***
Тонкие пальцы, обтянутые перчатками из непрозрачной белой ткани с кружевом мягко обхватывают стаканчик с уже остывшим кофе. Натаниэль может в точности повторить этот изгиб бровей, светлую улыбку и неестественно большие глаза с отчетливой синевой и светло-голубым у самого зрачка. Но представить Маринетт без перчаток, увы, не под силу даже его богатому воображению. Девушка не снимала их никогда, ссылаясь на давнюю болезнь, прикрывала кожу рук и ног тканью свитеров и обтягивающих джинсов. И парень спокойно принимал эту ее особенность, хотя прикоснуться к ее изящной руке и оставить трепещущий поцелуй на запястье - что может быть романтичнее? Или у Маринетт была тайна, которую она предпочитала скрывать ото всех за тяжелой тканью с темными узорами. Натаниэль лично создавал эскизы для некоторых ее перчаток и видел то, чего не видели многие... Например, ее страшную боязнь прикосновений. И сдержанность, несвойственная многим девушкам ее возраста, и полное отсутствие какого-либо легкомыслия... Маринетт предпочитала вести вежливые и отстраненные беседы. Ничего, напоминающего флирт или заинтересованность в ком-либо. И Натаниэлю безумно, до одури хотелось, чтобы один из ее смеющихся взглядов принадлежал ему. А не Алье, не Адриану или, дай бог, Нино... Он вообще не мог терпеть ее друзей. Особенно Агреста. Особенно когда он находился слишком близко от Маринетт. - Я очень рада видеть тебя, Нат, - Дюпэн-Чен отпивает из пластикового стаканчика любимый американо и улыбается парню. Хотя его назойливость и раздражает, Маринетт не решает обращать на это внимания. Куртцберг был одним из немногих, с кем девушка продолжила общение и после коллежа. С ним было весело поболтать за чашкой кофе, вспомнить школьные годы(которые для обоих прошли довольно сносно, не считая моментов с Хлоей Буржуа) или обменяться последними эскизами. - Я тоже, Мари. В пекарне твоих родителей все так же вкусно пахнет. - Спасибо, - брюнетка учтиво кивнула, опуская глаза на сцепленные между собой руки. Перчатки. Белые, с аккуратным черным кружевом и двумя такими же черными лентами, что игриво обвивали ее запястья. Маринетт не позволяла себе снимать их даже дома. На одинокой мансарде, где кроме нее и шумного ветра где-то в вышине не было больше никого. Ей было тринадцать, когда это случилось в первый раз. Метка по-прежнему украшала ее левое запястье и была невидима для окружающих. Ей это казалось смешным и забавным, детской игрой, что со временем должна была прекратится, ведь так? Что может быть милее кексика на правом плече обоих родителей и черной ленты, что так красиво переливается на свету? Разве что, когда твою руку будто пронзают тысячи игл. Сначала незаметно, а потом все сильнее и сильнее. Каждый шип - острее другого, каждое случайное движение - и лента сдавливала ее запястье намертво, так что кожа синела и покрывалась новыми черными узорами... Уродливыми. Они, точно шрамы, расползались по ладони, оплетали музыкальные пальцы и постоянно кровоточили. Так, что рукава всех ее рубашек и детские варежки становились мокрыми и грязными от ее крови. Она кричала, просыпалась в холодном поту и заливалась слезами, свернувшись одним комком нервов на одеяле. И ей было страшно. Просто потому что уже тогда Маринетт знала - лекарства от этой боли нет. Со временем метка начала чернеть и кожа вокруг нее покрылась неприятными волдырями. Врач, полная женщина в белом халате и очках-половинках на орлином носу, сухо сообщила Сабин и Тому, что их дочь отверженная - человек, которого не принял свой соулмейт. И ей следует либо ампутировать руку, что будет значительно легче и проще, либо постоянно пить обезболивающее и страдать от неразделенной любви. Вот только до серьезных мер так и не дошло. Одним утром Маринетт проснулась с четким осознанием того, что ей перестали сниться кошмары. Совсем. Метка больше не горела и не сжималась плотным кольцом вокруг запястья. Шрамы не кровили, просто плотно въелись в кожу и стали одним целым с лентой, ее обугленными отростками. А в груди так пусто и холодно, будто ей все ниточки оборвали. Глухая дыра вместо живого сердца. Дюпэн-Чен качнула головой. С тех пор у нее неизменные перчатки, нечто вроде гаптофобии[1] и абсолютное равнодушие к своей судьбе. И таблетка обезболивающего в кармане сумки. На всякий случай... Спустя еще пару минут разговор с Натаниэлем исчерпал сам себя. Кофе закончился слишком быстро, оставив после себя горькое послевкусие. Маринетт поблагодарила бывшего одноклассника за хорошо проведенное время и, отодвинув пластиковый стул... С грохотом упала в чьи-то мягкие объятья. Маринетт не поняла когда это случилось. Когда чья-то крепкая рука ухватилась за ее оголенное плечо. Когда по телу будто бы заряд провели, а кожа на запястье будто разгладилась и по пальцам заструилось еле заметное тепло. Черт. Черт. Нет.Нет.Нет.Нет.Нет. Это все ошибка, гребанная нелепая случайность. Черт бы побрал Алью с ее предложением надеть платье без рукавов! Маринетт тяжело задышала, продолжая висеть в руках незнакомца. А тот будто бы был и не против... Неужели Вселенная так ее не любит, мать ее за ногу? - Ну, привет, судьба, - мягкий и обволакивающий баритон заставил Мари покраснеть до кончиков ушей. Смутно знакомый голос и, несмотря на свою некоторую растерянность, она смогла бы точно определить, кто это сказал. Она ведь мечтала о нем черт знает сколько лет. Девушка торопливо выбралась из рук Адриана Агреста, которого за каким-то лешим занесло в это тихое и уютное кафе. Да, когда-то он был ей симпатичен и даже сам проявлял знаки внимания, но учиться на ошибках Маринетт умела. И очень хорошо. - Я тоже рада тебя видеть, - кажется, эту маленькую мелодраму никто и не заметил, кроме, разумеется, Натаниэля. И уж он точно все понял. Молча склонив голову, Куртцберг обошел их дугой и, не попрощавшись, скрылся за поворотом небольшого дома. - А ты все так же неуклюжа, да, Маринетт? - блондин склонился над ней с довольной улыбкой, будто только что ему вручили особый приз, достойный только победителя. - Нет, я вовсе не... Дюпэн-Чен отскочила в сторону, подрагивающими пальцами поправляя перчатки. Схватив сумку, она торопливо вышла из кафе, через плечо бросив скомканное "пока". Как же это хреново.***
Закричать во весь голос Маринетт себе позволила только за закрытыми дверями комнаты. Она не верила, уже почти смирилась с тем, что никогда не найдет свою судьбу. И кажется, это даже начало давать некие плюсы, если бы не... Если бы не чертова подстава в самый неожиданный для нее момент. Мало того, что она нашла своего соулмейта, едва не свалив его на брусчатку, так еще ее принцем на белом коне оказывается бывший одноклассник. Любимый бывший одноклассник. Адриан-черт-его-дери-Агрест... Опустившись на пушистый коврик, Маринетт скинула перчатки, ожидая увидеть новые шрамы и кровь, но... Ничего не было. Даже старых отростков, что покрывали обе ее ладони. Только красные полосы на белоснежной коже напоминали о том, что это был вовсе не сон, не иллюзия. Метка просветлела и теперь на ленте, аккуратным почерком самой Маринетт было выведено одно-единственное имя: Адриан Агрест. - Вот черт! И ведь даже не скажешь, что случайность. Прижав колени к груди, девушка уставилась в одну точку, раз за разом прокручивая в голове этот миг. Не сказать, что это было самое романтичное, что случалось с ней в жизни - слишком уж неожиданно она встретилась с Адрианом и уж совсем неожиданно оказалась его второй половинкой. "Которую он предал!" - с горечью подумала Маринетт. Жизнь, определенно, полна сюрпризов. Именно в этот самый миг в на крыше раздался невнятный грохот, а потом и словесный эпитет, красочно описывающий все то, что нежданный посетитель думает о цветочном горшке у него под ногами. Дюпэн-Чен подозрительно покосилась в сторону окна и, для верности прихватив с собой подушку, все-таки вылезла на крышу. - Адриан? Ты как сюда забрался? - брюнетка удивленно приоткрыла рот, прижимая к себе подушку и созерцая Агреста, пытающегося незаметно выкинуть остатки от ее любимого цветочного горшочка. - Взлетел на крыльях любви! А, если честно, подкупил пожарника с соседней улицы. - И что же ты здесь делаешь? Вместо ответа блондин подошел к ней ближе, так, что между ними оставались всего считанные сантиметры и подушка, которую Маринетт боязливо прижимала к груди. В зеленых глазах тут же появилась искорка веселья. Адриан наклонился, пальцами обхватив ее подбородок. Девушка вздрогнула, попытавшись отодвинуться, но только уперлась спиной в стену и оказалась в весьма двусмысленном положении, относительно Агреста. - Я хотел извиниться перед тобой, Мари. За все, что случилось до этого, я... - Адриан закатал край рубашки, показывая на запястье метку с ее именем. Затем снова наклонился к ней, шепча почти в губы, - это было подло, знаю. Но я не мог не прийти к тебе и не объяснить почему... - Почему случилось вот это? - Маринетт пальцами провела по следам от шрамов, все еще алеющих на ее коже, - ошпаренный и холодной воды боится[2], слышал такое? - девушка прикрыла глаза, выхватывая из памяти свои самые страшные кошмары. - Знаю. И, поверь, мне было так же хреново, как и тебе, - встретив ее удивленный взгляд, Агрест ухмыльнулся, - мне было тринадцать когда умерла моя мать. Тринадцать, и в это время отец перестал обращать на меня внимания. Замкнулся в себе, оставил на попечении учителей и просто воздвиг между нами нерушимую стену. Кому мог причинить боль подросток, которому тоже сделали больно? Я злился, постоянно срывался и кричал, а метка на руке темнела и в один момент просто перестала жить. Я думал, что это конец. Что эти шрамы, - Маринетт завороженно уставилась на красное сплетение жгутов на запястье Адриана, - на всю жизнь. И я никогда не смогу найти свою вторую половинку, единственную, которая могла бы понимать меня с первого взгляда, любить, ощущать не только физически, но и духовно... - И этой самой стала я. Да? Голос дрожит. Дюпэн-Чен переминается, не решаясь посмотреть в изумрудные глаза и увидеть там только насмешку. Хотя, еще больше она боится прикасаться к Адриану так, как до этого никогда себе не позволяла. Безумие, чертово сумасшествие в одном лице. Ее дыхание учащается, а метка начинает приятно колоть запястье. Будто ей в самом деле приятны эти касания, близость его тела. - Ты... ты ведь простишь меня, Маринетт? Вместо слов девушка только кивает, обхватывая руками его шею и утыкаясь лицом в его грудь. Осознание, что она может любить и быть любимой, живой, кружило голову и заставляло сердце чаще биться. У нее за спиной будто выросли два крыла - сияющие легкие и прекрасные. Адриан обхватывает ее лицо ладонями, наклоняясь и касаясь губ поцелуем. Невесомым и нежным, будто трепетание крыльев бабочки... Маринетт покорно раскрывает губы, сплетаясь с ним языком, обхватывая широкие плечи ладонями, поддаваясь какому-то неизведанному порыву. Жадно, терпко, несдержанно. Он прижимает ее к бетонной стене, зарываясь пальцами в волосы, проводя по щекам и вскидывая подбородок. Так, что обоим не хватает воздуха, а в груди что-то так приятно щемит и ноет. Дрожь волнами распространяется по телу, расслабляя, успокаивая, но вместе с тем распаляя в Маринетт какое-то неведомое ранее чувство, поднимающееся снизу живота. - Ты... все хорошо? - Адриан гладит ее по щеке, сминает опухшие губы, проводит руками по телу, скрытому лишь легким летним платьем. - А разве может быть иначе? ------------------------------------------------------------------------------- 1) Гаптофобия - боязнь прикосновений. 2) "Ошпаренный и холодной воды боится" - французский аналог нашей пословицы "обжегшийся на молоке и на воду дуть будет".