Не выходи из комнаты, не совершай ошибку. И. Бродский
— Давай же, Шурф! Уйдет! Лонли-Локли оглядывается на Макса с непередаваемым выражением лица — что-то среднее между «Уйдет? От меня?» и «А если даже уйдет, то что?» и одним нечеловеческим прыжком настигает беглеца, только что обгонявшего его чуть ли не на две дюжины шагов. Встряхивает его за шиворот, будто нашкодившего котенка, а потом коротко бьет прямо в висок — лаконичным, четким жестом, — и пойманная жертва обмякает у него в руках, теряя сознание. — Дай мне веревку, пожалуйста, — а вот это к Максу, запыхавшемуся, только-только нагнавшему этих двоих. — Сколько лет тебя знаю, а ты не перестаешь меня удивлять, — он достает из-за пазухи моток веревки — ташерский шелк, высшая проба, даже жаль использовать для такой примитивной задачи, как связывание преступников. Но что поделаешь, если магия временно под запретом. И упирается ладонями в колени, пытаясь отдышаться, пока Шурф деловито связывает добычу. — Кошмар. Я настолько привык к твоим Перчаткам и хождению Темным путем, что попытки ловить преступников вот так, без магии, оставляют меня совершенно без сил, — и он, будто в подтверждение своих слов, садится прямо на мостовую. — Не то чтобы я и раньше был хорошим бегуном… Лонли-Локли заканчивает связывать пленника и критически осматривает свою работу. И остается, видимо, доволен, потому как тоже садится рядом и вытягивает едва начатую сигарету из Максовых пальцев. — Между прочим, это была последняя! — возмущается тот. — Ничего, полчаса потерпишь. Или могу предложить тебе мою трубку, — невозмутимо отзывается похититель. Макс смотрит на него совершенно круглыми глазами и только рот открывает, как вытащенная на сушу рыба. — Вот это наглость! — наконец говорит он с искренним восхищением в голосе. — Даже я так не умею. — Спасибо, — скромно отзывается Великий Магистр. — Я стараюсь. И оба, переглянувшись, смеются. — Надо бы отвести это чудо в Управление, — со вздохом говорит Макс. — Как думаешь, он последний? Мне до ужаса надоела эта шайка. И тем более устроенная ими свистопляска. Это ж надо было додуматься, навесить зеркало над всем городом! — Насколько мне известно, да, последний — Лонли-Локли поднимается и подает другу руку. А потом подхватывает все еще бесчувственного пленника и совершенно не солидным жестом закидывает его на плечо. — А пожить несколько дней без Очевидной магии полезно всем. Между прочим, сэр Джуффин еще несколько дней назад был совершенно уверен, что уже к вечеру вы поймаете эту компанию. — Ну, знаешь ли! — Макс возмущается совершенно искренне, даже за руку демонстративно не берется, встает совершенно самостоятельно, хоть и со стоном. Шурф делает вид, что не замечает этого жеста. — Сложно переучиться в одночасье, когда все последние годы тебе твердили про пользу колдовства, а потом вдруг запретили им пользоваться. — Именно о таких случаях я говорил тебе, когда мы ездили к родственникам Хельны в графство Хотта, — голос Шурфа звучит бесстрастно, как в прежние времена, и Макс даже оборачивается, чтобы взглянуть ему в глаза. И улыбается облегченно, видя, что Великий Магистр и не думает сердиться, а просто играет в давнюю игру «Создай у окружающих впечатление, что ты по-прежнему страшный зануда». — Именно в таких случаях мне гораздо проще попросить тебя помочь, чем целыми днями носиться по городу, высунув язык, и бояться, что любое мое колдовство может обернуться против меня. — И тем не менее, именно этим ты и занимался еще вчера, — педантично уточняет Шурф. Максу нечего возразить. *** — Предлагаю отметить окончание этой истории тихими посиделками в Мохнатом доме, — заявляет Макс тогда, когда Великий Магистр уже начинает думать, что придется возвращаться к своим обязанностям в Иафахе, и едва заметно вздыхает, предвкушая очередной раунд борьбы с собственными секретарями. — И чем это будет отличаться от обычного вечера у тебя в гостях? — интересуется он. — Ну, прежде всего тем, что у этих посиделок в кои-то веки будет повод, — Макс пожимает плечами. — А еще… — он задумывается, хмурится, явно перебирая в голове варианты ответа и отметая их один за другим, потом машет рукой. — Впрочем, уже этого вполне достаточно. Лонли-Локли несколько секунд рассматривает его, будто решает, стоит ли относиться к его словам всерьез. В конце концов качает головой: — Не устаю поражаться тому, насколько замысловато иногда работает твоя голова. С одной стороны, твой аргумент не имеет ровным счетом никакого значения. А с другой — с ним не поспоришь. — Это значит, что ты согласен? — уточняет Макс. — Ну разумеется, согласен. Когда это я упускал возможность провести время в твоем обществе вместо того, чтобы заняться работой? Макс смотрит на него задумчиво, будто считает в уме. В столбик. Дроби. — Тебе в каком порядке перечислить? С момента нашего знакомства и до вчерашнего дня или наоборот? — наконец осведомляется он. Шурф честно размышляет. — Пожалуй, лучше вообще не надо, иначе вечер имеет все шансы стать одним из самых бесполезных и бездарно проведенных в моей жизни. Макс смеется и хлопает его по спине. — Что предпочитаешь пить сегодня? Ваше вино или аш? Шурф улыбается почти по-настоящему. — Достань мне что-нибудь новое.***
В небольшой комнате, облюбованной Максом под посиделки в самом узком кругу — в основном с кем-нибудь тет-а-тет, — всегда разожжен камин и распахнуто настежь окно, зато шторы задернуты до тех пор, пока кому-нибудь не захочется посидеть на подоконнике. Обычно этим кем-нибудь оказывается собственно хозяин дома, остальные предпочитают один из нешироких диванчиков, придвинутых к огню. Но сегодня подоконник пустует, и шторы задернуты. — Сейчас, — говорит Макс самым торжественным из голосов в его арсенале. — Я достану для тебя один из самых недоступных и редких напитков во Вселенной. Шурф давно привык к показательным выступлениям этого взбалмошного мальчишки, его лучшего друга, но снова, как и каждый раз, не может удержаться и по давней привычке выпрямляется еще больше и садится на самый краешек дивана. В переводе с его языка, Макс точно знает, это означает «мне любопытно до крайности». Потому он засовывает руку под полу лоохи, делает чрезвычайно серьезное лицо, показательно закатывает глаза — только что трубку не раскуривает, да и то исключительно из-за того, что не любит местный табак. И, выдержав положенную паузу, вытягивает наконец чашку — обыкновенную толстостенную чашку, среднего размера, белую, без каких-либо опознавательных знаков. Лонли-Локли заинтересованно принюхивается и переводит на Макса удивленный взгляд. — Мне казалось, ты уже не раз доставал какао из Щели между мирами, — говорит он. — Это чем-то отличается? Макс торжественно, почти благоговейно ставит кружку на низкий столик и придвигает ее к Шурфу. — Как сказать, — в его голосе задумчивость и лукавство одновременно. — Само по себе какао совершенно обычное, просто хорошо сваренное. И умолкает, конечно. Вообще-то Шурф ненавидит эту его привычку, как и многое из того, что он перенял у сэра Джуффина. Но правила игры ему прекрасно известны, и он молчит, позволяя тянуть паузу. — Тут все дело в том, откуда чашка, — доверительно сообщает ему Макс. Приходится даже еще раз внимательно ее рассмотреть, хотя Лонли-Локли уверен, что на ней нет никаких подсказок. — Помнишь, я рассказывал тебе про то кафе, в которое я постоянно ходил, когда застрял в Тихом городе? Шурф только кивает, уже зная, какое продолжение последует. — Так вот. Это то самое какао, которым Альфа отпаивала меня, когда мне было совсем паршиво — то есть, по правде говоря, каждый третий день… Ну что ты так на меня смотришь? Хорошо, не третий, каждый второй, так честнее, согласен… Шурф?.. Великий Магистр рассматривает кружку со смешанными чувствами — любопытством и внезапно закипающей злостью — и ловит себя на том, что хочет запустить ее в стену, да так, чтобы осколки и горячие брызги разлетелись по всей комнате. Но вместо этого аккуратно берет ни в чем не повинную чашку, делает небольшой глоток — кажется, какао и впрямь совершенно обычное, только отчего-то горчит на губах. Шурф подозревает, что не из-за ошибки в приготовлении. — Ты прав, — наконец говорит он. — Подозреваю, что этот напиток в самом деле пробовало очень небольшое количество людей во Вселенной. И те, кто пробовал, в основном не имели возможности рассказать о нем кому-либо за пределами города, не говоря уж о том, чтобы притащить его в другой Мир. Спасибо, Макс. Упомянутый Макс только головой качает, жалея уже, что поднял эту тему: в последнее время Шурф реагирует на любое упоминание о Тихом городе гораздо болезненнее, чем он сам. Это, впрочем, объяснимо и даже, наверное, ожидаемо: жители Мира Стержня живут и помнят дольше, чем бывшие соотечественники Макса, а значит, и раны их заживают гораздо, гораздо медленнее. — Хочешь, я отправлю ее обратно? — тихо спрашивает он. — Могу даже с запиской, что-нибудь вроде «привет от Макса, все-таки сумевшего снова стать тем самым парнем из своих рассказов». — Не думаю, что это хорошая идея, — отзывается Шурф. — Чем меньше тебя связывает с тем миром, тем лучше. — Боюсь, меньше уже никак не выйдет, — отвечает Макс с самым серьезным видом. Шутит, то есть. — Тогда оставь все как есть, — цедит Лонли-Локли сквозь зубы. И эта интонация настолько для него нехарактерна, что Макс вздрагивает: ему кажется, что сам воздух раскаляется и обжигает… снова. Он встает с дивана, обходит Шурфа и кладет руки ему на плечи. Стоит так, молча, не двигается и ничего не говорит. Считает секунды. На двенадцатой Великий Магистр вспоминает, что людям свойственно дышать. Воздух прохладой льется на почти обожженную кожу. В первый подобный раз Макс не сразу понял, что творится — да и откуда бы ему знать, что такое вообще может произойти, сэр Лонли-Локли, воплощенное совершенство, вдруг утратит контроль над собственной магией, как двадцатилетний несмышленыш… — и не среагировал вовремя. Сказать, что испугался — ничего не сказать. Но — удивительно — стоило схватить Шурфа, вдруг впавшего в некое подобие странного транса, за руку — и его взгляд прояснился, а потом наполнился ужасом — и было, от чего. Надо думать, сам Макс в разодранной, будто зубами кто-то рвал, дымящейся одежде, с опаленными бровями и покрасневшей, вздувающейся волдырями кожей, представлял то еще зрелище… Это была одна из самых продуктивных его ночей за последние годы в Ехо: такое количество новых заклинаний — целебных и восстанавливающих решительно все, от мебели и посуды до одежды и обоев, он не изучал одним махом с тех пор, пожалуй, как вернулся в этот Мир. Не пострадали только книги, не иначе как чудом выжившие в этом раскаленном, потрескивавшем от напряжения воздухе. Макс коротко мотает головой, отгоняя воспоминания — они никогда не говорили об этих случаях и вряд ли когда-нибудь заговорят, но теперь он знает, что делать в подобных ситуациях. И брови не приходится отращивать заново, и латать одежду тоже, только изредка пережидать такие вот моменты совершенной, сдавливающей виски тишины, как сейчас. Лонли-Локли шумно, резко выдыхает — перешел к четвертому дыхательному упражнению, можно отцепиться от его плеч и отойти, и достать для него кружку горячего крепкого чая, и забыть эти плавящие время секунды как предрассветный неверный сон… до следующего раза. — Ты зря считаешь, что любое воспоминание о том Мире может спровоцировать катастрофу, Шурф, — наконец говорит Макс, так и оставшийся стоять между столиком и камином, загораживающий пляшущее пламя: отсветы огня солнечной короной очерчивают его фигуру. — Тем более, я давно усвоил, мне нельзя чего-либо бояться, иначе это что-то получит все шансы претвориться в жизнь. Причем, заметь, именно в мою жизнь. Шурф мерно дышит, его руки сцеплены в замок. — Поэтому, — продолжает Макс. — Я буду говорить и о Тихом городе, и о Мостах времени, и о собственной не-настоящести. И именно с тобой, потому что если не с тобой, то с кем же, м? Голос его звучит почти жалобно, но Великого Магистра этим не обманешь, он знает, какая сила и упрямство стоят за этими капризными интонациями. Он заканчивает наконец свои дыхательные упражнения, расцепляет руки и берет кружку с чаем, благодарно кивнув Максу — хоть тот и не видит, стоит, вперившись взглядом в огонь, рассматривает его так внимательно, будто читает что-то в пламенном переплясе. Потом вздыхает — совсем легко, другой бы, наверное, и внимания не обратил, но только не Шурф — и оборачивается. — Впрочем, сегодня не стоит об этом. Мы вроде собирались праздновать? Лонли-Локли думает, что примерно тем же тоном — нарочито беззаботным — в фильмах, которые Макс притаскивал со своей исторической родины, персонажи заявляли «Сегодня хороший день, чтобы умереть». — Отличная мысль, — вслух говорит он. — Ты не будешь возражать, если я воздержусь от алкоголя и отмечу успех Тайного Сыска чаем? — Ну, во-первых, это в очень большой степени твой успех тоже, — отвечает Макс. — А во-вторых, кто я такой, чтобы тебя спаивать? К тому же, я уже столько раз пробовал и пришел к выводу, что миссия невыполнима. По крайней мере, явно не для меня. Потому что мне-то, как ты знаешь, достаточно всего пары стаканов — и это в лучшем случае! — чтобы утратить связь с реальностью. К слову, именно этим я и собираюсь заняться, — добавляет он вдруг после паузы. — Если ты думаешь, что я сейчас начну тебя отговаривать, то мне стоит сразу тебя предупредить, чтобы ты на это не рассчитывал, — отзывается Шурф. — Ничего такого я не думаю, вот еще! — возмущается Макс. — Более того, я очень рассчитываю на то, что, когда мое бесчувственное тело все же свалится под стол, ты благородно оттащишь его куда-нибудь в более пригодное для сна место. — Так вот зачем ты меня пригласил, — понимающе кивает Великий Магистр. — Разумеется. Не думал же ты, что мне просто приятно твое общество? У Макса такой искренне удивленный тон, что Лонли-Локли даже на долю секунды верит во всю эту чушь. И это, надо думать, явственно отражается у него на лице, потому что лукавая улыбка его друга вдруг меркнет, сменяясь какой-то полустыдливой, полудосадливой миной. — Шурф, ты чего, поверил мне, что ли? Ну ты даешь… Он качает головой и отворачивается, а потом наклоняется, запуская руку под стол, и выуживает оттуда стакан с каким-то дымящимся пряно пахнущим содержимым, осторожно пробует, одобрительно хмыкает и идет к окну. Раздвигает тяжелые шторы, устраивается на широком подоконнике, подобрав одну ногу под себя. За окном ветер ерошит мягкие пушистые иголки гламитариунмайохи, воздух пахнет невидимыми цветами — и откуда они в Ехо в середине зимы? — Сколько у нас в итоге было жертв за эти дни? — спрашивает Макс, отхлебывая изрядный глоток из стакана. — По моим сведениям, всего четверо. Да и то судя по всему от собственной рассеянности, а не те, кто правда хотел нарушить запрет на колдовство. Плюс та дюжина, что пострадала в первые часы, пока вы не разобрались, что к чему. В масштабах Ехо — не о чем говорить. — И все равно много, — вздыхает Макс. Возится на подоконнике, устраиваясь удобнее. — Чему я удивляюсь, так это тому, что в твоем Ордене никто не пострадал. Уж они-то должны были первыми забить тревогу. — Ну, во-первых, ты неправ, и несколько членов Ордена действительно пострадали, в той или иной степени, — возражает Шурф. — Просто эти случаи не смертельны, и я не счел нужным тебе о них сообщать. — А во-вторых? — А во-вторых, ты совершенно напрасно думаешь, что адепты Ордена Семилистника целыми днями только тем и занимаются, что колдуют. По правде говоря, какая-нибудь леди, у которой, скажем, четверо детей, применяет магию гораздо чаще, чем любой из моих Магистров. Макс смотрит недоверчиво, даже про стакан явно забыл, так что чуть не роняет его, подхватывает в последний момент, ставит на подоконник. Приходится развить свою мысль. — Ну посуди сам. Они живут на всем готовом: едят в общей столовой, одежду сдают чистить в орденскую прачечную… Так что фактически на их долю остается только малая часть бытовых заклинаний — для бритья, например — и еще те, что изучаются на занятиях, групповых или индивидуальных. Но к тому моменту, как вы забили тревогу, еще даже завтрак не начался, не то что какая-то учеба. Если же посмотреть на то, как проводит утро мать с маленькими детьми, то в течение пары часов ей приходится применять самые разные заклятья — низких степеней магии, разумеется, но в данном случае это не имеет значения, любое самое простое заклятье может так исказиться, отразившись от зеркала над городом, что станет фатальным. Начиная от приготовления камры или завтрака, и заканчивая теми, что делают волосы послушными, если надо быстро причесать ребенка. И я уже молчу про уборку, которую многие жители столицы предпочитают или вынуждены проводить сами, про поиск запропастившихся куда-либо стараниями детей нужных предметов, про уход за садом, если таковой есть… Понимаешь, о чем я говорю? — О том, что до обычной столичной домохозяйки мне еще расти и расти, — вздыхает Макс. — Во всяком случае, ни о каких заклинаниях для волос, например, я до этого момента не слышал. — Да? — притворно изумляется Шурф. — А по тебе и не скажешь. Макс машет рукой и смеется. Откидывается спиной на откос окна, смотрит наружу. — У сегодняшних сумерек какой-то особенный цвет, — вполголоса говорит он. — Смотри, дом напротив совсем лиловый. Лонли-Локли пристально смотрит в окно. Долго, перебирая в уме варианты, почему Макс несет откровенную чушь, даже, можно сказать, врет — и делает это настолько искренне, что сам себе верит. — Если это шутка, то мне неясен ее смысл, — наконец говорит Великий Магистр. — С чего ты решил, что это должно быть шуткой? — удивляется Макс. — Я всего лишь поддерживаю светскую беседу. Говорю о погоде, можно сказать. Лонли-Локли снова смотрит в окно. — Макс, я, конечно, знаю твою манеру искажать факты в ту или иную сторону… но назвать полную темноту сумерками даже тебе должно быть непросто. Впрочем, это ничто по сравнению с тем, что дома напротив нет и быть не может, потому что это окно выходит на ту сторону Мохнатого дома, что полностью завита побегами гламитариунмайохи. Ты сам вечно жалуешься, что в него ничего не видно, мол, это единственный недостаток этой комнаты. На лице Макса появляется озадаченное выражение, он хочет что-то сказать, но в последний момент, уже открыв рот, передумывает, пристально смотрит на Шурфа, потом в окно, снова на Шурфа, пожимает плечами в ответ на какие-то собственные мысли. А потом вдруг бледнеет так стремительно, что Лонли-Локли пугается и буквально подскакивает с дивана, подлетает к окну, лихорадочно соображая, что могло вдруг случиться. Но Макс, кажется, в порядке, по крайней мере физически, только крепко зажмуривается на несколько долгих секунд, вслепую нащупывает ладонь Шурфа и стискивает ее так сильно, что Великий Магистр едва заметно морщится — но руку не отдергивает, конечно, только терпеливо ждет. Макс шумно сопит — в его исполнении именно так выглядит дыхательная гимнастика — и осторожно открывает глаза. Встречается с Шурфом отчаянным, совершенно несчастным взглядом, медленно переводит его на окно. Молчит невыносимо долго, так, что даже Лонли-Локли, по праву считающий себя одним из самых терпеливых людей, не выдерживает. — Что, Макс?.. — тихо спрашивает он, кладя свободную руку другу на плечо. Тот вздрагивает, будто успел позабыть о присутствии кого-то еще рядом. — Где-то я это уже видел, — наконец отвечает он. Голос у него глухой и гулкий одновременно, словно эхо разносится по пустой комнате. — Что именно ты видел? — спокойно, будто с маленьким ребенком разговаривает, спрашивает Шурф. Макс снова долго молчит. Ладонь Великого Магистра начинает болеть, протестуя против такого обращения, но ему все равно, главное сейчас — понять все-таки, что случилось и почему Макс так пристально рассматривает листву в окне. — Там улица, на ней сплошь двухэтажные дома, до самого конца, — вдруг заговаривает Макс. — Если выйти из дома и пойти направо, через два дома будет запущенный сад и внутри него башенка, которую один из местных жителей использует как голубятню. А потом, еще домов через пять — перекресток с небольшим фонтаном посередине. Он чуть раскачивается, будто муримахский шаман, вводящий себя в транс, речь его монотонна и все ускоряется, словно он гонится за словами и ловит их в последний момент, и сразу бросается за следующим. — За перекрестком буквально в трех минутах ходьбы стоят столики прямо на улице. За ними сидят любители играть в шахматы, или в нарды, или в злик-и-злак — никакой, в сущности, разницы. К ним обычно присоединяется хозяин бара в ближайшем доме — сухой старичок, такой древний, что неясно, как он вообще в состоянии поднять хоть одну бутылку — но тем не менее умудряющийся виртуозно смешивать самые замысловатые коктейли за считанные секунды. Он из рук вон плохо играет сам, но очень любит наблюдать за игроками, поэтому старается сбежать из-за стойки, как только выдается возможность, и постоянные посетители бара сами уже прекрасно знают, что где стоит, и не стесняясь наполняют бокалы, не дожидаясь хозяина. За рядами столиков крупная брусчатка на мостовой меняется на совершенно иную, мелкую, расходящуюся елочкой от середины улицы к краям. Если по ней идти достаточно долго, она приведет к площади с тремя дюжинами фонарей… Он наконец замолкает, чтобы перевести дыхание, а потом, хвала Магистрам, раздумывает продолжать. — Макс… Шурф не знает, что сказать. От его друга не пахнет безумием, но то, что он говорит, совершенно невозможно. Макс будто чувствует, что Лонли-Локли сомневается в его словах, поворачивается и смотрит в глаза. — Это Тихий город, Шурф. В первую секунду у Великого Магистра перехватывает дыхание. Потом он смотрит на мирно потрескивающий в камине огонь, на неширокие диваны перед ним, на рисунок ткани, которой затянуты стены — и решает, что собственная паника вполне может подождать. Макс, видимо, замечает, как расслабляются его мышцы, и кривит губы в уродливом подобии улыбки. — Хорошая вышла тренировка с этим дурацким делом без магии. Теперь мне еще долго так куковать… Да не переживай, я не сошел с ума. Просто этот жадина на самом деле хочет видеть в гостях только меня, а тебе даже не предлагает его навестить. И это, поверь мне, очень хорошая новость. Надо будет ему, что ли, спасибо сказать. — Ты… — Лонли-Локли пытается задать вопрос, но только хрипит и приходится хорошенько откашляться. Макс смотрит сочувственно. — Что ты имел в виду, когда говорил, что уже видел подобное? — Шурф наконец справляется с собой. — Ну да, я же тебе не рассказывал подробности… — Макс вздыхает и чуть ослабляет хватку на руке. — Знаешь, как я попал в Тихий город? Я имею в виду технические детали. Чрезвычайно эффектно, надо сказать: сидя в одной и той же комнате, мы с Джуффином видели за окном разное: я — лиловые сумерки, он — оживленную улицу Ехо. Знакомо, да? Шурф молчит — пытается придать услышанным словам хоть какой-нибудь иной смысл. Но его аналитический ум впервые дает сбой, отказывается участвовать в подлоге. Да и правда, слишком уж очевидный, единственный смысл звучит в том, что рассказывает его друг. — Как-то он совсем не оригинален, правда? — тихо спрашивает Макс. — Все по одному и тому же сценарию… Интересно, он всех именно так заманивает или есть вариации? Я никогда не спрашивал у своих местных приятелей, тут это как-то не принято. Впервые за все время знакомства Шурфу хочется его ударить. Чтобы стереть это вяло-равнодушное выражение с лица. Чтобы вернуть в его голос хоть каплю обычно бьющей через край жизни. Чтобы заставить его замолчать и перестать нести всю эту словесную ерунду в угоду давней привычке. — Так что как только ты выйдешь из комнаты, мне придется снова вспоминать дорогу к Салону. А там, видимо, падать Альфе в ноги и молить о порции какао. Расскажу ей, что его оценили даже в ином Мире… — Я не выйду. — Что?.. Макс смотрит так, будто только заметил, что в комнате есть кто-то другой. Удивленно глядит на собственные пальцы, намертво вцепившиеся в Шурфову ладонь, недоуменно моргает, словно не помнит, когда успел это сделать. — Прости, я задумался. Повтори, пожалуйста, что ты сказал? — очень вежливо просит он. — Я не выйду, — спокойно говорит Шурф. — Я никуда не собираюсь уходить. Макс смотрит недоверчиво и отчего-то слегка насмешливо. И этот взгляд ранит сильнее, чем любые его безразличные слова. — И этот человек еще говорит мне что-то про здравый смысл и трезвый рассудок, — он прищуривается. — Тебе же бежать отсюда надо, Шурф. Это Тихий город, — произносит он чуть ли не по слогам. — И пока он не захотел заполучить тебя в свою коллекцию, хотя бы как довесок… — Однажды ты уже выбрался отсюда, — Лонли-Локли пожимает плечами. — Теперь тоже сможешь. — Спасибо, конечно, но… — Макс, на данный момент, насколько я понимаю, я — твоя единственная связь с Миром Стержня. Помимо воспоминаний, разумеется. Верно? Макс, помедлив, кивает. — Так вот пока есть вероятность, что эта самая связь поможет тебе выбраться, я никуда не денусь. — Ты не будешь выходить из этой комнаты? Шурф почти воочию видит, как из этого тихого вопроса прорастает надежда. — Не буду. — А спать? Тебе надо спать. — Ты прекрасно знаешь, что я могу долго обходиться без сна, — спокойно говорит Лонли-Локли. Теперь, когда решение принято, ситуация отчего-то видится не такой безнадежной. Хотя он прекрасно понимает, что это лишь иллюзия. — А я не могу, — Макс бурчит почти как обычно. — Только если ты научишь меня чему-нибудь из твоих этих бессонных приемов… Хотя здесь же не работает магия, — в секунду вспыхнувший энтузиазм так же быстро угасает. — Здесь она тоже пока не работает, — отмечает Шурф. — Во всяком случае, оповещений об этом не было. Вероятно, сэр Джуффин еще не разобрался с последствиями действий наших сегодняшних пленников. — Или он просто решил устроить себе хотя бы одну ночь отпуска, — фыркает Макс. — Не думаю, — Великий Магистр качает головой. — С учетом должности, которую я сейчас занимаю, я был бы вторым после Его Величества, кто узнал бы о завершении этой истории в считанные минуты. Макс молчит, разглядывает сплетенные руки, коротко гладит тыльную сторону Шурфовой ладони большим пальцем. Этакое безмолвное «спасибо», которое невозможно высказать вслух, тем более таким коротким, бесстыдно заезженным словом. — Не отпускай руку, — мягко говорит Шурф. — Мало ли… — Ты прав, — отзывается Макс. А потом коротко, горько смеется: — Я теперь примерно понимаю, как себя чувствовала та видеодвойка, что я притащил на улицу Старых Монеток. Как я сейчас: с одним концом провода тут, другим — там, и будешь работать исключительно до тех пор, пока не выдернут из сети. — Ты преувеличиваешь. И вполне можешь работать, как ты это называешь, и без сети, если очень припечет. — Ага, на батарейках, — бурчит Макс. А потом вдруг вскакивает. — Пойдем. — Куда именно, позволь узнать? — Наведаемся к Сэмюэлю. Если в прошлый раз я смог под влиянием его укуса отсюда удрать, почему бы не попробовать снова? Шурф так рад, что его друг наконец начал думать и пытаться действовать, что даже не противоречит ему, хотя вообще-то возражений у него масса. Он покорно идет следом за Максом, который тащит его за руку так уверенно и привычно, будто делает так постоянно и, более того, имеет на это полное право. Впрочем, со вторым утверждением вполне можно согласиться. Вот только у стены все-таки приходится притормозить, чтобы не влететь в нее с разбега. — В чем дело? — Макс спрашивает почти сердито. — Не знаю, куда идешь ты, но передо мной глухая стена, — спокойно говорит Шурф. — Как это глу… — Макс осекается, понимая, обводит взглядом комнату. — Где твоя дверь? Шурф молча подводит его к выходу из комнаты, делает шаг в коридор — и чувствует, как место, где переплетаются пальцы, утыкается во что-то невидимое, но твердое. — Все ясно, — мрачно констатирует Макс. — Либо выходите по одиночке, либо сидите оба внутри. Хороший план, ничего не скажешь… Великий Магистр возвращается в комнату. — Итак, идея с твоим знакомым отпадает. Если тебя это утешит, я совершенно не уверен, что этот способ сработал бы снова: этот Мир уже в курсе, как именно ты из него ускользнул в прошлый раз, и вряд ли снова допустит такую ошибку. К тому же, насколько я понял из литературы твоего родного Мира, у тебя наверняка выработался иммунитет после того, как ты переболел бешенством. — Я понял, Шурф, понял, дурацкая была идея, — вздыхает Макс. — Тебя вполне можно понять. Знакомый путь всегда кажется самым коротким. Макс как-то неловко передергивает плечами и садится прямо на пол, на толстый ковер. Шурф размышляет, есть ли этот ковер в той комнате, что видит его друг, но спрашивать, конечно же, не собирается. Вместо этого опускает руку на его макушку — одним Темным Магистрам известно, где этот мальчишка вечно оставляет свои тюрбаны — и взъерошивает волосы. Пытается опустить и пытается взъерошить. Ладонь проходит сквозь Макса, словно сквозь призрака, разве что только холодом ее не обдает. — Совсем разные материи, — говорит Макс, будто бы ничуть не удивившись. — В Мире Стержня меня больше нет, Шурф. Великий Магистр невольно косится на столик перед камином. Белой чашки с остатками какао больше нет. И той, что с чаем, тоже нет. И стакан, стоявший на подоконнике, тоже исчез. Все как в прошлый раз, — думает Шурф. История повторяется, итог будет тот же. Можно сколько угодно пытаться обманывать себя, но рано или поздно одному из них придется отпустить руку. Есть, правда, шанс, что к тому моменту наконец вернется возможность колдовать, и тогда… А что тогда? Послать зов Джуффину? И что он сделает? Скорее всего ровным счетом ничего, даже если сможет увидеть Макса — а ведь вряд ли увидит. Один раз он уже оставил его в этом забытом всеми месте — одного! — так что не стоит на него рассчитывать. Леди Сотофа. Возможно, и в самом деле самая могущественная ведьма в Соединенном Королевстве, или во всем Мире, или даже в парочке сопредельных. Но самой шагать в пасть самому жуткому чудищу в этой Вселенной? Даже сейчас, уже сунув голову в эту самую пасть, Шурф понимает, насколько это нелепо. Макс будто читает его мысли — впрочем, их наверняка не так уж сложно угадать. — Иди, дружище, — говорит он тихо. И расцепляет пальцы. Шурф не дает убрать руку, удерживает, стискивает ладонь вокруг Максового запястья. — Никуда я не пойду, — почти рычит он. — Не говори глупостей, Макс, а главное, не делай их. Держись. Макс устало мотает головой, и Лонли-Локли понимает: смирился. Смирился, три тысячи вудралаков под его лиловое сумеречное одеяло! Он тянет Макса за запястье, встряхивает его так, что у того зубы клацают. — Не смей, — цедит, яростно глядя в глаза. — Я тебя не отпущу. У Макса потухший, покорный взгляд человека, не ждущего ничего — не только хорошего, вообще ничего. Истории, заканчивающейся здесь и сейчас. Шурфа колотит крупная дрожь. Он чувствует, как кровь с утроенной скоростью бежит по венам. Как она раскаляется и бурлит, и громом отдается в ушах. В камине вспыхивают погасшие было угли. Макс бросает на огонь равнодушный взгляд — и вздрагивает, будто очнувшись. — Шурф, не надо, — тихо говорит он, пытаясь снова прикоснуться к ладони друга. Пальцы проходят сквозь плоть легко, будто рассекают плавящийся, дрожащий воздух. — Шурф?.. Взгляд Великого Магистра словно подернут дымкой, устремлен куда-то в грешное это окно, пальцы крепко сжаты вокруг Максова запястья. — Шурф!!! Макс хватает со столика вазу, швыряет ее со всей силы. Ваза исчезает, не долетев до пола. Ему кажется, что по комнате эхом прокатывается издевательский смешок. За спиной у Шурфа начинают дымиться обои. Макс видит, как от дыма у Шурфа слезятся глаза. Как беззвучно шевелятся его губы, пересохшие от жара. Макс ничего. Не может. Сделать. Макс кричит. Диваны занимаются одновременно, ярче, чем дрова в камине. Оплавляется край голубого канта мантии, потрескивают металлические нити вышивки. У Шурфа подрагивают пальцы. У Шурфа скручивается от жара прядь волос, выбившаяся из-под тюрбана. Макс щелкает пальцами, забывая, что магия здесь не работает. Мантия Великого Магистра вспыхивает, будто облитая маслом. Макс не в силах оторвать взгляд от лица, скрывающегося за языками огня. Пальцы разжимаются. Лиловые сумерки окутывают комнату.