Маятник запущен

      Жарко. В маленькой комнатушке совершенно нечем дышать. Пламя одинокого факела выжигает последний кислород. Плевать, лишь бы закончить. Быстрее, еще быстрее. Внутри так горячо и влажно. Восхитительное ощущение. Хочется кричать. Стонать развратно во весь голос, выгибаясь в спине, сминая в кулаках несвежие простыни. Нельзя, он услышит. Падать так низко больно, но гораздо больше боли приносит голод. Зверский, неукротимый. Пальцами тут не поможешь – хочется большего. Но это невозможно. Ему плевать на все, кроме своих идиотских кукол. Взорвать к чертям, взорвать их все!       — Ммммхххх…. — сдавленный, тихий стон и тонкая струйка крови с прокусанной губы.       Откинувшись на твердую подушку, Дейдара пустым взглядом смотрит в каменный потолок.       — Проклятье.       Как долго он уже занимается этим? Год? Два? С тех пор, как увидел настоящего Сасори?       Тот день стоит у него перед глазами, словно это было вчера. Дурацкие пробирки такие хрупкие, одно неловкое движение – и одна из них уже разбивается о хмурое лицо напарника, закрытое маской. Тихое шипение кислоты и запах жженой древесины. Еще никогда Дейдаре не было так страшно. Суровое лицо мужчины облезает за какие-то доли секунды, обнажая пустые глазницы, заставляя подрывника задыхаться от ужаса, снова и снова дергая наглухо закрытую дверь. Звук шестеренок и резкий щелчок. Расколовшееся надвое тело напарника вдруг оказывается всего лишь куклой, безмолвно хранящей один из самых главных секретов Скорпиона Красного Песка. Страх сдавливает грудную клетку с такой силой, что Дейдара едва может дышать. Настоящий Сасори очень красив. Аккуратные черты лица, тонкие, ровные губы, большие, цвета необработанной меди, глаза, глубокие и холодные. От одного его взгляда хочется вжаться в стену так сильно, чтобы в конце концов с ней слиться.       — Ты испортил мою куклу, — голос мягкий, спокойный, с легкой хрипотцой, совсем не похож на грубый говор, раздающийся из глубин марионетки.       — Я… Я… Это вышло случайно. Простите, Мастер Сасори! Я не хотел! — липкий ужас тысячью иголок впивается в кожу, прошивая тело до самых костей, гвоздями прибивая ноги к полу.       — Знаешь как трудно теперь будет ее починить? — тихие шаги, шорох плаща и жесткие пальцы, сжимающие хрупкую шею.       Дейдара может поклясться, кукловод ниже ростом, да и выглядит моложе, чем сам подрывник, но в его руках невероятная сила, способная легко оторвать от пола пятьдесят килограмм веса.       — Нужны новые материалы: дерево, кровь, кожа, кости… глаза… Где мне все это брать?       Трепыхаясь в тисках стальных пальцев, Дейдара хрипит и хватается за запястье напарника в попытке спасти свою стремительно ускользающую жизнь. Но все бесполезно, воздух в легких заканчивается.       — Пожалуй, кое-что из этого я возьму у тебя…       Резко распахнув глаза, подрывник смотрит на свою правую руку: от запястья и до локтя красуется безобразный шрам. После того, как кукловод вырезал из этого места одну из костей и снял часть кожи, ткани срослись неровно и напоминают испещренное рвами и выбоинами поле боя.       Тогда Дейдара подумал, что остался без руки, но, к его удивлению, после всех манипуляций кукловода, она продолжает нормально функционировать. Подрывник не знает и не хочет знать, чем Мастер Сасори заменил его кости, и как вообще ему удалось сохранить руке подвижность после столь неделикатной операции. Он резал наживо, без обезболивающего, без наркоза, наказывал и преподавал важный урок своему юному напарнику. А когда Дейдара терял сознание от невыносимой боли, кукловод специально будил его, чтобы мальчишка слышал хруст собственных костей, чувствовал терпкий металлический запах собственной крови.       — Больной ублюдок, — шипит подрывник, подтягивая на бедра штаны и усаживаясь на кровати.       После всего, что было, после бесконечных избиений и запугиваний, он все еще продолжает мечтать о своем Мастере, остервенело трахая себя пальцами и представляя, что это крепкий, твердый член Сасори вколачивает его тело в матрас.       Вытерев остатки спермы простынью, Дейдара зарывается пальцами в свои длинные волосы, до боли сжимая их в кулаках. Все, чтобы он ни предпринял, бесполезно. Холодное безразличие Сасори выжигает дыры на его и без того израненной душе. Он ненавидит своего Мастера до беспамятства, до снов, в которых взрывает кукловода на миллион остры, как бритва, деревянных осколков, и так же неистово он его любит. Жадно, отчаянно, безнадежно, каждый день представляя, как эта чертова кукла терзает его губы, кусая их до крови.       В коридоре пусто. Ночи в убежище до отвращения тихие. Дейдара чувствует себя еще более одиноко, но сумрачная прохлада помогает немного унять это противное, ноющее чувство в груди.       — Не спится, блондинка?       Вздрогнув, Дейдара обращает взгляд на сидящего у входа в убежище Хидана. Он неторопливо, с особенной, противоестественной нежностью вытирает свою косу. Удивительно, что подрывник не заметил его сразу, впрочем, он был слишком погружен в свои мысли.       — Что ты здесь делаешь, Хидан?       — Мы с алчным уебком недавно вернулись с миссии, решил вот, блять, на луну попялиться на сон грядущий. Не знал, что меня ждет свидание с такой красоткой, — язык жреца скользит по одному из лезвий, собирая маленькие красные бусины с острой поверхности.       Дейдару тошнит.       — Пошел к черту, ага, — дерзко отзывается подрывник, полностью теряя интерес к собеседнику.       Сюда он приходит совсем не для разговоров.       — Тебе не нравится моя компания? — короткий смешок и всего пять шагов, сокративших расстояние до каких-то жалких трех сантиметров – слишком близко, слишком опасно. — Как поживает твой напарник? Ммм? Как дела у старого куклоеба?       — Какого черта тебе надо, Хидан? — и без того порядком раздраженный, Дейдара смеряет жреца испепеляющим взглядом, но тот и не думает оставлять его в покое.       — Брось, все здесь знают, что ты до одури хочешь эту ебаную деревяшку. Или ты думаешь, никто не замечает этих томных взглядов? Этих жалких «Да, Данна», «Уже иду Данна», «Может, вам отсосать, Данна?», — пропуская прядь светлых волос сквозь пальцы, Хидан хищно усмехается. — Не сомневаюсь, если б было, что сосать, ты бы давно встал перед ним на колени.       Кулак оказывается быстрее, чем Дейдара успевает об этом подумать. В груди закипает горькая черная ярость. На этот раз Хидан зашел слишком далеко.       — Люблю дерзких сучек, — перехватывая запястье подрывника, жнец впечатывает его в холодную каменную стену, одним ударом выбивая из легких весь воздух. — Как долго еще ты будешь трахать себя пальцами, представляя вместо них деревянный хуй заднице? Забудь о нем, ты ему не интересен, приходи лучше ко мне, я развлеку тебя как следует!       От прикосновения влажного языка к щеке по телу подрывника прокатывается волна холодной, колючей дрожи. От жреца несет кровью, смертью и безумием. Вырвав свою руку из захвата, Дейдара от души бьет Хидана кулаком в солнечное сплетение, отталкивая от себя и с отвращением вытирая лицо.       — Отвали от меня, урод! Еще раз сунешься – и я взорву тебя к чертовой матери! — бешеный стук крови в висках оглушает.       В спину летит хохот, пугающий, дикий. Внутри подрывника все переворачивается, как мог этот проклятый сектант даже мысль допустить о том, что Дейдара захочет оказаться в его постели?!       Сто шагов. Ровно столько нужно пройти, чтобы в итоге остановиться перед тяжелой деревянной дверью с красным скорпионом на лакированной поверхности.       Он там. Сидит за столом, длинными, тонкими пальцами перебирает детали для новой марионетки. Рисует чертежи, разрабатывает новые формулы ядов. Как бы я хотел, чтобы он коснулся меня этими пальцами, даже если они ненастоящие.       Дверь открывается с тихим скрипом. В полумраке мастерской красные волосы кукловода – единственное яркое пятно. Он даже не поворачивается.       — Данна, я…       — Уходи, Дейдара. Я занят.       Невыносимая боль пронзает сердце, хуже, чем тысячи игл, хуже, чем яд, отравляющий плоть, убивающий жизнь. Стоя на пороге, вдыхая крепкий запах свежей древесины и более слабый – формалина, Дейдара смотрит на дальнюю металлическую дверь, единственную во всем убежище, чтобы сохраняла холод. Он знает, что за ней покоятся трупы – материал для новых марионеток, и сейчас подрывник мечтает быть одним из этих трупов. Все, что угодно, лишь бы не испытывать такую боль… и злость.       Деревянные детали такие хрупкие. Их можно сломать, всего лишь хорошенько наступив на них ногой. И вот его лицо уже совсем рядом, и не выражает ничего: ни радости, ни гнева – только терпкое презрение плещется в глубине черствых карих глаз. Но даже острые нити чакры, до боли впивающиеся в кожу, заставляющие ее кровоточить, не в силах сдержать крик, рвущийся из души.       — Ненавижу тебя! И кукол твоих ненавижу! Ненавижу все, что ты делаешь! — рывок – и натяжение пропало.       Отпустил. Вот так просто. Ни единого слова, ни единой угрозы. Полное безразличие, даже сломанная деталь не может заставить его чувствовать. И от этого лишь больнее.       Коридоры в убежище слишком длинные, но решимости все больше. Хватит, надоело, глупость, блажь, но обида застилает глаза, мешает мыслить трезво. Сердце выпрыгивает из груди, когда Хидан скалит зубы в самодовольной ухмылке. В его комнате пусто, нет даже кровати, только огромный знак на полу, нарисованный кровью, чужой или жреца, подрывник не знает, да это и не важно, когда грубые, но живые руки срывают одежду, царапают, калечат. Даже физическая боль не может заполнить колодец разбитых надежд и растоптанного сердца.       В убежище всегда темно, но Дейдара знает, что уже наступило утро. Тонкий, едва заметный лучик солнечного света, пробившись сквозь каменный потолок, ползет по залитому кровью полу. Каждая клеточка тела болит и ноет, даже лежать больно, но подрывник встает, медленно, пошатываясь, наощупь выбираясь из ночного кошмара, в котором Хидан завладел его телом, а он позволил ему это сделать.       Холодно, раны еще кровоточат, тело покрывают синяки, и тошно от самого себя, горький ком подкатывает к горлу. Подрывника рвет прямо в коридоре, выворачивая наизнанку, сводя желудок болезненной судорогой. А затем привыкший к темноте взгляд выхватывает знакомый силуэт, и кожа покрывается испариной.       — Я везде искал тебя, Дейдара, — его голос все такой же ровный и тихий, но что-то в нем неуловимо изменилось.       Взгляд скользит по отметинам на коже, и нет в нем ни капли жалости – только разочарование.       — Данна… — дрожащие губы, мокрые щеки, колени содраны о каменный пол.       Руки отчаянно цепляются за плащ напарника в попытке удержать его, с рассеченной губы капает соленая кровь. — Простите, простите меня, Данна, я…       — Ты. Мне. Противен, — в оглушительной тишине его слова звучат, как гром среди ясного неба, как удар тугой плетью, как нож, вспарывающий сердце.       Он уходит. Разворачивается неслышно, молниеносно вырывая черную ткань плаща из ослабевших рук. Теперь дверь его мастерской всегда закрыта.       Дни и недели проходят в молчании, густом, тяжелом. Дейдара не ищет встречи, не просит, не зовет, знает, что бесполезно. Новая миссия – единственная возможность ощутить рядом его присутствие.       Тихое шуршание плаща Хируко замолкает на выходе из убежища. Подрывник переводит ошарашенный взгляд со своего Мастера на Какузу, небрежно поддерживающего под спину истекающего кровью Хидана.       Жрец выглядит ужасно, его раны гноятся, он едва держится на ногах, но прожигает кукловода безумным взглядом малиновых глаз.       — Ты… — хрипит он, и Дейдара понимает, Хидан в бешенстве.       Но безразличный ко всему Скорпион даже не реагирует. Хируко тихо скользит мимо жреца и его рослого напарника, не удостоив их даже взглядом.       — А ну стой, уебок деревянный! — гневно оттолкнув напарника, Хидан разворачивается, ладони его сжимаются в кулаки, но сил явно маловато для атаки. — Я знаю, это ты! Ты что-то подмешал в мою еду!       Всего доля секунды, и ядовитый наконечник Хируко вонзается в одну из глазниц жреца, заставляя его взвыть от незапланированной боли и пасть на колени. С тихим щелчком Сасори покидает свою марионетку и присаживается на корточки перед отчаянно зажимающим правую сторону лица ладонью Хиданом.       — В чем дело, жрец? Куда пропала твоя божественная регенерация? Где же сила твоего Джашина? Почему он тебя не спасает? — бесстрастное лицо уродует язвительная усмешка. — Не стоит трогать то, что тебе не принадлежит. Я никому не позволяю безнаказанно портить мои игрушки.       У Дейдары перехватывает дыхание. Сердце болезненно колит. Все это время он думал, что кукловоду плевать где он, с кем он, и кто в итоге терзает его тело. И ошибался.       Огонь тихо потрескивает, освещая небольшую поляну на окраине редкого леса. Подрывник неотрывно смотрит на пламя, лишь изредка бросая косые взгляды на молчаливого напарника. Сидя на Хируко, кукловод делает очередной набросок для чертежа. Даже сейчас все его мысли заняты исключительно марионетками. Раздраженно поджав губы, Дейдара встает. Больше нет сил выносить это безразличное молчание.       — Сасори но Данна, — опустившись на колени, подрывник не осмеливается посмотреть в глаза своему Мастеру, упорно устремляя взгляд в полоску бледно-зеленой травы у его ног. — Я… хочу стать вашей марионеткой. Я не могу выносить вашу холодность, даже искусство больше не приносит мне радости. Я хочу… чтобы вы убили меня, потому что так… Я, наконец, стану к вам ближе.       Секунды между звенящей тишиной и прикосновением холодных, длинных пальцев кажутся Дейдаре вечностью. Кукловод заставляет его поднять голову, взглянуть в темно-карие, с яркими красными всполохами в глубине зрачка, глаза.       — Хочешь умереть для меня? — голос тихий, вкрадчивый, колючими мурашками проникающий под кожу.       — Да… — выдох слишком покорный, манящий, в небесной синеве глаз трепещет отчаяние, мольба.       Улыбка, едва ощутимая, на совсем юном лице взрослого мужчины выглядит пугающе надменно, опасно.       — Живи для меня, твори с моим именем на губах, убивай во имя меня… И тогда, когда придет время, я сделаю тебя своим навечно, — дыхание слишком живое для куклы, слишком близкое для безразличия, обжигает губы.       И в тот момент, когда влажный, горячий язык проникает в рот, Дейдара понимает, что его целует сама смерть. Яд, скользящий по венам, слишком силен, его не вывести молчанием, не устранить прикосновением чужих рук, не победить душой. Он разъедает сердце. Маятник запущен.