Что бы я ни выбрал...

Я редко вижу сны. Еще реже терзаю себя мыслями о том, что уже поглощено бездонной трясиной прошлого и не может измениться. И все же иногда они приходят по ночам, по одному становятся у изголовья. Хранитель Затриан, от чьего бессмертия остался только след в моей памяти, полон усталости, и тяжело опирается на посох. Во взгляде нет упрека, лишь покорность судьбе, и все же он занимает свое место. Тяжелые шаги каменного исполина сотрясли бы пол, если б это оказалось явью, но сейчас Совершенный становится рядом с эльфом беззвучно. У големов нет выражения лица, и выражения глаз тоже нет. Он просто смотрит. Смерть словно бы скостила Логэйну лет, и тэйрн выглядит почти как на портретах тех времен, когда сражался рядом с королем Мэриком. Он мог бы стать Серым Стражем... Нет, не мог. Никогда. Гневный взгляд, всегда аккуратно расчесанная борода всклокочена и запятнана кровью – таким был принц Белен, когда упал на холодные плиты пола в зале Совета. Он не смирился даже здесь и сейчас. Рукоять огромного двуручника торчит над плечом женщины, которая кажется для него слишком хрупкой, и все же была одним из лучших бойцов Ферелдена. Она глядит мне прямо в лицо, как воин – воину. Равный – равному. Может быть, я мог уговорить тебя, но вторая встреча была вызовом судьбы. Мне жаль, Коутрен. Держа друг друга за руки, подходят мальчик и девочка. Они не были знакомы. Наследник одного из самых могущественных эрлов и дочь деревенского старосты... даже ее имя я забыл. Демоны желания соединяют их здесь. Я ненавижу их более других хищников из тени – за детские глаза. За детские тела. Взгляд мальчишки, в котором смешиваются боль и благодарность, проворачивается в старой, давно затянувшейся ране. Ты веришь, что я тебя спас? Ты помогал мне, или, по крайней мере, пытался. Это действительно было больно. Гораздо легче сражать тех, кто тебя ненавидит. Здесь нет ни клочка места для Рендона Хоу – ярость сразу сжигает его тень в мыслях. Отец и мать милосердно не приходят, простив меня за всё, как могут только родители, но процессия не заканчивается, и каким-то образом у изголовья кровати хватает места всем. Они – смотрят. Может быть, я должен каяться или сожалеть? Нет, не дождетесь. Даже предложи Создатель вернуться и сделать иначе, и окажись я настолько слаб, что согласился бы... Даже подобное величайшее чудо не изменили бы ничего. Просто места этих заняли бы Бранка и Харроумонт, Изольда и Хозяйка Леса... Великое откровение могло обернуться лишь сменой пленников в подвалах памяти. И больше того, сделай я все наоборот и не погибни по дороге, а вонзи меч в архидемона, все равно стал бы героем Ферелдена. Живой легендой, образцом и монументом славы. Все грехи отпущены заранее, все ошибки прощены хронистами, потому что историю пишут те, кого я сделал победителями. Кто бы они ни были. Что бы я ни сотворил. Проигравшие ненавидят. У них свои хроники, но их меньше, и они быстрее теряются. Это равнодушие судьбы к моему выбору страшнее ошибок, страшнее теней. Они понимают это и потому молчат. Просто смотрят. А я гляжу на них, не в силах пошевелиться, потому что липкая паутина побед опутала меня. Утром придет сенешаль и принесет бумаги о тяжбе за земли близ Чащобных холмов. Потом построение, на котором солдаты смотрят так, будто во мне десять футов роста и дым идет из ноздрей. Они – мои люди. Теперь – мои. Как и стража Амарантайна. Когда я оказался пленником ситуации, и смог ответить на предложение контрабандиста только клинком там, где раньше задумался бы, то почувствовал, как уходит свобода. Лорды охотней платят налог Стражам после разговора со мной. Новобранцы усердней разносят чучела, когда я наблюдаю. Торговцы соглашаются немного сбросить цены. Я нужен. Точнее, не я – герой Ферелдена. Каким бы он ни был. Каждая возможность выбраться из Башни Бдения в опасный поход становится отдыхом... Вчера пришло письмо от Алистера. Интересно, он тоже ощущает себя пленником или уже понравилась жизнь короля? А те, кому мой выбор стоил жизни, просто смотрят, будто на свершаемое возмездие. Я не могу их прогнать, и они остаются. До тех пор, пока негромкий женский смех сносит призраков, будто ураган – мотыльков. Она занимает их место, она одна, и лишь теперь больно по-настоящему – так, что проворачивание кинжала в ране кажется порезанным пальцем. Только тебе я рад. Только твой призрак по-настоящему мучит меня. Один взгляд в золотистые глаза – длиной до рассвета. Пора рвать паутину.