Её звали Элизабет

      Есть люди, как солнце. Они затопляют тебя своим теплом и радостью, не оставляя места дурным мыслям. Но солнце скрывается за облаками или вовсе уходит за горизонт, и у тебя остается лишь горькое послевкусие — слишком тяжела привычка, трудно осознать себя в тени грозовых туч. Снова. А есть люди, как лучики. Пасмурным днём они вдруг появляются в твоей жизни, одаряя своим теплом и вновь исчезая, чтобы вскоре вернуться. Они дарят надежду и, как правило, непременно приходят вовремя. Минута в минуту, словно только и ждали момента. Такой была она.       Криденс не помнит, как она появилась в его жизни. Просто однажды кто-то светлый взял его за руку и чьи-то губы шепнули: «Тише, я рядом». Эти слова не были ложью, в отличие от прочих, слышанных парнем. Не были пропитаны едва различимым ядом, жаждой растоптать встрепенувшуюся веру. Как не было в них и излишней заботы, с которой обычно говорили герои дешевых бульварных романов, виденных Криденсом однажды. Она лишь констатировала факт. Она была с ним, незаметной тенью и тёплым солнцем в особо тяжкие времена.       Мэри Лу никогда не скупилась на едва успевающие заживать ссадины и синяки. Кожаный ремень проходился по обнаженной спине и рукам раз за разом, вызывая жгучую боль и вынуждая стиснуть зубы, чтобы не дать повода для нового удара. Вслед за движениями жесткой руки следовали хлесткие комментарии. Мать не выбирала выражений, злобно выплёвывая ему в лицо всё, что о нём думает. То, что вынуждена терпеть нерадивого «сына», и в подходящий момент обязательно избавится от лишнего груза. Что его сёстры, особенно её любимица — Частити, куда успешнее, нежели он, жалкий строптивый болван. В такие моменты Мэри Лу походила на разъярённую фурию, от чего становилась ещё более некрасивой и мерзкой. Криденсу приходилось из последних сил стараться, чтобы его сила не украсила лицо противной ему женщины парой глубоких кровоточащих ран. Но он держался; никогда бы парень не хотел уподобиться приёмной матери в её бесчеловечности.       Уже после, подавленный Бэрбоун закрывал за собою дверь ненавистного дома. Сил хватало лишь на короткий поход к парку, где в свете фонаря всегда стояла ожидающая его фигурка в светло-бежевом плаще. Он не знал, как девушке удавалось приходить как раз в тот момент, когда он больше всего в ней нуждался, но её мягкий голос и встревоженные глаза успокаивали его. Криденс по-прежнему настороженно, но уже без явной опаски следил, как тонкие пальчики касаются саднящих шрамов, как от легких прикосновений боль медленно уходит, а следы побоев затягиваются. «Волшебница, — шептал внутренний голос, — уходи. Снова будет плохо…» Но Криденс никогда бы не смог оттолкнуть ту, что залечивает ссадины одним прикосновением и так бережно берёт его за руку, когда странная мазь начинает неприятно жечь.       — Прости, прости… Потерпи немного, сейчас станет лучше. — В ответ на виноватый шепот девушки парень лишь опускал голову и больше прежнего сутулился. Ему было страшно. Страшно от осознания, сколько строгих правил он нарушил и что его ждёт, если Мэри Лу узнает о их встречах. Страшно, потому что ещё ни одна привязанность не окончилась благополучно — так или иначе все, кто был когда-то дорог, покидали одинокого юношу, и он вновь оставался один на один с жестоким миром. Страшно, ведь день за днём в его душе зарождалось новое, незнакомое чувство. Он не мог, но очень хотел довериться.       У Криденса были мечты. В одной из них он становился великим волшебником, и его сила повергала в страх жестокую, но теперь совершенно неопасную мать. Бессердечная женщина была слаба перед могуществом и молила о пощаде, стоя на коленях. Её лицо выражало нескрываемый ужас, он находилась в полной его власти. Криденс мог сделать с ней всё, что посчитает нужным. В мечтах он был свободен. Всесилен. В иных фантазиях государство узнавало о непрестанных побоях и бездушии Мэри Лу. Сильные мужчины в форме запирали её в камере навечно, а их — Криденса и сестёр, — отправляли в новые семьи. Туда, где его любили, а каждый день был наполнен лаской и заботой. Вместо болезненных и обидных ударов лица касались тёплые материнские ладони, а разговоры за завтраком шли о погоде или успехах в волшебстве, не о «грязных ведьмах» и чужих оплошностях. Но в самых разных фантазиях всегда была она. Девушка в бежевом плаще, как олицетворение надежды и спокойствия.       — Криденс! — звонко смеялась она, подбегая к похорошевшему парню и крепко его обнимая. От неё пахло пирогом и ещё чем-то неуловимым, заставляющим сердце сжиматься от сладкого чувства. — О, как же я скучала! Ну что, мы идём? Слышала, в театре просто невероятное представление… Криденс? Вместо ответа он обнимал её в ответ, позволяя себе положить руки на стройную талию. Чудесница улыбалась, в карих глазах искрились смешинки.       — Идём? Твои родители ещё ждут нас на обед, нужно всё успеть…       Дни летели за днями. Порой Бэрбоун встречал её на улице, но не решался подойти, так и стоя в тени домов. Ему оставалось лишь слабодушно наблюдать, как волшебница оживлённо болтает о чем-то с подругами или покупает у торговки леденец на палочке, а после спешит по своим делам, не заметив застывшую во мраке подворотни фигуру. Отчего-то юноша был уверен, что леденец в её руках именно тот, который при встрече она отдаст ему в знак внимания. «Пускай хотя бы этот карамельный петушок сделает твою жизнь лучше» — звучал в голове родной голос и тут же затихал, стоило парню вспомнить кто он и что здесь делает. Точно, листовки. Снова. Такая важная и нужная фигурка моментально исчезала в толпе; на поникшего парня в чёрном плаще обращались презрительные взгляды прохожих…

***

      Криденсу был плохо. Мир плыл перед глазами, тело ломило от всепоглощающей боли. Падая на каменную мостовую и сжимая руки в кулаки, Бэрбоун чувствовал, как теряет контроль. Сущность внутри него рвалась наружу, жаждала мести особенно жестоко унизившей его Мэри Лу. Тварь, иначе не назвать, в порыве ярости воспользовалась слабостью юноши, с мерзким «Знаешь ли, девочка?» выдав все его постыдные тайны проходящей мимо девушке. По ужасному стечению обстоятельств ею оказалась она. Конечно, мать не знала о их связи, иначе говорила бы по-другому… Но и этого Криденсу хватило сполна. Он не заметил, как, расталкивая горожан, кинулся прочь. Очнулся лишь на холодных камнях меж нависших мрачных громад домов. Нестерпимо несло сыростью, но не это волновало его в этот момент. Боль, нестерпимая боль, жгла его изнутри, и не было больше сил терпеть.       Неожиданно рядом зазвучали торопливые шаги. Цокот каблучков. Испуганное «Криденс!». Родной голос, который теперь был страшнее ударов Мэри Лу. Кое-как распахнув глаза, Бэрбоун наткнулся на встревоженный взгляд волшебницы. Замарав неизменный бежевый плащ, девушка упала на колени перед сжавшимся в напряженный комок юношей.       — Криденс, что же ты? Ты… Ты…       — Она… — парень с трудом ворочал языком, полный боли взгляд метался с пустой подворотни к испуганному лицу знакомой. В глазах предательски защипало. — Она рассказала… Теперь… Теперь ты уйдёшь… Все ух… уходят…       — Так ты из-за этого? — голос девушки смягчился. Костяшками пальцев она бережно вытерла слёзы с лица Криденса, после чего тепло улыбнулась. Улыбка вышла натянутой. — Глупости какие, не обращай внимания. Эта женщина много чего может наговорить, я и не слушала особо. Кому нужны визгливые высказывания этой маглы? — впервые она упомянула при нём это слово, но даже не заметила. — Криденс, что же ты… Криденс… Не стоит оно того…       Но все её слова уже не пробивались сквозь пелену боли, нахлынувшую с новой силой. Застонав, Бэрбоун с силой сжал кулаки. В глазах потемнело. Тело словно взорвалось на тысячи осколков; жестокая сущность выплеснулась наружу, сметая всё на своём пути, клубясь сгустками тёмной энергии. В щепки разлетелась попавшаяся на пути бочка; пулей метнулась испуганная крыса… послышались чьи-то крики. Криденс не видел и не чувствовал ничего, кроме жгучей ненависти к разрушившей хрупкое равновесие Мэри Лу, ко всему беспощадному миру… Тогда он так и не добрался до матери, разнеся пару кварталов и временно придя в себя. Тело снова ему подчинялось, внутренний мир пришел в привычное загнанное состояние… и лишь письмо, полученное на следующий день от неизвестного человека, врезалось в память потерянного в одиночестве Криденса. На белой бумаге ярко-красными чернилами выделялась всего одна фраза: «Она мертва». Он не помнит, как она появилась в его жизни. Но он помнит её имя. Её звали Элизабет, девушку из дома напротив.