«Месть, жадность и любовь — это, пожалуй, единственно сильные слабости, принуждающие смертных стремиться к вечности».
Позабытый, Герой Дубового Дола
— Я возвратился, Джек! Мне, Герою из Оуквэйла, не раз приходилось повторять схожее в кошмарных снах, обращаясь к врагу с темным провалом незрячего чела под багряным капюшоном. Безликому, ибо его не снимаемая при жизни маска всегда лежала среди вещей. Не находилось смелости зашвырнуть ее в тайник под лестницей или водрузить на стену среди прочих трофеев. Мертвая и холодная, безмолвная, она тяготила воина света, избранного перстом Аво, заключенным внутри мраком: то наваливалась на душу неподъемной и скорбной ношей, то заходилась в ночной мгле знакомым, колким и сухим смехом, мерещившимся только мне. Напрасно успокаивали мужа, напряженного как готовящийся к бою волкодав, нежные касания молодой жены, счастливой в своей глухоте и неспособности содрогнуться от нахлынувших воспоминаний. Скалясь и хохоча, поверженное зло встречало победителя в царстве дремы. Как годами раньше, в охваченной разрушающим пламенем Гильдии Героев. Надеюсь, память о юнце навещала тебя в небытии Врат, а распоротое от ребер до паха брюхо хоть однажды заставило не хохотать — выть, реветь и кататься от боли, едва ли превосходящей нанесенную мне. Ведь ты, Джек, перечеркнул человеческую жизнь, ослепил и на десятилетия погубил для брата его сестру, а для сына — мать. Я поклялся вернуться и наконец-то исполняю обещание. Знаешь, что чувствует мальчишка, от ужаса, ощущения невозможности произошедшего и усталости валящийся на колени перед изувеченным трупом родного отца? Мне было больно, Джек. Больно, страшно и хотелось сдохнуть там же, но… но я должен был отыскать Терезу и единственное, что не дало броситься под меч раньше, чем подоспел Мейз — сорвавшееся в помрачении рассудка хрипло-истеричное «Я вернусь за вами, ублюдки!» Разбойник умирал с не успевшей сойти с губ улыбкой, сраженный явившимся чародеем. Юнец улыбался, вываливая твои потроха на блестящий пол. Я улыбнусь, сегодня закончив всё. Мне было больно, Джек, и невразумительную глупость защищают те, кто утверждают, будто поборникам добра и справедливости чуждо сладко-тягучее наслаждение местью. Я клялся вернуться и напоминал себе об этом, плача от оставленных деревянным мечом красно-лиловых синяков; убивая Два-Ножа и его отрепье, кое считал виновниками всех бед; по-братски нежно целуя лицо и слепые глаза заново обретенной сестры. Затем клялся, одним ударом красного меча отправляя ее в бесконечную пустоту, а потом хороня нашу зарезанную мать. Есть неприметный земляной холмик в саду Гильдии Героев — могила моей дважды потерянной сестры. Ее создал ребенок, оплакавший утраченный дом и не одаренный правом похоронить тех, кого по-детски трепетно и нежно любил всю жизнь. Тела, если знаешь, остались в Оуквэйле, куда я вернулся спустя десятилетие, и кости отца не сумели дождаться сына — их погребали чужие руки. Есть статуя Скарлетт из Арены — моей матери, на старом Оуквэйльском кладбище, где когда-то росли вековые дубы. «Дубовый дол» — гласит название Оуквэйла, и в детстве Скарлетт не раз звала нас с Терезой, игравших среди могил и толстенных корней. Есть, повторю, могила моего отца, чьи окровавленные останки пожрали белесые черви. Есть — но только в моей памяти! — настоящая, а не придуманная отчаявшимся ребенком кровь Терезы на каменных плитах и ненасытном острие меча, чью мощь пробудила гибель носившей меня в утробе. Во чревах диких зверей найдутся даже могилы Два-Ножа, совершавших налет разбойников, в Гильдии — Лабиринта, а сегодня Врата станут нашим последним склепом и, закрывшись с раскатистым гулом, окончат череду смертей. С нею же завершится время Возрожденной Тьмы и золотой век Героя из Оуквэйла. Подведется наша черта, и небеса трусливо вздрогнут от права узреть чело Мясника, живого воплощения зла, ибо я ухожу, дабы надеть леденящую дух и плоть маску. Это единственный артефакт, способный слить гибельную плоть человека воедино с его врагом и даровать бессмертие, приводить в мир всякий раз, когда те обретут плоть и силу. Я дал клятву, Валет Теней и воплощенная Тьма, но многим пришлось пожертвовать ради последней встречи. Наверное, буду возвращаться всегда, едва кому-нибудь хватит глупости произнести короткое имя врага вслух. Избранный Аво давал клятву и сейчас, в первый и последний раз проходя под каменной аркой Врат мрака самим собой, произнесет ее, обновленную, вслух, дабы слышала и боялась трусливая темнота: — Я возвратился, Тень. Отныне я буду приходить всегда. Я возвратился, Тень, и столь многое отняла ты у безродного оуквэйловского мальчишки, что одна жизнь и одна месть будут не в силах утолить жажду.Воробышек, Герой Глушвиля
— Я возвратился, Люциан! Пожри вас Скорм, как долго хотелось сказать желанные слова именно так: небрежно, улыбаясь и лаская ладонью рукоять меча! Еще обязательно видя твою перекошенную образину, милорд, когда узнаешь в четвертом Герое давнишнего мальчишку из трущоб! Забыл ли чумазых детей в обносках, заявившихся под конвоем посреди ночи, восторженно лепетавших о наивном ребячьем желании променять полуголодную жизнь в нищете на благородный лоск замка Фейрфакс? Как на духу выложивших всё, что малолетняя голь могла знать о шкатулке, воплощающей в жизнь любое по-настоящему сильное желание? Конечно да. Признав в ком-то из бедняков нового Героя, ты без дрожи или страха перестрелял нас, как воробьев в саду, и наверняка вздохнул с облегчением, выбросил из головы неприятный, но быстро развеявшийся сон. А я, сукин ты сын, помню и часто потираю красноватый ожог доставшегося шрама. Маленький он, не больше горошины, но жжется и болит нестерпимо. Колет прямо в сердце, перехватывает дыхание, наворачивает на глаза злые и по-прежнему детские слезы! Роза, недобитый ублюдок, была моей сестрой. Ты убил ее, даже глазом не моргнул, а сегодня убьют тебя. Развалю от башки до задницы, так и знай! О, не ухмыляйся, не шучу. Теперь никогда не шучу и смеюсь редко-редко, чаще просто растягиваю губы и жму плечами: насмешили! А еще я разучился мечтать. Впрочем, какое тебе-то дело? Обжегся единожды мелкий паренек исполненным желанием, больше не тянет их загадывать. Да и зачем, если любую вещь можно получить воровством, почти всякую бабу удается взять силой, а на прочие тумаки фортуны остаются меч и тяжело подкованные сапоги? Научился такие пинки жизни под зад отмерять, что лишний раз она с поганой улыбочкой и ножичком в кармане не суется. Вот кого всего двумя раскаленными пулями можно выплавить из тогдашнего ребятёнка, Люциан. Вора? Да. Насильника? Верно. Убийцу? Без сомнения. Героя? Теперь разрешаю посмеяться, ибо беспринципный поганец с детским прозвищем — Герой, коему на роду судьбой написано оберегать слабых, бедных, убогих и обделенных. Только его самого защищать никому в голову не приходило. Если вечно бьют и никогда не подают руки, становишься обозленной крысой, скалишь зубы на всякого подходящего близко и неважно, как называют другие. Воробышек, не Крыса? Плевать. Перед тобой, поднялась на задние лапки крыса. Если сумеешь, то передави ей каблуком хребет — мало ли способных только шуметь тварей доселе попадалось на пути? Коль не сможешь, милорд, эта крыса перегрызет глотку благороднейшей особе, возвратит жизнь по-прежнему любимой сестре и непременно исполнит ее мечту, поселится в Фейрфаксе. Мы оплатили подобное право пятью красивенькими монетками, дорого обошедшейся шкатулкой и собственными запоганенными жизнями. Плевать, скольких слуг придется порубить, чтобы она, улыбаясь и смеясь, заняла господское место за столом. Я не государственный заумный муж, не аристократ и не полководец-рыцарь, я убийца и без сожалений режу глотки тем, кто портит мне слишком много крови. Улыбайся, Люциан, и навсегда попрощайся со своей семьей. Говорят, ради них ты мечтал завладеть всей мощью Шпиля? Улыбайся, Люциан, ибо я вернулся и хочу отобрать эту мечту — грязный, подлый, мерзкий, но единственно верный и равноценный обмен, который могут совершить Воробышек из трущоб Глушвиля и Лорд из замка на холме. Улыбайся и передавай от меня привет Скорму, когда он начнет жрать внутренности на том свете. Извинись перед ним, хорошо? Я ведь, к несчастью, не намерен явиться скоро. Возвращаюсь? Да. Но только к врагам, когда-то стрелявшим воробьев в саду. Ведь мелкие перышки птиц красиво кружатся на ветру, уносящем вонь порохового дыма, но никто и никогда не думает, что выжившая птаха не сумеет снова подняться на крыло и безмятежно рвануться ввысь. Улыбайся мне, Люциан, коль опять свидимся через пару десятков лет. Улыбайся и долгожданно пропади до новой встречи в Преисподней.Король-Герой, Герой Яснодола
— Я возвратился, Логан! Беглый мальчишка снова здесь, брат, и ему необычайно сладко опять увидеть твое лицо. Поверишь ли? Возвращение младшего сына короля-предшественника в самых ярких подробностях виделось мне не раз. Иногда мы будто случайно сталкивались где-то в клубке городских улиц или я обнажал меч против твоего отряда прямо в обжитых хоббами и пустотелыми болотах Горелесья. Однажды во сне оказался в Старом Квартале и снял на ночь (точно не поверишь!) тебя, натянувшего пунцовые кружева и лже-грудь на завязочках. Проснувшись, ругался похуже лавочников и окончательно зарекся пить с солдатней их перебродившие вина, краснел и отводил помидорно-багровое лицо всякий раз, когда неделикатный Бен старался вызнать причины столь рьяной трезвости. Но… но я вру, пытаюсь скверными шутками развеять почти телесно ощутимое напряжение. Признаться, во снах чаще стрелял: в голову, спину, ноги или живот. В тебя, мой дорогой и бесконечно любимый братец. Ты под прицелом, Логан, можешь отойти от карты. Не бойся, палец на курке не дрогнет от вражды, в мгновение ока воскресшей, или памяти о кровавой цене, оплаченной моей Элизой. Грег станет королем, Ваше Высочество, а вот достойной королевы уже не отыщет. Однако сейчас не время вспоминать былые обиды, верно говорит Уолтер. Послушно опускаю руку с пистолетом, безжалостно душу порыв вскинуть его снова и всё-таки вдавить курок до упора, пристрелить альбионского короля на месте, как добивают бешеных волков… Ах, действительно. Уже не короля, но до сих пор брата. Старшего, любящего, заботившегося, поучавшего, делившегося своими игрушками и мастерившего деревянные кораблики, чтобы младшенький мог с веселым гиканьем бежать по берегу реки, кричать: «Плывет, плывет! Не тонет! А до моря доберется? Еще плывет!» Ты мастерил мне кораблики, как братья всех яснодольских мальчишек, Логан? Нет. Управление целой страной — такая завораживающая игра, что забывается присутствие кого-то другого во дворце, в королевские забавы не посвященного. Брат… Красивое слово из четырех букв — почти оковы. Да, ты мой брат. Иногда рассерженные братья отбирают у тех, кто послабее, деревянные мечи или слабо натянутые луки, с хрустом переламывают об колено и больно колотят обломками зажимающуюся малышню, не способную повзрослеть и наученную лишь заунывно хныкать. Спасибо, Логан, за то, что никогда не мелочился, подождал и сразу сломал Элизу. Прогрессивный метод: я очень быстро вырос и, почти как взаправдашний взрослый, мечтаю порвать убийцу на куски. Что-что? Не всё знаю? Для жестокости имелись причины, для тирании — великая цель? Коротко бью под дых — не болтай, иди, береги воздух, любимый и ненавистный брат. Только рука верного наставника и друга останавливает второй удар, нацеленный в кровь разбить часто усмехавшиеся губы или вколотить в череп льдисто-холодные очи. Благодарю, Уолтер, запамятовал я о кровных узах в этой череде попоек, терзаний совести, задушевных разговоров с самим собой в бессонной ночной темени и лишенного смысла месива из мозгов, крови и кишок на стенах, кое Пейдж гордо именует Освобождением. Я возвратился, Логан. Иди и без сожалений передай корону прошедшему за ней по неостывшей крови таких же, как мы, людей. Можешь ли представить, на что соглашаются особы королевской крови за золотой ободок и власть? Играть для черни на лютне за пару медяков — единственное, на что сгодились дворцовое воспитание, арифметика, история, а с ними прочие вмиг потерявшие ценность знания... Спал с простолюдинками, если на хлеб не хватало и живот прихватывало от голода, нанимался убийцей и разносил письма. Как милость справедливейшего Аво принимал шанс перекупить неумело сколоченный короб на базаре и начать торговать рыбой. Кажется, до сих пор от светлейшего и знатнейшего принца за версту воняет тухлецой селедки? Так не пахнут детские забавы и бегущие по речным волнам кораблики, так пасёт от дороги к власти и трону, по которой пришлось идти и не бояться замарать ног. А всё могло быть по-другому, умей ты доверять, рассказывать, просить советов у тех, кому небезразлично будущее Альбиона, и не имей привычки с хрустом и треском крушить то, что для других бесценно. — Спокойной ночи, брат, — улыбаюсь и говорю я прежде, чем обернуться и всё-таки взять спешно-неточный прицел в спину. Отдохни без снов, проклятый мною всевластный король, и да продлится твой сон Вечность. Уолтер вмешаться не успеет.Солкиус, Герой Боверстоуна
Я возвращаюсь, Тень, в изменившийся, почерневший мир. Широко распахиваю чужие глаза и не могу узнать в новом Альбионе ту страну, что заменила мне мать, колыбель и бессмертную вечность. Мужчина, взявший Меч Эр с тела побежденного врага и обагривший его ненасытное лезвие родной кровью. Юнец, всю дальнейшую жизнь метавший дротики в портрет своего врага, стрелявший воробьев в саду и с нежданной трепетной нежностью целовавший маленький медальончик с изображением сестры. Король, ничего не знавший о готовящемся вторжении Хозяина Теней, плативший за победу двойную цену, но без сомнений бросившийся защищать свой Альбион. Иногда они были противны мне. Первый — сжимая красную рукоять Меча Эр, сотворенного первозданным мраком. Второй — воруя, насилуя, убивая, зло смеясь в лица сокрушенных тяжелой нуждой. Третий — жалея о свершенном выборе и любви, потерянной ради блага, в разы превосходящего собственное и эгоистичное; стреляя и лишь вмешательством чудом дрогнувшей руки не сведя к секундам жуткой агонии жизнь единоутробного брата. Я не убивал, не обманывал, никогда не любил. Ходил по земле Альбиона так давно, что имя стерлось со страниц легенд. Теперь не совру, если осмелюсь предположить, будто для альбионцев я, отдавший жизнь за их существование, толком никогда не жил. Но именно я — первый Герой Альбиона, заново обретал мощь и тело в их телах, когда коварная Тень шевелилась за тонким покровом мира смертных. «Я возвратился!» — говорил однажды всякий из них, глядя в лицо врага, вспоминая все потери и пережитую боль. Только такие, надломленные, могут однажды стать настоящими Героями, ибо для этого нужно перебороть пригибающую к пыльной земле силу еще не до конца осознанных потерь, не рухнуть на колени, а делать шаг за шагом и добиваться цели. Поломанные куклы редко поднимаются с жухлой травы, но дух надломленных не успевает погибнуть совсем. В миг падения заглядывая вниз, обещают никогда не пополнить круг сдавшихся или проигравших. Ты, вечный непобедимый враг, способна только крушить всё, соблазнять заступающих дорогу заманчивыми посулами, выжигать клеймо потерь и ненависти в сердцах восстающих против. Ты не изменишься, Первородная и Старейшая. Не отступлюсь и я, тысячелетия назад принесший добровольную жертву, дабы уничтожить грозившие боверстоунским жителям чары и неистово-страшный вихрь колдовства. Говорят, сладкоголосые барды пели прелестные куплеты о благородстве, чести, самопожертвовании, мече Аво, запрятанном в сердце Гильдии, а ты трусливо жалась и боялась нос показать из-за створок темных врат. Меч Аво существует. Пусть человек, который мог принести его в подлунный мир, сжал клинок Эр, однажды родится новый достойный и чистый духом, заслуживший честь принять величайшее оружие перед последним боем. Когда хрустальное острие запылает в солнечном свете, я сызнова обрету тело, душу и плоть, чтобы вести бессмертные рати в схватку, предначертанную спасти иль уничтожить Альбион. Солкиус возвращался, Тень. Всегда.