Все хорошо

Я пытаюсь разучиться дышать Чтоб тебе хоть на минуту отдать Того газа, что не умели ценить Наутилус Помпилиус «Дыхание» ... Ее тело ударилось о толщу воды, и воздух тут же был выбит из легких. Она с отчаянием смотрела, как он пузырьками поднимается к поверхности. Она боролась за жизнь до последнего, но водяной дракон неутомимо уволакивал ее все глубже в свое холодное беззвучное царство. Его мощное водяное тело обвилось вокруг ее тонкой фигурки, сжимая все сильнее, как удав сжимает пойманную птичку, выдавливая жизнь из несчастного существа. Сакура ощущала жжение, распространяющееся по грудной клетке, и неприятный вкус воды на языке, в носу и горле. Она диагностировала себе асфиксию, прежде чем сознание ускользнуло в мягкие объятья немой тьмы. Девушка даже не успела ни о чем пожалеть. ... В три мощных прыжка он оказался на краю обрыва и не раздумывая бросился вниз, в бушующие волны. Мутная вода мешала что-либо разглядеть, и он открыл шаринган в надежде, что тот поможет увидеть девушку. Острое зрение действительно поймало едва различимый отблеск чешуи водяного дракона. Тот был создан из более чистой воды, поэтому чуть-чуть выделялся на фоне темно-зеленой мути. Какаши поплыл в сторону дракона, чакрой помогая себе двигаться быстрее. Нагнав упрямое дзюцу, он собрал печати для техники Пяти голодных акул. Когда те набросились на дракона, джонин воспользовался моментом и вытащил Сакуру из ослабевшей хватки создания. Быстро достигнув поверхности, Какаши всмотрелся в лицо девушки в поисках признаков жизни. Но синие губы и бледная кожа лишь подтвердили его страхи. Он не мог сказать точно, сколько времени она провела в воде, но не мог позволить себе роскошь сомнения. От его действий зависела ее жизнь. И будь он проклят, если позволит ей... Нет, нет. Не позволит. Какаши вылез из воды, использовал чакру в ногах, взял тело девушки на руки и бегом добрался до ближайшего берега, который состоял из редких скользких холодных камней. Но сейчас это было лучшим вариантом. Уложив Сакуру на камень, Какаши попытался прощупать пульс, но ни одно даже слабое трепыхание не отозвалось в венах. Джонин быстро перевернул девушку и положил себе на колено животом, похлопывая по спине и молясь, молясь, чтобы все это помогло. Когда ее легкие исторгнули часть воды, он вновь положил ее на спину и принялся за реанимационные действия. Пять раз непрямой массаж, пять раз искусственное дыхание. Но ничего не меняется. Ничего не происходит. Он с размаху бьет кулаком по грудной клетке, но и это не помогает. И паника накатывает, неколебимая, сокрушающая. Как та же стихия, которая сейчас забирает ее. И хочется кричать, и он кричит, при каждом выдохе, надеясь разбудить, растормошить. Не отдаст, он ее не отдаст. Никому. А уж тем более смерти. И он вспоминает. Они обсуждали это раньше. Возможность. Они хотели попробовать, посмотреть, что будет, но не успели — их отправили на задание. Но все же, все же... Вдруг сработает. Вдруг поможет. Он зубами стаскивает перчатку, разрывает ткань рубашки на ее груди. Сколько времени у него еще осталось? Каков шанс? Но шансы он будет считать позже. Сейчас надо думать о том, какой мощности применить разряд. Слишком мало — и он может опоздать. Слишком много — и он просто поджарит ее. И все вокруг в воде, как разряд поведет себя на мокром теле? Почему они так мало говорили об этом?? Он закрывает глаза и сосредотачивается. Вспоминает каждый раз в своей жизни, когда он использовал техники молнии. Вспоминает, каждый раз, когда использовал их на человеческом теле. Какой необходим разряд? Осторожно, не дыша, он собирает чакру в руке. Как она учила? Прямо в кончики пальцев. Он касается ее холодной кожи, располагая пальцы вокруг ее сердца. Один разряд. И ток течет по его венам, и перетекает на ее кожу, и внутрь, сквозь ткани и ребра, достигает комочка мышц, таких важных, таких незаменимых. Он ждет, и ему кажется, проходит вечность, прежде чем ее тело содрогается в конвульсиях, и первый захлебывающийся кашель вырывается из синих губ. Она кашляет, переворачивается на бок, сворачивается, стараясь избавиться от воды, заполнившей легкие. Какаши сидит и смотрит на нее. Живую. В голове шум и гул. И ему самому вдруг становится трудно дышать, будто это он наглотался воды. И у него самого разливается боль в груди, будто это его сердце сейчас остановилось. Дрожащими, скрюченными судорогой пальцами, он цепляется за нее, будто это он тонет сейчас. Он прижимает к себе девушку, которая все еще кашляет и вся дрожит, и ни черта не понимает. И он чувствует, будто у него угли в глазах. И в сердце. И в руках. Во всем теле. Ему еще никогда не было так горячо, на таком холоде. И, кажется, что он все еще кричит, но на самом деле лишь шепот покидает его губы. Он гладит ее по голове, по спине, прижимая все сильнее, и качается, как сумасшедший. Потому что он не может, не в силах потерять ее. Он терял многих, но если он потеряет ее, то лишится рассудка. И он даже не предполагал об этом еще час назад. Какой глупостью кажется сейчас собственное незнание, собственная узколобость. Ведь сейчас это так очевидно. ... Она уже не кашляет так сильно, и дышит менее жадно. Она закрывает глаза — так устала. Но еще надо долечить себя. Восстановить сердце и легкие. Еще не известно, что там с мозгом. Все болит, и она так устала, и хочется уснуть. Его объятья крепкие и надежные, и она знает, что ничего с ней больше не случится. Но надо все-таки проверить свое состояние. Сакура запускает чакру внутрь и обследует свои органы. У нее две трещины в ребрах, и она знает, что он отчаянно спасал ее, возвращал с того света. Сердечный ритм еще не пришел в норму, но в целом сердце в порядке. В легких и крови еще есть избыток воды, но он уже не угрожает ее жизни, это можно будет вывести за день из организма. На языке еще чувствуется металлический привкус, и она знает, что он использовал электрический разряд, чтобы стимулировать сердечную мышцу. Это удивительно. Они только один раз говорили об этом. Только как о теоретической возможности, даже не вдаваясь в подробности, осуществимо ли это. А он вернул ее. Смог, сумел. Спас. И, наконец, страх охватывает ее. Запоздалое осознание. Она умерла. Она могла умереть. И вдруг она чувствует холод, пробирающий до костей. Она все еще мокрая до нитки, и они все еще сидят на камне, продуваемые ледяным ветром. Но он трет ее спину, чувствуя ее дрожь. Защищает ее от ветра, прижимает ее к себе и делится своим теплом. Она, благодарная, сжимается в его руках, стараясь сохранить одно на двоих тепло. Она могла умереть. Потерять навсегда и это тепло, и эти руки. И она давно уже плачет, но только сейчас замечает. Но ей совсем не стыдно: за эти слезы ее не назовут слабой. И она прижимается к нему еще ближе, если это только возможно. И вдруг залившаяся в уши вода вытекает с легким щелчком, и она слышит невнятный шепот. Жаркие слова. «Не отдам, не отдам.» С трудом она разлепляет глаза, и сквозь пелену пытается всмотреться, но он не отпускает ее, не дает отдалиться. Но ей нужно увидеть. Своими глазами убедиться, подтвердить то, что она слышит. Чуть ли не силой Сакура ослабляет его объятья настолько, чтобы взглянуть в его лицо. И то, что она видит, лишает ее дыхания. Покрасневшие глаза и полуоткрытые губы. И он такой потерянный, а в глазах столько страха. Какаши вдруг выглядит совсем юным, и она не может сдержаться и касается ладонью его щеки. А на ее пальцы падают горячие капли. «Все хорошо», - она хочет сказать, но слова застревают: ком в горле. «Все хорошо», - хочет сказать глазами, но ее собственные слезы застилают взгляд. Все хорошо. Все в порядке, - молится она, стараясь хотя бы мысленно передать ему, что все хорошо. И теперь она обнимает его, она слушает его сердце, она гладит по щеке, по плечам. Все хорошо. Ты со мной. Я с тобой. ... Он выдыхает. Медленно. Поддается ее рукам, ее несказанным словам. И рассудок возвращается, разум снова вступает в права. Вот только от него больше не спрятать чувств. Но он, кажется, больше и не хочет прятать. Он не отдаст ее. Никому. Никогда.