, не восполнить. Но не сегодня, пусть причины и последствия выезжают одним поездом. Сказка о красивой ночи тождественна эпилогу трагедии. Под этой толстовкой места на двоих, по крайней мере, его хватает для прочного обхвата руками, на которых выступили вены. Поцелуй глубже, прогиб утончённый, Юнги озлобленный. Натерпелся. Чимину не легче. Он вздрогнул, запрокинув голову, язык Юнги тут же - к шраму. Он вздумал зализать? Идиот, идиот… Чимин гладит его по голове, плечам, будто нахваливая. Нет, не устал. И снова, снова Юнги западает на вкус его шеи, обгладывает сухожилия и смыкает зубы на точёных ключицах. — Пожалуйста… — с Чимина только шёпот. И дальше нет места просьбам о пощаде. Чимин просит поглотить его, растворить в себе, подчинить и исказить до неузнаваемости. Продолжая молчать и сдирать с него одежду трясущимися руками. Что там ещё осталось нетронутым? - когда всё для него. Ничего страшного, что падение на пол прихожей, ничего, что они немного пьяны, и им приходится тяжко, доползая до границы комнаты, но запутываясь и не умея вздохнуть мимо. И в этот момент Чимин явственно ощутил впившуюся в ляжку твёрдость, судорожно вцепился в предплечье, стягивая тонкую кожу. Он готов ради него на заклание. Или думает, что готов, но теперь… Опусти меня ниже. Отпусти меня высоко. За что боролся, что отстаивал? Право одиночки. Юнги не сдавался, с шорохом избавил его от джинсов, почти грубо, но без насилия - дотащил до кровати. Всё с теми же страхами и принципами, правилами. Он где-то сверху, вокруг, обтекает по форме, примеряется губами, заигрывая с языком и убаюкивает прикосновениями. Попробовать спасовать, спастись? Ни в коем случае. Чимин щупал его тени, а в кромешной темноте их не было… Но когда Юнги прочно взялся за бёдра, когда его тазовые косточки Чимин ощутил, как свои собственные, он видел его отчётливо, ослепительно ярким. И вскрикнул, забираясь выше, нашаривая руками - снова его оберегающие ладони. Он сплёл с ним пальцы, выгнулся, захрипел и застонал тягуче, мелодично, в ритм. Юнги вошёл в него до конца и остановился, подлизывая остывшие участки шеи, с грудным рычанием он толкался в него и слегка покусывал надплечье. Чимин жаждал, вероятно, рассмотреть его тщательнее, но в глазах плыло. Впрочем, оставалось трение кожи, одна надежда на дыхание, на то, что если его выпить - обязательно будет картинка. Чимин сжал его, сорвал пальцы с лопаток к бокам, царапаясь, и поймал, чтобы целовать, в перерывах мучительно изнывая от наполненности им, от липких соприкосновений. Во всём свете такого нет. Ни разреза глаз, ни линий скул и овала лица, ничего подобного. Путая волосы на затылке, Чимин знает его брови вразлёт, качающуюся слипшуюся чёлку, вспотевший лоб, вены на висках и плотоядный взгляд, но окупающийся заложенной в них априори теплотой. Чувствует, как плавно и осторожно Юнги двигается в нём, держа за бедро. Частые-частые вдохи и выдохи слетались в стайку птиц и парили над уровнем влажных тел. Падали. Приземляясь, разбивались о капли. И в суставах жгло непомерно; чтобы не потерять друг друга, следовало прижиматься теснее. Чутко вслушиваясь, Чимин внял его просьбам, плавно перешёл с положения лёжа в вертикальное, задвигался самостоятельно, опираясь на подставленные руки. Там не свобода вовсе, а одни её контуры, и Чимин посчитал, что они правильные донельзя. И он кричал его имя, настигая те пределы, в которых Юнги весь - навстречу, обхватывает, и взрыв за взрывом они провожают синхронно и горячо, размазывая стоны по щекам и взъерошивая мокрые пряди. Несколько судорожных толчков вдогонку. Чимин пылко прижимается, и Юнги с ужасом понимает, что не может ослабить хватку. Они проваливались в сон, но не совсем. Что-то гораздо глубже. И оно повторялось, если не сказать, зачастило по обоюдному желанию. Выходные вечера переместились к Юнги. Секс принял форму чего-то ирреального, доз морфия. Может быть, они невольно бились за мысль, что телесная жажда виной тому безумию, что происходило, стоит им остаться наедине. ...Юнги давил его в душевой, расплёскивая воду, перекусывал его шейными позвонками, прилипая грудью к спине. Чимин тщетно возил пальцами по скользкой плитке и разрывался стонами. Юнги развернул его и подсадил на живот, беря спереди, допытываясь его губ, улавливая прогибы. Он ускорился, и Чимин задрожал, вытягивая стопы, хныкая, уткнувшись носом в плечо. В последних поцелуях в Юнги снова открывалась нежность. После они лежали в кровати в относительной тишине. — Ты знал, что звёзды двигаются, даже если просто смотришь на фото? — Чимин подсунул телефон с картинкой испещрённого точечками небосвода. Да, если приглядеться, можно поймать зрительную иллюзию. Но эта информация кажется бесполезной. Юнги подмывало разразиться речью, чтобы звучали голоса, но он лишь сдержанно кивнул. А Чимин хотел долго говорить с ним, как если бы это был тот же бар, а не отрабатывать версию удобного оправдания. На неделю или больше Чимин пропал. Как личность взрослая и самостоятельная, он имел полное право. Юнги не пробовал его найти, предполагая, что они пришли к логичному завершению. Всё наконец-то утряслось и вернётся на круги своя. Представим, что молчание - тоже ответ. Но какой, ясно не всегда. Мысли о Чимине жевали его сутки напролёт, что бы он ни делал. Оставь они разрыв годовалым, не пересекаясь вообще, и жилось бы дальше. Трудно, холодно, но жилось бы. И началась самая страшная война Юнги, длящаяся в нём до тех пор, пока со скрипом зубов не было принято всепобеждающее решение. На витрине много дорогих часов. Чимин путается в названиях. Это не его призвание, но ему нужно на что-то жить. Один покупатель, второй и третий... Иногда они тратят баснословные суммы. Чимину страшно. Вся эта сутолока тщетна. От въедающихся огоньков подсветки у него режет глаза, они слезятся. И поэтому он не сильно удивился появляющимся галлюцинациям. — Могу ли я купить время? Замёрзший и потрёпанный ветром, чуть виноватый, Юнги сиротливо стоит по ту сторону прилавка. Чудом здесь, несмотря на то, что не любитель холода и выходов из дому. Он не улыбается, но и не грустит, безмолвно распростёр руки. Горестно вздохнув, Чимин, шатаясь от усталости, вышел и упал в раскрытые объятия. Теперь он первый по значимости. Они простояли так очень долго, невзирая на сторонние толки и замечания. Ухватившись за воротник его пальто, Чимин заговорил наперебой о том, что всё это бесполезно и глупо: отрекаться от очевидного. Как бы он ни старался, его тянет обратно, ломает. Юнги не умеет говорить так много и по существу, но чувствует то же самое. Пусть он не купит времени и совершенно точно не изменится, но без Чимина реальность уже не осилит. Он целует его единожды и нежно. Оказывается, этот малый сильнее, храбрее, и он достоин услышать: — Давай вернёмся.