Цена ошибки

      Когда Бейз открывает глаза, небо на горизонте едва начинает светлеть. В небольшом окошке напротив неудобной кровати виднеется россыпь звезд, то и дело перечеркиваемая вспышкой пролетающего звездолета. В такой час даже в Храме не приходилось вставать, да и сейчас можно было бы поваляться еще, но — чем раньше начнешь, тем раньше закончишь.              Голова гудит от бессонницы и навязчивых мыслей. Стоило ли вообще ложиться, если вся ночь была проведена в бесцельном ворочании под тонким, едва сохраняющим тепло одеялом? Бейз с нажимом трет виски, пытаясь избавиться от настойчивого голоса в мозгу.              «Я чувствую, будет беда. Не ходи».              А Чирруту что — сказал да заснул, почти не пытаясь переубедить. Только бесцветный серый тон, которым он это произнес, раз за разом вынуждает возвращаться к фразе, чувствуя, как она расплавляет былую решимость. Малодушно подтачивает уверенность Бейза в том, что очередное нападение на имперский отряд обязано кончиться хорошо. Даже речь осведомителя, рассказавшего об утреннем караване, начинает казаться лживой и двуличной, хоть это далеко не первое подобное дело. Им уже везло прежде — небольшие караваны с пищей и товарами первой необходимости, отправленные наземным транспортом до соседних форпостов, становились жертвами изгнанников из Священного города. После этого жизнь даже ненадолго становилась терпимой. Если удастся заполучить сегодняшний груз — оружие и боеприпасы для подавления сопротивления на окрестных территориях — жизнь обещает измениться в корне.              Извечное «если» портит идею в самом начале.              Осторожно скинув с себя одеяло, Бейз садится, вздрагивает от соприкосновения босых ног с ледяным камнем пола. Занятый ими дом успел вымерзнуть уже за несколько ночных часов, напоминая о том, что к зиме стоит отыскать укрытие получше. И лучше бы подальше от города, возвращаться в который сейчас так же опасно, как два года назад, когда Храм только захватили.              Но это все потом. Бейз оборачивается к по-прежнему спящему Чирруту, заносит ладонь над открытым холодному воздуху плечом, будто надеясь прикосновением восстановить собственное душевное равновесие. Он нужен Чирруту, должен оберегать его от невзгод, от голода и новых ран, но видит проклятая бесполезная Сила — делать это с оружием в руках гораздо проще. Почему же так ноет и тянет в груди, словно Бейз совершает ошибку несравнимо большую, чем все предыдущие?              Рука падает на жесткий комковатый матрас, так и не дотронувшись до лежащего рядом мужчины. Бейз поправляет одеяло, укрывает его плотнее, чтобы удержать хотя бы крохи тепла, и встает. Собирается быстро — до рассвета не так уж много, а идти не меньше часа. Еду не трогает — на голодный желудок он злее и куда больше склонен экономить время. Если повезет, вернуться удастся еще до того, как проснется Чиррут.              Со снаряжением — точнее, с его остатками, курам на смех, — Бейз возится неожиданно долго, путаясь в ремнях и застежках. Попутно старается понять, есть ли в неотступно следующем за ним беспокойстве собственное предчувствие, или же все оно лишь эхо переживаний Чиррута. Перепроверяет оружие по несколько раз, злясь на себя за откровенное промедление, передергивает спиной, в которую словно упирается чей-то осуждающий взгляд. Так умел смотреть Чиррут — сейчас кажется, будто вечность назад, на самом деле только восемь лет прошло, — и Бейз откровенно боится оглянуться и увидеть застывшую на пороге спальни фигуру. Оборачивается на мысленный счет три — там никого. Из глубины комнаты доносится громкий сонный вздох.              Чтоб тебя, слепого, кто-нибудь побрал. Всю жизнь перевернул и не заметил, а Бейз теперь даже на несколько часов его оставить боится, зная, что не простит себя, если что-то произойдет. Даже от мысли о том, как Чиррут расстроится, поняв, что Бейз вопреки его просьбе ушел, хочется все бросить и вернуться. Ага, а потом, дождавшись ближайшей стычки с мародерами, сдохнуть без нормального вооружения.              Накрутить себя не получается, старательно взращиваемое раздражение упорно стаивает, как упавший на раскаленные камни снег, стекает, оставляя только нерушимую привязанность и — от себя не спрячешься — нежность, никакими силами не изгоняемую из сознания. Вместе с тем просыпается и так долго отыскиваемая в себе ярость на тех, кто обрек Чиррута на жизнь за пределами Храма, бывшего для него куда больше, чем просто домом. Тот факт, что грядущее столкновение с имперцами принесет еще и трофеи, начинает казаться просто приятным дополнением к частичке мести.              Накинув капюшон, Бейз открывает дверь на улицу. У порога тут же взвивается песок, шелестящим смерчем проходится по сапогам и вновь опадает, оставленный ветром. Огромное небо без единой тучи вкупе с морозным ночным воздухом создает ощущение выхода в открытый космос. Слова Чиррута в последний раз отдаются в голове и затихают, оставляя Бейза наедине с пустыней. Тень от горы по правую руку кажется краем мира, но именно в эту сторону нужно идти.              Туда же пролетают три истребителя, перемигиваясь огнями на корпусах. Бейз провожает их недвижным взглядом, размышляя, должен ли он был их увидеть. Случайный патруль или нежданная охрана каравана? Или, может, возобновление облав, о которых не было слышно уже полгода? Он отступает обратно к стене.              Теперь в голове звенит собственный голос — «Отмена операции, синий код, отмена», — и Бейз ни секунды не уверен, что не пожалеет об этом наутро. Вряд ли в ближайшее время подвернется подобный шанс, но думать об этом сейчас — чистое мучение. Сообщники, признающие его лидером, тоже будут недовольны срывом неделю готовившегося рейда, если окажется, что виной тому только его паранойя. Отклик пришел только в виде сигналов, он и сам рисковал, подавая голос в эфире, но нужно было убедиться в том, что его поймут верно.              Бейз сваливает снаряжение в кучу в углу комнаты вопреки собственным принципам, не глядя, заботясь только о том, чтобы не шуметь. То, что он сделал, похоже на проявление трусости, которое слишком сложно принять в одиночку. Освобожденные от груза плечи ни в какую не расправляются, и он торопливо идет в спальню, едва не на ощупь продвигаясь в темноте. Там Чиррут, там спокойствие для мятущегося разума, там все, ради чего стоит бороться. Бейз тянется к нему практически неосознанно, как зверь к водопою, спотыкается о невесть откуда взявшийся посреди комнаты посох, добирается до постели, как до оазиса посреди песков.              Сонный и теплый Чиррут мгновенно сгребает его ближе, не позволив остаться на краю кровати. Утыкается носом в загривок и перекидывает через Бейза ногу — не иначе как для верности, чтоб не сбежал. А тот, наконец, отпускает себя, разрешая поверить в верность выбора. Лишний риск по сомнительному поводу это последнее, что Бейз может себе позволить. Будь он один — давно бы сложил голову в бессмысленном бою против взвода имперцев. Будь он один — примкнул бы к компании головорезов вроде тех, с которыми приходилось иметь дело на рейдах. Будь он один — всего этого вообще бы не было, захват Храма никак не повлиял бы на его судьбу. Будь он один…              Поток мыслей прерывает ощутимый тычок в ребра. Бейз вздыхает и мысленно затыкается, погружаясь в сон. Краем глаза он замечает висящую на стуле одежду Чиррута, которую тот вечером совершенно точно оставлял на тумбочке, но засыпает прежде, чем успевает сообразить, что это значит.              Через неделю выбравшись в кантину на перекрестке для сбора новых слухов, Бейз узнает, что информацию о том караване продали еще как минимум двум отрядам. Все их участники погибли под обстрелом предупрежденных охранников, а осведомитель был найден два дня спустя в канаве. Рассеянно слушающий Чиррут безразлично пожимает плечами, в ответ на прямой вопрос привычно ссылается на Силу и хитро улыбается Бейзу. Тот вздыхает, но с тех пор начинает брать его с собой на все переговоры.