i.
Марк устал, он идёт уже почти три часа по безлюдной заснеженной дороге — по пути в такое время даже собак не встретишь, не говоря уж о машинах. Небо постепенно светлеет, и уже не приходится разглядывать каждый свой шаг и бояться оступиться, а пролетающие над самым ухом летучие мыши испарились вовсе. Тело Марка покалывает от мороза, замёрзшие пальцы слушаются не всегда, а ноги сводит от усталости. Сейчас единственное его желание — это чудом оказаться в тёплом доме, телепортироваться туда, где тепло, а не идти хрен знает сколько куда глаза глядят. Обидно почти до слёз, что лучший друг поступил с ним вот так, Марк даже думать не хочет о том, что когда-то познакомился с ним, ему неприятно, больно, и при одной мысли о прошлом на языке чувствуется горький привкус тёмного шоколада.ii.
Ноги уже перестают слушаться, поэтому парень останавливается на полпути. Он достаёт телефон, но в нём только три номера: родителей и его друга. Первым звонить было бессмысленно, а второго Марк сейчас даже видеть не хочет. Парень садится на какой-то плоский камень. Глаза слипаются, а внутри всё будто стягивается в тугой узел от голода. Минхён хочет набрать номер такси, но телефон никак не реагирует на прикосновения пальцев. Он ругается и бросает чёртов смартфон в снег. Всё равно хотел купить новый. Парень слышит звук тормозящей машины и поднимает голову. Его спасение или… нет? Из автомобиля выходит тот, от которого Марк так отчаянно хотел сбежать. Донхёк выглядит не лучше: опухшее лицо и красные от слёз глаза. В любой другой ситуации старший бы обнял его. Но только не сейчас, не тот случай.iii.
Минхёнов взгляд мог бы быть чёрствым и разрушающим, но жажда знать, с черта ли Донхёк распух от слёз, оказывается поглощающей. И он смотрит на него через ледяной воздух и затухающий расплескавшийся рассвет. Надо бы спросить, а не разгневать: — Твоё стремление забить мне стрелу настолько непробиваемо, что ты решил найти меня посреди шоссе, подключив эгрегоры к мировому потоку информации? — Ты в адеквате вообще? — отбивается Донхёк, засовывая озябшие руки в карманы куртки, надетой не по погоде. Его трусит. И он специально косит взглядом. Марк почти огрызается, но вовремя вспоминает, что это он в шесть утра сидит в одиночестве на обочине и утопает в снегу. Предложение так и застывает в горле. — Будешь сидеть или поедешь? Донхёк протягивает обмороженную ладонь, а Минхён старается не смотреть в его мутные от слёз глаза.iv.
У Минхёна есть тысяча причин поехать с ним прямо сейчас, и лишь одна — отказаться и остаться здесь, на безымянной улице в пробирающий до костей мороз. Тысяча причин всё исправить, и одна — разрушить. Так что Минхён кивает и тихо говорит: «Да», говорит: «Я хочу стать лучше и вернуть все на свои места» — и всё это безмолвно, касаясь протянутой чужой руки замёрзшими пальцами и сжимая её крепче, поднимаясь с места. Донхёк всегда понимает его правильно. — А с тобой что? — тихо спрашивает Минхён, садясь в машину. — Угрызения совести? — Морозный ветер, глаза слезятся, — бормочет Донхёк в ответ, когда они неторопливо трогаются с места. — А теперь пообещай мне не срываться больше. Марк это срывом назвать не может — ни мысленно, ни вслух. Скорее, мимолётной слабостью. И обещать не может тоже — только глупо молчать.v.
Слабость, которая была чуть ли не фатальной ошибкой в его жизни, потому что он бы замёрз здесь, на заснеженной обочине. Хотя сейчас это уже не так важно, сейчас он сидит на переднем сиденье, наблюдая за отблесками на лице Донхёка. Его руки сжимают руль, а из горла время от времени вырывается нервный выдох. Минхён понимает, что тот врал бесполезно совершенно, опухли глаза от самых обычных слёз, вызванных либо голосом изнутри, твердившим: «Ты поступил, как последняя мразь, бросив его», либо старшим, который вообще-то ничем не лучше. — Есть, что выпить? — ему необходимо согреться — это раз, и думать на трезвую голову о проблемах всемирного масштаба нереально — это два. — Я что, по-твоему, всегда ношу с собой алкоголь? — его язвительный голос вызывает улыбку. У них сейчас некая взаимоненависть, подпитываемая глупыми вопросами и ответами.vi.
— Тогда согрей меня как-нибудь иначе, — фраза слетает с уст старшего намного быстрее, чем он успевает подумать об её уместности. И он уж было готовился промолвить: «Извини, не хотел, оно вырвалось случайно» — как Донхёк спасает ситуацию чем-то ещё более нелепым, чем его слова. — Тогда придётся брать меня насухую… Неловкость невидимым облаком повисает внутри автомобиля, из-за чего каждый старается отвести взгляд друг от друга — Минхён упирается замёрзшим носом в стекло, разглядывая движущуюся картину за окном, а Донхёк смотрит в оба на дорогу, не хватало им ещё попасть в аварию. По салону разносится приглушённый звук радио, и, кажется, проходит целая вечность (на самом деле всего лишь одна глупая песенка, проигрываемая аудиосистемой) до того момента, как Донхёк разрывает тишину. — Ты по-прежнему думаешь, что расставание с тобой может сделать меня счастливым?vii.
А Марк не думает ничего. Тело расслабляется, напряжение спадает (хотя внутреннее остается), и все мысли улетучиваются, оставляя в голове туман. Счастлив ли Донхёк? И счастлив ли он сам? Старший снова бросает быстрый взгляд на сидящего рядом парня. Всё ещё припухшие глаза, тонкие пальцы, крепко вцепившиеся в руль, прикушенная нижняя губа и сведённые вместе брови. — Прости. Выходит так жалобно и тихо, что Марк даже не уверен, слышал ли его Донхёк. Но тот слышит, и в следующую секунду машина резко сворачивает на обочину. У старшего сердце уходит в пятки, и он боится, что сейчас его выкинут обратно на дорогу, обдав облаком едкого газа. Наверное, он это заслужил и уже готов молить о пощаде. Но вместо этого Донхёк шепчет тихое: «Как же я ненавижу тебя, Марк Ли». А потом целует.viii/ix.
Отчаянное прикосновение пускает по телу разряд больше, чем могла бы молния. Марк притягивает за шею ближе — устоять сложно. Невозможно за несколько секунд уничтожить воспоминания о чувствах к тому, кого любил так долго. Признаваться в своих чувствах он на самом деле не хотел. «Марк, о какой любви идёт речь? Это какая-то ошибка, очнись», — Донхёк кривится в ответ на признание лучшего друга. У старшего живот сводит от отказа, а колени начинают дрожать от того, каким жалким он выглядит в итоге. Марк знал, что этим легко можно испортить их многолетнюю дружбу, и молчал до последнего, но младший продолжал настаивать, чтобы его друг, наконец, рассказал об объекте обожания. На такие повороты Донхёк не был настроен так же решительно, как до этого. Услышать своё имя — неожиданно, оттолкнуть — ожидаемо, осознать последнее — настоящая катастрофа, потому что запутаться в собственных эмоциях, конечно, может каждый, но всё же это — полнейший идиотизм. Дружба с Минхёном всегда была для него важнее всего на свете, и терять её он намерен не был. Даже если переступить через неё ради чего-то большего. Испугаться ответственности, которую накладывают отношения с парнем, который, к тому же, ещё и лучший друг, наверно, нормально. Испугаться, что чувства могут угаснуть, утянув за собой и дружбу, наверно, разумно. Да какой адекватный человек вообще решится на такое — своими же руками разрушить то, к чему они так долго шли. И тогда Донхёк в полной мере осознал, почему Марк так долго не хотел рассказывать ему о тайном возлюбленном. Поэтому, когда он вжимает педаль газа и забирает уже больше, чем друга, с обочины, он уверен, что сделал верный выбор.