На дне

Филипп подносит ладонь к губам и борется с желанием погрызть ногти. Но опускает руку, вспомнив, что с этой нелепой привычкой давно покончено. Он смотрит на свои руки, которые едва потряхивает, и стискивает зубы, понимая, что уже не так славно справляется с эмоциями. Филипп сам удивляется, как с такой жизнью не стал совершенно никчёмным. Не пристрастился к наркоте. Не закурил. Не стал шизофреником. Даже алкоголь-то еле переносил. Не умея плавать, он представлял себя на дне, под толщей воды, где никто не сумеет его достать. Казалось бы, гидрофобия должна была вызывать у него панику. Но он находил спасение в своих страхах. Поцелуи Лукаса отрывали его от этой вселенной, уносили в мир спокойствия и тепла. Покалывание на губах и ломота в сердце были для него лучшим наркотиком на свете. Он любил повторять, что у каждого свой кайф. Филипп сжимает кулак и делает глубокий вдох, задерживая дыхание. Лукас где-то далеко. Он представляет, как губы светловолосого парня подрагивают в страхе, а ресницы трепещут от частого дыхания. Филипп через силу выпускает воздух из лёгких. Он столько всего перенёс, что сам не знал, как эмоции ещё не разорвали его на части. Филипп мог дурачиться, кидать камни в воду, валяться на земле в объятиях Лукаса, становясь счастливым ребёнком. Но в нужный момент становился взрослым, мыслящим парнем, способным решить свои проблемы самостоятельно. Всю жизнь ему не на кого было рассчитывать. Мир под его ногами никогда не был устойчивым, он осыпался по краям, как миндальное печенье, и заставлял Филиппа отступать. Ши старался нащупать твёрдую почву или насыпать песка себе под ноги. Он строил свою жизнь и не собирался сдаваться. И эта решимость читалась в его глазах. Филипп научился внимательно слушать скучные рассказы взрослых о событиях пройденного дня, вовремя кивать, хмыкать и даже улыбаться. Так он выглядел заинтересованным. Участливым. На деле, ему было плевать. Как и другие подростки, он решал собственные проблемы, сворачивал горы, недоступные другим, и боролся с собственными чувствами, всё держа в себе и никогда не жалуясь. Ему некому было вверить свои мысли и страхи. По сути, Ши был серьёзным парнем, которому пришлось слишком рано повзрослеть. Он прикусывает нижнюю губу, чтобы не сорваться на крик, и с силой сцепляет руки в замок. Сердце в груди отстукивает слишком громко, словно надоедливый гость, пытающийся вломиться в дом без приглашения. Филиппу страшно. От того, что в глубине души всё ещё держит обиду на Лукаса. От того, что ему больно в области сердца, а не живота. От того, что он больше может не успеть коснуться его губ своими. От того, что виновен во всём он сам. Филипп всякий раз прощал проступки любимых ему людей. Пустые обещания матери, в которые он абсолютно не верил, складывались стопкой, как неглаженое бельё. Ему безумно хотелось вновь стать наивным и зачарованно, как в детстве, заглядывать в тёмные глаза мамы и верить, верить, верить. Думать, что она не может его предать. Что хочет заботиться о нём. И сделает ради него всё. Исправится. Неумение Хелен общаться с ним, считая его простым парнем из приюта, проблемным подростком, как в её аудио-уроках, пытающимся привлечь к себе внимание – раздражало. На недоверие и непринятие его как сына Филиппу было плевать. Он просто хотел жить. Спокойно и свободно. Филипп не понимает, неужели это так много? Отвержение собственной натуры Лукасом – как комок в горле. Карточный домик обид, зацементированный дракой, клеветой и явным пренебрежением. Филипп ничуть не выказывал горечи в и так не сладкой микстуре своей жизни. Он только разочарованно мотал головой и смотрел влажными глазами куда-то внутрь Лукаса, стараясь пробиться сквозь зыбкую стену, построенную юношей, и понять, за что он так с ним. Ведь дело было не в Филиппе. Но доставалось именно ему. Филипп невесело хмыкает, бросая взгляд в окно и смаргивая воспоминание, которое стоило забыть. Он не любит несправедливость, но она всегда следует за ним. Филипп называет это судьбой или даже роком. Но Ши не уверен, что согласен мириться с этим всю жизнь. Он верит, что все проблемы можно решить поцелуем. По крайней мере, поцелуи с Лукасом однозначно его спасали. Всё менялось, когда Валденбэк целовал его. Обиды рассеивались, словно по щелчку пальцев. Боль становилась сладкой. Холод в пальцах тлел, превращаясь в угли. Лукас был лекарством и ядом в одном флаконе. И Филипп старался не переборщить с дозой, хотя ему и хотелось выпить всё без остатка одним глотком. Нежные руки и требовательные губы, запах бензина и порошка, тонкая шея и выступающие лопатки – всё это было его. Он хотел в это верить. И хотел этим обладать. У Филиппа кружится голова. Он может потерять всё из-за молчания. Из-за нелепого обещания Лукасу не говорить о них никому. Ему одиноко. Настолько, как никогда не было ни в приюте, ни в безлюдном лесу, ни даже тогда, когда все вокруг поворачивались к нему спиной – то есть всегда. Филипп в гневе спихивает с обеденного стола тарелку и с ужасом смотрит на разлетающиеся по полу осколки, ассоциируя это с собственным сердцем, которое уже надоело склеивать. Каждый день, просыпаясь, Филипп говорил себе, что сегодня будет легче, что он справится и не будет переживать по пустякам, забудет всё плохое, скроется от неудач и будет вдыхать дневной воздух, как благословление. Посмотрит на мир другими глазами, полными восхищения и тепла, будет говорить о своих чувствах напрямик, откроется людям и перестанет терзать себя. Эти обещания и мечты ежедневно портились воспоминаниями о прошлых днях, ужасным звуком будильника, чертовски отвратной погодой и жуткими кошмарами, всплывающими в сознании всенепременно после обычной радостной мантры. Ему постоянно снится, что он от кого-то убегает. Проснувшись с сердцебиением спринтера, он удивляется, что всё это не на самом деле. Филипп уже не уверен, что это типичный стресс от увиденного. Скорее, это кредо жизни, от которого он безумно хочет избавиться. Мотнув головой, он понимает: ему нужна успокаивающая атмосфера, небывало желанная для его натянутых нервов. Филипп включает холодную воду, которая с журчанием стекает по раковине, ложится на диван, подложив руки под голову, и измученно закрывает глаза. Завтрашний день будет не лучше прежнего. Ему необходимо быть готовым к этому. Он на дне. Его никто не может достать.