***
Шарркану не то чтобы многое необходимо было в жизни. Вкусная еда на тарелке, хмельная выпивка в кубке, под пальцами — упругая шелковая кожа знойной красотки, на бедре — тяжесть любимого меча, вокруг — верные друзья, с которыми пережили не одну бурю — вот и весь рецепт счастья. Черт, да он даже рад был мириться с присутствием раздражающей Ямурайхи! В глубине души, разумеется. Самой глубокой глубине. Что касается знойных красоток — определенно, он был не из тех слащавых романтиков, что в стремлении поразить любимую дарят звезды, щенят и цветочные венки, поют серенады срывающимся фальцетом и вытворяют прочие забавные вещи. Шарркан был хищник. Из тех, что выходят на охоту ночами, оставляют на теле жертвы наглые отметины и растворяются в предрассветной дымке, даже имени не запомнив. Из тех, кого невозможно самовольно погладить без угрозы лишиться руки, бесполезно запирать дома и сажать на цепь. Кстати, о цепях. Благодатная Синдрия, полная пьянящей смесью медового цветочного аромата и терпкого морского бриза, сладких фруктов и горячего солнца, самой природой своей словно бы требовала у жителей быть под стать ей — такими же яркими, блистающими, открытыми. И средств для этого предоставляла немало: в процветающей стране даже самая скромная семья вполне могла похвастаться парой-тройкой великолепных драгоценных украшений, яркие краски можно было добыть буквально из всего, что лежит или растет под ногами, не говоря уже о восхитительных цветах, которые взять — только руку протянуть. Тем более рядом разгуливает венценосный законодатель местной моды, ослепительней побрякушек — пардон, сосудов! — которого сияет лишь его улыбка. Словом, Шарркан с его золотой цепью вполне мог сойти за обычного развлекающегося островитянина. Тем более что девушки на этой цепи были готовы повеситься, лишь бы провести ночь в компании обворожительного мечника. Но существовала тайна, в которую не была посвящена ни одна живая душа. Тайна, хранимая золотой цепью. Шарркану хотелось бы верить, что однажды найдется человек, который примет ее.***
Али-Баба медленно погрузился с головой, чувствуя, как пылает лицо от горячей воды. Был уже поздний вечер и купальня пустовала, так что бывший принц Бальбадда вполне мог расслабиться в одиночестве. Тупое нытье и ломота во всем теле постепенно сходили на нет. О первой тренировке напоминали свежие, едва налившиеся синяки и красочные ссадины везде, где только возможно. Али-Баба застонал, и вода над его головой забурлила. Нельзя было назвать его физическую подготовку плохой, он был натренирован и как выходец из трущоб, и как представитель королевского рода, в конце концов, в изгнании ему достаточно пришлось потрудиться во время путешествий с караванами, а потом и с Аладдином. Казалось бы. Сегодняшний день перевернул все с ног на голову. Али в очередной раз показали, что он не более чем несмышленый мальчишка, слабый и наивный. Шарркан не был настроен враждебно, не стремился унизить или как-то обидеть, скорее наоборот, и все же Али-Бабу не покидало ощущение, что мастер смотрит на него свысока. Не так презрительно-свысока, как Абумад, и не так снисходительно-свысока, как Синдбад. Как-то по-другому. «Свысока» Шарркана шло откуда-то изнутри и задевало ту часть души, которая задета быть ну никак не могла. Не Шаррканом, уж точно. Воздух в легких превратился в пламя, и Али-Баба вынырнул, отфыркиваясь. Он откинул волосы со лба и закрыл глаза. Шарркан не просто заставлял чувствовать себя слабым. Он заставлял хотеть чувствовать себя слабым, и это было намного страшнее. — Как и следовало ожидать, мой ученик знает толк и в отдыхе, — от неожиданных звуков искаженного акустикой купальни голоса Али вылетел из воды как ошпаренный и был уже готов вслед за бассейном покинуть и собственную шкуру, когда крепкая смуглая рука несильно дернула его за шнурок на шее. Али замер, прежде чем его стукнуло узнаванием. Шарркан недоуменно поднял брови. — Я, безусловно, мегапопулярен среди дам, но даже самые фанатичные так бесстыдно передо мной нагишом не выскакивали, — белозубо ухмыльнулся он. — Не сказать, что я не польщен, но будь у тебя грудь, мне понравилось бы куда больше. Али-Баба совсем не по-королевски растерянно хлопнул ресницами и постепенно, по мере осознания слов мастера, начал заливаться краской, неотрывно глядя на веселящегося вовсю Шарркана. — Учитель! — наконец выпалил он спустя полминуты возмущенно-смущенного ступора. — Вы меня напугали! Все генералы такие бесшумные? И вообще, вы тоже голый!.. — Только я и Джафар, — не стал скромничать тот, игнорируя последнее замечание подопечного. Али-Баба обиженно засопел, вызвав у генерала новый приступ хохота. Нахохотавшись вдоволь, мечник с наслаждением потянулся (Али-Бабе отчего-то стало очень неловко) и, отвернувшись от надувшегося принца, направился в сторону бадьи для омовения. На полпути он резко остановился, как будто сообразив что-то, и обернулся. — Слушай, Али-Баба… Тот поднял голову. — Да? Шарркан лукаво улыбнулся. — Я ведь твой учитель? Али-Баба удивился. — Ну конечно, мастер. А что… — Вот и отлично, тогда потри мне спину! — радостно перебил его Шарркан, демонстративно плюхаясь на низенькую скамеечку. Али-Баба не нашел ничего лучше, кроме как подчиниться. Тщательно намылив грубую мочалку, он встал на колени позади Шарркана и немного помедлил. Учитель ерзал и вертелся, как ребенок, то и дело нетерпеливо оглядывался, и как только Али коснулся его спины, разразился таким победным воплем, что принца почти контузило. — Да, черт возьми! Мой верный последователь, наследник великого фехтовального духа трет мне спину! Я настоящий учитель! — Шарркан орал, подскакивая и грозя опрокинуть бадью, совершенно не заботясь о том, что никто кроме «верного последователя» его не слышит. — Мастер Шарркан… — смутился Али-Баба, переставая гоняться за ускользающей спиной с мочалкой. — Выкуси, Ямурайха! — не унимался тот, хотя волшебницы тут не было и в помине. Али-Баба только вздохнул, и почти сразу же словил острым локтем в нос — да так, что маячащие перед глазами волосы учителя из белых превратились в кислотно-зеленые. Шарркан этого, похоже, даже не заметил. — Пожалуйста, замрите на месте! — в сердцах воскликнул Али-Баба, хватаясь обеими руками за бока мечника. Тот наконец соизволил замолчать и обернулся. — Что случилось, Али-Баба? — удивленно спросил он, склонив голову набок. Под взглядом хризолитовых глаз все возмущение Али-Бабы куда-то улетучилось, он стушевался и поспешно убрал руки с талии Шарркана. — Не вертитесь, п-пожалуйста… — запнувшись сам не зная отчего, пробормотал Али, глядя в пол и стискивая в руках мочалку. Надо же было так облажаться и накричать на учителя! — Неудобно. Он упорно смотрел на свои колени, поэтому не заметил, как на мгновение исказился взгляд Шарркана. Впрочем, тот сразу же взял себя в руки и улыбнулся, словно ничего и не было. — Прости, ученик. Я больше не буду, — он чинно отвернулся и даже сложил руки на коленях, но, разумеется, надолго его не хватило, и вскоре Шарркан снова начал вертеться — правда, не так активно, как в начале. И все же Али-Баба облегченно выдохнул, одержав хоть и микроскопическую, но победу. Али-Баба водил мочалкой по смуглой коже, под которой грозно перекатывались мускулы. Ладони почему-то горели, от мыла, не иначе. Несколько минут тишина не прерывалась ничем, кроме шуршанья мыльной пены и блаженных вздохов разомлевшего генерала. Периодически позвякивала цепь, обвивавшая шею Шарркана. Али-Баба боялся даже трогать ее лишний раз, мало ли. Конечно, он слегка осмелел после первого успеха, но от неловкости так просто было не отделаться. — Учитель, эта цепь… — собравшись с духом, начал он, неуверенно поддев золотые звенья пальцами. — Может, снимем ее? Она мешает мыть… Шарркан резко встал, опрокинув скамеечку. Пальцы Али-Бабы сдавило цепью, и он невольно поднялся вместе с ним. — Нет, — просто и без улыбки произнес Шарркан, не оборачиваясь. — Не стоит этого делать. Али-Баба ошеломленно молчал, даже не пытаясь выпростать пальцы из ловушки. Затем он медленно кивнул, хотя генерал не мог его видеть. — Я понял, учитель Шарркан. Прошу меня простить, — вторя Шаррканову серьезному тону, твердо сказал он, машинально дотронувшись до собственного шнурка на шее. Шарркан наконец обернулся. На его лице сияла прежняя ослепительная улыбка. — Рад, что ты меня понимаешь, ученик. Продолжим?***
В комнату Али-Баба вернулся за полночь. Шарркан остался в купальне один. Али-Бабе было стыдно за то, что он бросил его скучать в тишине, но с другой стороны, он понятия не имел, что делать с неловкостью, многократно возросшей после случая со злосчастной цепью, и нашел единственный разумный, по его мнению, выход. Сбежал. Нет — тактически отступил. Разомлевший и сонный, казалось бы, после горячей ванны, Али-Баба растерял свой сон, едва голова его коснулась подушки. Обреченно приняв мысль о том, что наверняка проворочается до рассвета, он перевернулся на бок, прикрыл глаза и стал думать. Что же значит эта цепь для Шарркана? Он не стал снимать ее даже в бане — очевидно, это не простое украшение. Наверняка и Синдбад снимает свои сосуды перед купанием. Тогда что же это такое, раз Шарркан дорожит ею едва ли не больше, чем Синдбад своими джиннами? У Али мелькнула одна мысль, но она почти сразу была отвергнута за несуразностью и глупостью. Он даже фыркнул в подушку, настолько смешной она ему показалась. В конце концов, не может же быть учитель Шарркан, один из Восьми генералов и лучший мечник если не всего мира, то Союза точно, быть таким же ненормальным, как и сам Али-Баба. Последний даже попробовал представить себе Шарркана таким же, как он, в таком же положении… и ничего не вышло. Смуглая кожа, изгибы тела, золотая цепь — все послушно представало в воображении. Лица не было. То есть, были обычные привлекательные черты, те же зеленые глаза, капризные губы, но не было нужного выражения лица, какое присуще таким, как Али-Баба. Али-Баба усмехнулся, подтверждая свои выводы. Разумеется, такого быть не может. А если… Али-Баба представил то, чего представлять не стоило, и задохнулся от смущения, стыда и… чего-то еще. Кажется, это было возбуждением. Потому что прямо противоположное выражение лица идеально срослось с образом наглого мечника. И то, что получилось в итоге… Али-Баба со стоном вцепился в веревку на шее, предчувствуя долгие часы страданий.***
— Никуда не годится! — воскликнул Шарркан, стремительно сократив расстояние. — Ни-ку-да. Что за стойка? — он ощутимо хлопнул ладонью по голени одной ноги и по внутренней стороне бедра другой, заставляя Али-Бабу их переставить. — Смени либо меч, либо положение ног… да что с тобой? У Али-Бабы внезапно подкосились ноги, и он едва устоял, пошатнувшись. — Мастер, простите… просто муха… муха пролетела, а я за ней проследил… — промямлил он, внутренне ужасаясь ляпнутой околесице. Но еще больше его ужасала реакция собственного тела на действия Шарркана. Как учитель и в принципе как старший (пусть и всего на три года), тот совершенно не стеснялся в движениях, мог и стукнуть, и хлопнуть, и ущипнуть где надо и где не надо, причем не только на тренировке: у Шарркана вошло в привычку брать ученика с собой на вечерние попойки, как правило, в теплой (и большегрудой) компании. И при этом мечник, казалось, ну совсем не замечал ни дрожи, ни мурашек, пробегающих по телу Али от каждого прикосновения, ни взглядов, бросаемых украдкой на очередную безымянную грудастую красотку, которую ласкали смуглые руки. Если в самом начале Али-Баба сидел до полуночи как минимум, весь на иголках в предвкушении долгожданной удачи в виде ночи с прекрасной девушкой, то с некоторых пор он стал уходить с посиделок сразу с наступлением сумерек. Шарркан к тому времени обычно бывал изрядно навеселе и чаще всего не замечал тихого исчезновения. Таким вот образом прошло чуть менее полумесяца после случая в бане, и в течение этого времени сохранялось весьма сомнительное метастабильное состояние. До сегодняшней тренировки. — Муха? — Шарркан приподнял бровь. Али кивнул, избегая смотреть в глаза и внутренне сжимаясь. Шарркан нахмурился. Между ним и его учеником явно что-то происходило, и его долг, как учителя, да и как человека более взрослого (на целых три года!) заключался в том, чтобы выяснить природу этих явлений. Ну или хотя бы просто выяснить, интересно же. А Али-Баба не скажет. Помрет, но не скажет. Он еще помнил свою попытку в самый первый день во время праздника разузнать у захмелевшего Али-Бабы о назначении шнурка на шее, который не давал ему покоя. Попытка провалилась, поскольку даже пьяный Али мастерски извернулся, уходя от ответа, лишь разогрев любопытство Шарркана. А затем случилась баня и эта чертова цепь, из-за чего спрашивать у Али про шнурок стало даже опасно, ведь вполне можно было нарваться на встречный вопрос. И именно после бани цепь, фигурально выражаясь, стала опасно позвякивать, грозя порваться, чего допустить было ну никак нельзя. А все потому что мелкая зараза королевских кровей только и делала все эти две недели, что провоцировала. Взгляд в пол, мимолетные прикосновения, покорность, закушенные губы и прочие радости жизни потихоньку доводили Шарркана до белого каления. И если тот раз в купальне еще можно было списать на усталость после тяжелого дня, то все последующее — уже вряд ли. Возможно, им обоим стоило бы отвлечься от всего окружающего. Попробовать заняться на тренировках вот прямо тренировками, не больше и не меньше. Пережить вместе пару приключений. Разобраться в себе и во всех странностях, которые сейчас происходят. Да, оставаться вдвоем с Шаррканом для Али-Бабы может быть опасно, но пока на нем цепь — все в порядке. Иначе быть не может. — …И жабы, и змеи очень пристально следят за мухами, а потом ррраз! — и все! Я пока путешествовал, в джунглях чего только не навидался, кроме людей, их там нету, а вы, мастер, очень на змею похожи, ну и на тигра немного, точнее, очень на тигра и немного не змею, ну то есть я хотел сказать… — тем временем фонтан бреда из уст Али-Бабы иссякать, похоже, не собирался. По обреченному взгляду карих глаз было видно, что тот и сам рад бы заткнуться, да не может. И все же что-то в его бессвязных речах царапнуло слух Шарркана. Построив логическую цепочку, он бесцеремонно схватил ученика за предплечье и поволок в помещение. Хвала богам, тот заткнулся. — Собирайся, — приказал он уже в коридоре. — Готовность — полчаса и выдвигаемся. Я предупрежу Синдбада. Али-Баба переварил услышанное. — Мастер, а куда… Шарркан, успевший уже отойти на приличное расстояние, обернулся. Его широкая улыбка сверкнула в темном коридоре, как солнечный зайчик. — В джунгли.***
Синдрийские джунгли находились в самом сердце острова и славились своей безлюдностью, дикостью и непроходимостью. Иными словами — самое то для отшельнических тренировок, после которых герои книг, как правило, пафосно возвращаются, красиво спасая попавших в беду друзей, и расшвыривают врагов как рис на свадьбе. Однако, по всей видимости, не только Али-Баба и Шарркан решили сделаться героями. После четырех дней скитаний по зарослям, сражений с животными (то есть, сражался только Али-Баба — Шарркан же сидел в сторонке на бревнышке и давал ценные советы) и ночевки где попало, они наткнулись на нечто, немного не вписывающееся в окружающую девственную экологическую обстановку, а именно — бревенчатую хижину. Хижина была простенькая, покосившаяся, но просторная, с окнами, и даже с крышей, что не могло не радовать. Было лишь одно досадное но: в хижине уже были жильцы. И не то чтобы дружелюбные, судя по оружию, развешанному по стенам, и клеткам, рядами громоздившимся на земляном полу. — Чего Синдрии для счастья не хватало, так это браконьеров, — пробормотал Шарркан, оглядывая пустые и не очень клетки, откуда на парней разновеликими и разноцветными глазами испуганно смотрела местная живность. — Почему они… — потрясенно проговорил Али-Баба, дотронувшись до прутьев клетки с какими-то бурыми зверьками с роскошными длинными хвостами и посверкивающими, как сапфиры, глазищами. Зверушки испуганно сбились в кучу в дальнем углу, подальше от человека. У Али-Бабы сжалось сердце. Уж слишком это напоминало рабов, которых ему довелось повидать немало. — Потому что здесь, на острове, в условиях изоляции сформировалась своя собственная флора и фауна. Некоторых животных, кроме как в Синдрии, больше нигде не встретишь, — блеща словечками, явно подцепленными у Ямурайхи, пояснил Шарркан, доставая из ножен меч и примериваясь. — Ну-ка, поберегись! Али-Баба отпрянул, и темнокожий мечник одним широким взмахом снес крышки со всех клеток разом, не задев ни одно животное — в очередной раз продемонстрировал непревзойденное мастерство. Животные, однако, разбегаться не спешили, парализованные ужасом. Мечник недовольно цыкнул, и машинально подергав цепочку на шее, стал подходить ближе и распугивать зверье вручную. Причем ему даже не обязательно было создавать какой-то шум или переворачивать клетки — чаще всего хватало одного только взгляда, чтобы мелочь порскнула во все стороны. Али-Баба смотрел, как завороженный. Все-таки Шарркан был хищником, которого боялись, которого уважали. Безумно красивым хищником. Али-Баба настолько засмотрелся, что чуть не пропустил мимо ушей треск натянутой тетивы и едва успел отбить мечом стрелу, летящую в спину учителя. Шарркан отреагировал мгновенно, принимая боевую стойку. — Моя школа! — гордо ухмыльнулся он, умудряясь сиять и парировать удары одновременно. — Вот это нам повезло! Вот это я называю — тренировка! Али-Баба молча улыбался в ответ, сохраняя сосредоточенность, которая, впрочем, трещала по швам, стоило ему бросить взгляд на Шарркана и его отточенные, гибкие движения, стремительные настолько, что непривычному наблюдателю уследить было бы невозможно. Точно змея. Или тигр? Химера, решил про себя Али-Баба, пусть будет химера. Очень красивая. — Али! — неистовый крик Шарркана донесся откуда-то издалека, принц едва успел заметить летящее к нему громадное и бесформенное пятно, как сбоку в него врезался сам Шарркан, оттолкнув и подставившись под удар. Али-Баба распахнул глаза, видя как лопатообразная ладонь здоровенного детины сгребла цепь, идущую от серьги в ухе к шее и рванула на себя. Брызнула кровь, Шарркан скрипнул зубами, и серьга вылетела из разорванной мочки. Одновременно с этим куда-то в сторону по непостижимой траектории отлетела голова детины. Али-Баба даже не заметил замаха. Шарркан ругнулся и вытер лоб. Али-Баба отмер, вскочил и подбежал к учителю, не зная, что сказать в свое оправдание. Шарркан сверкнул белозубой улыбкой и взъерошил ему волосы. — Квиты! — и внезапно, как гаснет факел, отдернул руку. Медленно дотронулся до шеи. — Надо обработать, рана противная, — Али-Баба хотел было дотронуться до окровавленного уха мечника, но тот перехватил его руку. — Иди, проверь окрестности, — совсем как тогда в купальне, разве что голос был не спокойным, а полным тревоги и напряжения. И причиной были вовсе не браконьеры. Да что тут происходит? — Мастер! — запротестовал Али, вырываясь. — Никуда я не п-пойду, вы ранены по моей вине, и при этом отдаете странные приказы, отказываетесь от помощи и хватаетесь за свою цепь… Ой, а где ваша цепь? — Да свалишь ты или нет? — рявкнул Шарркан, судорожно сжав руку на своем горле. Али-Баба присмотрелся и понял, что если он уберет руку, грузик просто утянет цепь вниз, и она упадет. Но почему это так важно? — Что не так с этой цепью? — выпалил он вопрос, который давно хотел задать. — А если будет не просто царапина, а более серьезная рана, вы тоже будете стоять и хвататься за бесполезный кусок металла? — Она не бесполезна! — вспылил Шарркан. — Она… — его глаза как-то отчаянно блеснули. — Она сдерживает меня! — Сдерживает? — удивленно переспросил Али. — То есть — сдерживает? — В прямом смысле, — процедил тот, опустив голову и пряча глаза под белой челкой. — Я… люблю издеваться над людьми, ну… даже причинять им боль. Меня это… — …Возбуждает? — подсказал Али-Баба. Шарркан кивнул, сильнее сжав руку. Али-Баба тихо прыснул в кулак, а увидев ошеломленный взгляд зеленых глаз, и вовсе засмеялся в голос. — А цепь-то как помогает? — выдавил он сквозь смех. Шарркан обиженно скривил губы, наконец, выдавая в себе почти ровесника Али-Бабы. — Она тяжелая, и когда давит — я осознаю, что нужно сдерживаться… Да прекратишь ты ржать или нет?! — Простите… Да я просто… люблю боль и унижения, — утирая слезы, сообщил Али-Баба, мельком подивившись легкости, с которой сделал страшное признание, сама мысль о котором обычно вгоняла его в холодный пот. Шарркан вытаращился на него, ища подвох, но принц просто стоял и солнечно улыбался, так, как может только он. — Не зря меня к тебе тянуло, — пробормотал мечник, зарываясь свободной пятерней в волосы. — С ума сойти. — Т-тянуло? — Али-Баба наконец стал прежним робким Али-Бабой. Шарркан посерьезнел и кивнул, пристально глядя в золотисто-карие глаза. Али покраснел и замялся. — Я… — вдруг на что-то решившись, он вскинул голову. — Я тоже хочу ва… ва… К вам! — вспышка решимости исчезла, будто ее и не было, и Али-Баба, казалось, зримо уменьшился в размерах, в последний момент изменив формулировку на менее смущающую. Шарркан до боли сжал пальцы, все еще не веря своим ушам. — Я могу наговорить много гадостей, сделать больно, — осторожно предупредил он, как тонкий лед проверил. — Заставлю говорить очень неловкие вещи. Али-Баба глубоко вдохнул и поднял голову. От одного только выражения его лица внутри у Шарркана все поплыло. — Я все приму. — Ты возненавидишь меня, — мечник внимательно, жадно даже, изучал лицо ученика. Зеленые, потемневшие от возбуждения глаза бегали туда-сюда, стремясь выцепить во взгляде, в том, как трепещут крылья носа, в искривленной линии закушенных губ хоть что-то, хоть какую-то подсказку, которая поможет понять грань правды и лжи, сна и яви. — Нет, — Али-Баба в ответ смотрел также неотрывно, словно через зрительный контакт пытался передать все мысли и вывернуть душу. — Пути назад не будет, — Шарркан говорил, сильно подавшись вперед. Али-Баба почти наяву слышал напряженный звон натянутой цепи. Или то были его нервы, гудящие от ожидания? Он протянул руку и разжал тонкие пальцы Шарркана. Золотая цепь с грузиком упала к их ногам. Шарркан вздрогнул. — Знаю.***
…Больше Али-Баба не успел ничего сказать — да что там, он даже подумать ни о чем не успел. Шарркан был быстр в бою, как змея — нет, быстрее змеи — но здесь он превзошел сам себя. Одежда, заляпанная чужой кровью, разлетелась по углам в мгновение ока. Сильные руки припечатали запястья Али к бревенчатой стене у окна, между ног уперлось колено, а ухо обдало жаркое дыхание, воздух вперемешку с тихим, едва различимым полушипением-полурыком. От этого звука тело покрылось гусиной кожей, а ноги предательски задрожали, слабея. Али-Баба зажмурился, чувствуя, как оседает вниз, сильнее упираясь промежностью в колено учителя, но ничего не мог поделать. И от этой беспомощности по телу растекалось тягучее, как мед, возбуждение, скапливалось в паху, горячее — вот-вот закипит. Он знал, что Шарркан читает его, как если бы они были на спарринге. Видит пылающие щеки и сильнее сжимает запястья, впиваясь короткими ногтями в светлую кожу. Чувствует коленом тяжесть ослабшего тела, и выше поднимает ногу. Слышит задавленный, тщательно сдерживаемый стон и усмехается, терзая ухо новой волной жара. Но не более. Голодному до прикосновений Али-Бабе хотелось запрокинуть голову и взвыть, как воют пустынные волки. — Ничего сказать не хочешь? — почти промурлыкал Шарркан, издевательски невесомо касаясь носом его уха. Вот и раскрылись их истинные сущности, словно и не было неловкого разговора несколько минут назад. — Или, может статься, ты хочешь… попросить о чем-то? Али-Баба зажмурился так сильно, что перед глазами заплясали цветные пятна. — П-пожалуйста… Шарркан, посмеиваясь, стоял неподвижно, как бронзовый обелиск, только грудь вздымалась от глубокого и частого дыхания. Он явно ждал продолжения фразы. В голове Али-Бабы мухой пронеслась мысль о том, что он никогда не сможет сделать что-то настолько унизительное. Пронеслась, врезалась в медовую стену и сгинула. Что бы сказали Аладдин и Мор, увидев гордого Али-Бабу, который… Закончить эту мысль не дал уже Шарркан, резко поведя коленом, отчего по торсу Али от низа живота до горла прошла очередная волна возбуждения. — Пожалуйста, над… над… — он почувствовал как по щекам покатились слезы. — Над чем? Над головой? — притворно удивился Шарркан, больно прикусывая мочку уха. Али вскрикнул, изгибаясь, но не открывая глаз. — Над… над… — всхлипывая, повторил он, борясь с заплетающимся языком. — Надругайтесь… — Я не ругаюсь. Только иногда, — почти ласково прошептал Шарркан, медленно выворачивая принцу запястья. Того тряхнуло от боли. — Надругайтесь надо мной! — выкрикнул он, запрокинув голову так, что не видно стало лица. — Ты это мне? — Шарркан наигранно безразлично нахмурился, хотя в глазах его тлел опасный огонек. — Или тому мужику на улице, который мимо проходил? Он как раз обернулся на твой крик. Но тогда, ты знаешь… — мечник провел языком от уха до горла Али-Бабы влажную дорожку и внезапно с силой укусил кадык. — Вкус у тебя так себе. Он толстый, потный и страшный. Али-Баба захрипел. Острая боль странным образом смешивалась с наслаждением, и от этого становилось лишь невыносимее. Хотелось чувствовать на себе горячие руки, хотелось поцелуев, хотелось наполнить легкие пряным запахом чужой кожи, выбить этим ароматом кровавый смрад, исходящий от еще теплых трупов браконьеров. Все-таки они оба те еще извращенцы — вот так вот обжиматься посреди комнаты, полной мертвых тел. Но все это гасло и меркло по сравнению с тем, что творилось здесь и сейчас. Хотелось боли. Хотелось унижаться перед этим человеком. Сейчас его заставляли признаться в этом вслух. И это, черт возьми, возбуждало. — Прошу… Надругайтесь надо мной, мастер Шарркан… — тяжело дыша, простонал он. — Волшебное слово? — прошепелявил мечник, не разжимая зубов. Было забавно, но смеяться совершенно не хотелось. Али-Баба неосознанно дернул бедрами, сильнее давя налившимся тяжестью членом на колено. — Пожалуйста… — проскулил он. — Пожалуйста, мастер!.. Шарркан резко убрал ногу, и Али-Баба, лишившись опоры, рухнул было вниз, но мечник держал крепко, не давая упасть на колени. Скованные руки, отказавшие ноги — обездвиженность и полная зависимость сводили с ума. Принц не сдержал стона. — Я привык разговаривать с людьми, которые смотрят мне в глаза, — с усмешкой проурчал Шарркан. — Ну? Али-Баба всхлипнул и открыл глаза. Немалых сил стоило поднять голову и заставить себя посмотреть на возвышающегося над ним Шарркана. — Умоляю… — почти обреченно прошептал он. Стоило Али поднять голову и посмотреть на него вот так, снизу вверх, своими огромными, полными слез карими глазами, как Шарркан сорвался с цепи вторично. Он разжал хватку на запястьях и сразу же, не дав Али-Бабе опомниться, резко дернул за веревку на шее. — Давно мечтал до него добраться, — почти пропел он, наматывая шнур на ладонь. Али-Баба завороженно смотрел, как витой шелк скользит по огрубевшей от рукояти меча коже. — Зачем ты носишь этот блядский ошейник? Али невольно сглотнул, и от Шарркана это не укрылось. Он усмехнулся и поискал глазами брошенную где-то цепь, благо, та оказалась тут же на полу, на расстоянии вытянутой руки. Окровавленная серьга звякнула, напоминая об ожесточенной битве полчаса назад. Шарркану было безразлично. Свои оковы он сбросил. Теперь осталось лишь надеть их на кое-кого другого. Сведя руки Али-Бабы за спиной, он довольно грубо стянул их золотой цепью, вызвав полусладкий, полуболезненный судорожный вздох. Али-Баба вертел головой, жадно ловя каждый шаг мечника, наполненный звериной обманчиво-ленивой грацией, пытался впитать в сетчатку каждое движение мускулов. Шарркан как будто глумился, вызывая желание дотронуться именно тогда, когда сделать это уже невозможно. Али сжал кулаки, впиваясь ногтями. До безумия хотелось гладить темную бархатистую спину, грудь, вычерчивать шрамы, ощутить всей ладонью — да что там, всей кожей! — сводящую с ума твердость желанного тела. — Ты не ответил на мой вопрос, — промурлыкал Шарркан, щурясь, как сытый тигр. Али задохнулся, когда он склонился над задней частью шеи. По телу прошла судорога, когда мечник ощутимо прикусил светлую кожу, слегка ее оттянув. — Зачем… — укус, — ты… — укус, — носишь… — укус, — блядский ошейник? Последние слова Шарркан прошипел одним дыханием, и сильно толкнул принца в спину, так, что он с размаху упал вперед на утоптанный земляной пол. Из-за сведенных за спиной рук поза получилась неудобная, неловкая и очень, очень развратная. Али-Баба понял это по тому, как сбилось ровное до этого дыхание Шарркана, а спустя секунду босая нога мечника надавила на поясницу, касаясь большим пальцем впадинки позвоночника. Нагнувшись, Шарркан подцепил кончик шнурка и снова стал медленно наматывать на руку. С каждым витком тело Али-Бабы выгибалось все сильнее и сильнее, пока он не начал задыхаться. Поднять голову вслед за укорачивающимся шнурком еще выше он уже не мог, и теперь веревка врезалась в шею, сдавливая горло и вызывая задушенные хрипы. — Шпион из тебя отменный, черта с два расколешь, — Шарркан сохранял ровный и насмешливый тон голоса, но по дыханию было слышно, что он и сам уже на пределе. Вид полностью подвластного ему, восхитительно отзывчивого тела возбуждал так, как не смогла бы ни одна, даже самая умелая куртизанка. Он провел большим пальцем ноги вдоль ложбинки на спине, и — боги, этот мальчишка точно намеревался свести его с ума! — Али-Баба со стоном выгнулся еще, так, как, казалось бы, уже невозможно. — Я хотел этого! — выкрикнул он через силу, со свистом втягивая воздух. — Я хотел, чтобы меня мучили, унижали, как собаку!.. Для этого!.. Я!.. Шарркан выпустил многострадальный шнурок из рук и Али-Баба, не договорив, снова упал на пол, загнанно дыша и жадно хватая ртом воздух, не замечая того, что из открытого рта на землю капает слюна, смачивая окаменевшую за годы глину. — Для этого я… ношу… этот… ошейник… — почти беззвучно договорил он, еле ворочая непослушным языком. — Для этого… Шарркан не дал ему договорить. Вид совершенно обессиленного принца, как соломинка, сломал спину верблюда по кличке «Шаррканово терпение». Али-Баба вздрогнул, когда сильные руки обхватили его сзади, мягкие, чуть суховатые губы обхватили выпирающий шейный позвонок, а спину и онемевшие руки обдало жаром чужого тела. Он не смог сдержать стона, когда мозолистые ладони Шарркана прошлись по бокам и груди, задержавшись на сосках. Шарркан больно оттянул их, сдавив пальцами, отчего по телу Али-Бабы как будто искра проскользнула, ударив в голову. — Еще… — выдохнул он, и мечник, ухмыльнувшись во взъерошенный блондинистый затылок, вдруг опустил голову и вгрызся зубами в гладкое плечо. Али-Баба не сдержал крика, подаваясь назад, навстречу Шарркану. — Мое! — прорычал тот сквозь зубы, слизывая выступившие капли крови, одной рукой продолжая бесцельно блуждать по чувствительной коже, а пальцами другой проникая в податливый открытый рот. — Мое! — выцеловывал он на влажной от пота белой спине, кончиками пальцев играя с чужим языком, чувствуя легкие ответные покусывания, несмелые и от этого более возбуждающие. — Мое! — проникая смоченными чужой слюной пальцами в разгоряченное и покрасневшее тугое кольцо мышц, шипел он на выдохе прямо в открытый рот Али-Бабы, и тот покорно принимал воздух вместе со словами, наполняя им свои легкие, ставя очередное клеймо не только снаружи, но и изнутри. — Мое! Мое! Мое! — рычал Шарркан, с остервенением вдавливая Али спиной в пол, с каждым толчком выбивая из его груди рваные стоны, осколки каких-то то ли просьб, то ли клятв. Его едва хватило на то, чтобы худо-бедно подготовить вход, поэтому за ощущения Али-Бабы он не ручался, но судя по его раскрасневшимся щекам, и беспорядочным стонам, дело шло на удивление хорошо, учитывая отсутствие конкретного опыта у обоих. Обо всем этом Шарркан думал где-то на окраине своего сознания, в той его части, которая отвечала за отношения ученика и учителя, и которая еще сохраняла способность думать. — Мастер! — выкрикнул Али-Баба, каким-то чудовищным, совершенно нечеловеческим усилием вывернув руки так, чтобы они оказались спереди, он закинул их на шею Шарркану. Тот застонал сквозь зубы и сжал в ответ худое тело до скрипа костей. Член Али-Бабы, сжало между двумя животами, контраст темной, цвета средней крепости чая, и кремово-светлой кожи вспыхнул в мозгу Али фейерверком, и все его тело скрутило сладчайшей судорогой, отдавшейся звоном в ушах, заставившей до боли сжать руки и ноги, лишь бы не отпускать желанное тело, стать с ним единым. Зубы Шарркана впились куда-то под ключицу, и он сдавленно взвыл, изливаясь внутрь с последним толчком.***
Распутать ноги и руки с первого раза не удалось — конечности были ватными и не слушались совершенно. Поэтому, плюнув на все, с молчаливого обоюдного согласия Шарркан и Али-Баба так и остались лежать на полу, все еще в объятиях друг друга. — Мастер, — позвал наконец Али-Баба. Говорить не хотелось, но кое-что не давало ему покоя. Шарркан сонно приоткрыл один глаз. — М? Али-Баба кашлянул и спрятал лицо на смуглой груди. — А вы специально… Ну, тогда… Ну, когда… В общем, там… Шарркан героически собрал силы и пихнул его коленом. — Шустрей давай, не томи! — Там правда был потный, страшный и толстый мужик? — единым духом выпалил Али-Баба, обращаясь куда-то в живот мечника. Шарркан на мгновение даже растерялся. Затем выпростал руку и дотронулся ладонью до влажного лба Али-Бабы. — Ты, часом, не перегрелся? — заботливо поинтересовался он, словив в ответ возмущенный взгляд. — Мы вообще-то в хижине посреди глухих джунглей! Все потные и страшные мужики — здесь, и не совсем живые! — Но тогда… — Да придумал я его, придумал! — по-кошачьи широко зевнул Шарркан, как никогда напоминая сытого и разомлевшего тигра. Совсем ручного, словно и не было никакой цепи. Когда Али-Баба вспомнил о ней, все еще связанные руки заныли, но Шарркан отвлек его, взяв за подбородок. -Я-то думал, тебя другое напрягает, — наигранно разочарованно протянул он, но Али видел в глубине зеленых глаз смешливые золотистые искорки. — Что же? — поддержал он игру, нахмурившись. Шарркан придвинулся совсем близко к лицу, обдавая горячим дыханием. Али-Баба замер. — Мы уже так далеко зашли, знаем все грязные секреты друг друга, а еще не поцеловались. Досадное упущение, тебе не кажется? — засмеялся он. Али-Баба покраснел до кончиков ушей, но нашел в себе силы посмотреть в глаза, и более того, даже усмехнуться. — Если вы целуетесь так же, как кусаетесь, пожалуй, я воздержусь, — парировал он, с затаенным восторгом отмечая, как удивленно поднимаются белые брови Шарркана и слегка приоткрывается рот. — Языкастый какой, точно моя школа! — расхохотался наконец мечник, ероша пятерней встрепанные золотистые волосы. Али-Баба трясся от смеха, неосознанно водя связанными руками по смуглой спине. Шарркан взял лицо Али в руки и прислонился лбом к его лбу, лукаво поблескивая зеленью из-под белых ресниц. — Как насчет проверить, а, ученик?***
Возвращение учителя и ученика не произвело никакого фурора, ну разве только Аладдин и Моржана были несказанно рады появлению друга. — Ну и отделали тебя! — ахнул мальчик, круглыми глазами глядя на синяки и ссадины на шее и запястьях, да и вообще по всему телу. — А это что? Укусы?! — Такие странные… — заметила Моржана, хмурясь. Али заметался взглядом в поисках Шарркана, но тот демонстративно отвернулся, махнув рукой ученику, мол, разбирайся сам. — Так что там было? — продолжал наседать Аладдин. — С кем ты сражался? Кто тебя покусал? — Обезьяны! — глядя в сторону, выпалил Али-Баба первое, что пришло в голову, мысленно обещая Шарркану все муки ада. Последний, услышав такое заявление, споткнулся, и поспешно закрыл рот руками, маскируя рвущийся наружу хохот под смесь кашля и зевка. Али заметил состояние мечника и мстительно начал развивать мысль: — Громадные такие, рожа черная, клычищи — во! А шерсть белая-белая, ну вот как у мастера Шарркана волосы, один в один, не отличить!.. Ну, были браконьеры еще, но это так, мелочи. Вот обезьяны!.. — Гора мышц, что у тебя с лицом? — в обычной едкой манере поинтересовалась подошедшая поздороваться Ямурайха. — Чего ревешь? — Не могу сдержаться! — провыл Шарркан, обессиленно вытирая слезы. — Как вспомню тех… Страшных… Обезьян… — и его снова согнуло приступом полухохота-полурыдания. — Вот придурки с палками, — вздохнула волшебница, наблюдая, как Шарркан наощупь ухватил продолжавшего разглагольствовать Али-Бабу за шкирку и потащил за собой во дворец, отчитываться перед королем. Смехом они заливались уже на пару. — Знаете, Яму-сан, не надо называть Али-Бабу придурком, — трагически понизив голос, произнес Аладдин. Моржана рядом с ним серьезно закивала. — У него был печальный опыт в любви, — тихо добавила она. — Элизабет… — Катерина… — Маргарет… — И теперь вот обезьяны, — закончил Аладдин печально. — Ему наверняка очень больно в глубине души. Но я верю, — маленький Маги просветлел лицом. — Мастер Шарркан ему обязательно поможет развеселиться! Умная Ямурайха протянула руку и ласково погладила его по голове. — Они уже помогли друг другу, мой ученик, — вполголоса проговорила она в ответ на недоуменный взгляд. — Уж поверь мне. На шее Шарркана поблескивала золотая цепь. Серьга была отмыта, и оставалось только дождаться, пока заживет мочка уха. Впрочем, теперь эта цепь утратила свой символический смысл. Появилась другая, невидимая — крепче, намного крепче. И другой ее конец держали действительно надежные руки — руки того, кто всегда будет в ответе за прирученного им зверя. Ради такого можно и романтиком стать. И посидеть на цепи.