Напуганная

      Не было сил оторвать взгляд от окна кофейни, наблюдая за жизнью Вены, которая только казалась мирной. Будучи страной, Эрика чувствовала, что это всё обман, что её бывший господин, её бывший наставник, её почти что отец — он всё ещё тяжело болен. Хоть он и смог встать с инвалидной коляски и понемногу начать ходить, но политический кризис, тянувшийся ещё с конца Великой войны, давал о себе знать.       Обида за то, что Эдельштайн, которым она так восхищалась и которому она была предана, практически высосал все её ресурсы и даже отправил её людей на войну, давно прошла. Ей хотелось помочь ему хоть чем-то, но кто поможет самой Эрике, чья жизнь проходила в кризисах и разрухе? Порой она думала о том, что лучше бы ей не существовать, но Швейцария, спасший её и ставший её союзником и защитником, ругал её за такие мысли. Швейцария... "Интересно, как там дела с референдумом?" — пронеслось в голове у Фогель. — "Неужели они победят?.."       Мысли о референдуме вновь напомнили о ситуации в Австрии. Сам Родерих отказывался говорить о своём отношении к ныне действующей власти, но если именно они смогли хоть как-то поставить его на ноги, то это о чём-то да говорило. Некоторые прохожие бросали неодобрительные взгляды на кофейню, и от них у Эрики всякий раз пробегали мурашки по спине.       — Милая, ты меня слушаешь?       Голос княгини лихтенштейнской вывел Фогель из задумчивости. Эльза с невозмутимым видом пила кофе и ждала, когда княжество всё-таки отреагирует на её последнюю реплику. Но Эрика лишь съела маленький кусочек торта и уставилась на неё, всем своим видом показывая, что она её прослушала. Тихонько вздохнув, княгиня поставила чашку на блюдце и повторила вопрос.       — Боишься?       — А? Что?       Поймав на себе недовольный взгляд Эльзы, Лихтенштейн потупила взор и промямлила извинения. Княгиня еле заметно улыбнулась и продолжила разговор.       — Я же вижу, что боишься. Только вот чего или кого?       — Я настолько устала бояться, Эльза, — еле слышно ответила Лихтенштейн, — что уже и не знаю, испытываю ли я подобное, или нет.       Княгиня явно была не удовлетворена подобным ответом, но лишь беззлобно фыркнула и отпила ещё кофе. Лихтенштейн, на удивление, оставалась немногословной не то что в её присутствии — даже общаясь с Францем, от действий которого и зависело здоровье страны. Эльза хорошо понимала, что сокрытие проблем не способ борьбы с ними, а напротив, только усугубление ситуации. Но сидящую напротив девушку с многовековой трагической историей не разговорить. Если только не постараться.       Через столик от них сидели двое мужчин, попивая кофе и вполголоса обсуждая ситуацию в стране. Один из них обернулся к княгине, та кивнула ему, и он продолжил разговор со своим собеседником.       — У этого мальчика сегодня референдум, да? — спросила Эльза.       — Угу, скоро закончится, — кивнула Лихтенштейн. — Предложили поменять конституцию, чтобы государственное устройство Брата было таким же, как у господина Австрии. Но Брат этого не хочет, ему не нравятся фронтисты*. И мне они не нравятся... — последнюю реплику Фогель произнесла шёпотом, но княгиня всё равно её услышала.       — Всё будет в порядке, — улыбнулась Эльза. — Верь в него, как верила когда-то в князя Йоханна.       Впервые за всё время пребывания в кофейне Лихтенштейн обратила внимание на спутницу. Воспоминания об умершем шесть лет назад князе отдались глухой болью и ворохом воспоминаний, горестных и счастливых одновременно. Она нервно теребила одну из кос, ожидая продолжения разговора, но Эльза, получив должное внимание, не торопилась. Пришлось брать дело в свои руки.       — Почему Вы вдруг вспомнили о Йоханне?       — Франц говорил, что ты очень за него переживала, как сейчас за Баша, — ответила княгиня. — В конце концов, вы любили друг друга... Именно в романтическом смысле.       — Я не любила его... — глухим голосом заявила Эрика, опустив голову, стараясь скрыть, что покраснела.       Эдельштайн много раз говорил, что надо сдерживать свои эмоции и не показывать их никому, даже своим близким. Но всякий раз, когда задевали за живое, скрыть это не удавалось. Вот и сейчас плечи предательски задрожали, но слёзы сдержать удалось.       — Князь Йоханн был против наших с Францем отношений, но это не делает его плохим человеком.       — Нет, конечно, — согласилась Лихтенштейн, — но почему Вы вообще вспомнили о Йоханне?       — Изначально я просто хотела напомнить о том, как вы поддерживали друг друга, чтобы ты также поддерживала Баша. Но из твоих слов я поняла, что дела обстояли куда запутаннее. И ты продолжаешь запутывать себя в различных поводах, только причиняя себе ещё больше боли.       Эрика молчала, не понимая, куда клонит княгиня. Йоханна не вернуть, а больше никого настолько близкого у неё не было. С Австрией всегда была определённая дистанция, Венгрии уже давным-давно нет дела до своей подруги.       — Баш для тебя не чужой, — вновь напомнила Эльза о своём существовании.       — Но и не близкий, — начала закипать Фогель, которой порядком надоел разговор, кого она якобы любит или нет.       — Тогда почему ты позволила ему называть себя Лихтен?       Вопрос не в бровь, а в глаз. Действительно, Йоханн был первым и единственным, кто так сокращал её главное имя, у Цвингли же оно вырвалось совершенно случайно, когда он пытался успокоить рыдавшую навзрыд Эрику, едва вернувшуюся с похорон князя. Тогда она даже не обратила на это внимания, и потом не замечала, только теперь Эльза отметила сей факт.       — Моё имя слишком длинное, — буркнула та.       — Ты покраснела. Ты ведь рада, что он так тебя называет.       В этом есть доля правды, огромная доля правды. С Швейцарией они уже давно не враги, они даже смогли подружиться, несмотря на своё полное взаимной ненависти и презрения прошлое. Но дружба — это одно, а Эльза намекала на другие чувства, также знакомые странам, и также приносящие много неприятностей. "Даже если и так", — задумалась Лихтенштейн, — "я всё равно не могу себе этого позволить. Мы оба не можем себе этого позволить". В этой жизни было слишком много всего, с чем она не могла совладать, но только не любовь к кому-либо. Она подавила чувства к Йоханну, а потому сможет и к Башу.       — Ага, ты уже думаешь над этим, это хорошо, — довольным тоном заметила Эльза.       — Вы говорили, что я запуталась, — припомнила её слова Фогель. — А в чём?       — В причинах давить в себе чувства.       Не найдя, что ответить, Эрика отвернулась и вновь уставилась в окно. Её видели насквозь, её раскусили, и ей это не нравилось. Никогда не нравилось. Всё-таки скрывать свои истинные чувства она могла не так хорошо, как Австрия.       Австрия...       Людей на улице стало больше, Лихтенштейн бросила быстрый взгляд на висевшие на стене часы. Рабочий день заканчивался.       — Эльза, нам пора, — тихо сказала она.       — Ты не доела торт, — посетовала княгиня. — Но времени уже нет.       Заметив, что дамы встали, двое давешних мужчин также встали и направились вслед за ними. Водитель и охранник для княгини лихтенштейнской еврейского происхождения. Только из-за этого она не могла чувствовать себя в безопасности в Австрии и даже в Лихтенштейне. "Национальный союз" не рисковал поднять руку на супругу князя, но различными акциями пытался испортить им жизнь. Однако это не мешало каждый год Францу и Эльзе приезжать в страну и встречаться с народом, благо порядок обеспечивался полицией и практически бессмертной снайпером.       В замок на окраине Вены ехали молча. Разговор с Эльзой не выходил из головы. "Может быть, мне и в самом деле стоит быть честной с собой?" — размышляла Эрика, отсутствующим взглядом наблюдая за проносящимися мимо домами. — "Хотя честность всегда приносила больше проблем, чем пользы". Об этом думать не хотелось в свои несколько выходных, о работе, впрочем, тоже, но из двух зол надо было выбрать меньшее.       — Эльза, — тихо обратилась она.       — Что такое?       — А Вы не боитесь?       Не нужно даже было уточнять, чего бояться. Если княгиню-еврейку не все жаловали в самом княжестве, то что уж говорить об Австрии или даже Германии. Но, к удивлению Лихтенштейн, княгиня не спешила с ответом. Это естественно, когда ты не просто живёшь на две страны, но и правишь одной из них — опасности подстерегают как минимум с двух сторон. Однако услышанное шокировало Фогель.       — Нет, не боюсь.       — Почему?       — У них кишка тонка меня убить, — на удивление суровым тоном ответила Эльза. — Простых людей они могут без стеснения прикончить, но княгиню чужой страны, пусть и такой маленькой — никогда.       — Это сейчас боятся. А потом?       — Потом и будем думать.       Не сказать, что Лихтенштейн была довольна ответом, но заставило задуматься о том, о чём хотелось думать ещё меньше, чем о чувствах к Цвингли. Будущее. Будущее, которого, скорее всего, для неё нет и не будет. "То, что происходит в Европе — это точно конец для меня", — обречённо размышляла она. — "Меня убьёт не голод или наводнение, меня убьют последователи страшной идеологии. Именно сейчас, когда что-то может наладиться. Именно сейчас, когда я так не хочу умирать!.." Мысль, совершенно не свойственная ей, желание жить, которое ей почти не знакомо. Хотелось жить не только для себя и своего народа, но и ради того, кто помог ей это осознать. Тот, кто давным-давно хотел и пытался её убить, вдруг спас её и помог понять, как она хочет жить. "Полная жестокости, страдания и странных парадоксов жизнь... Которую я всё-таки смогла окончательно полюбить", — эта мысль отдавалась болью от осознания своей участи.       Два века жизни в большом австрийском доме были полны не только тягостных, но и счастливых воспоминаний, даже Чехия по-своему относилась к последним. Они были её желанной семьёй. Она даже была готова отдать жизнь за Австрию, который спас её от охоты на ведьм буквально в последний момент, который дал ей всё, что мог, чтобы она хоть как-то встала на ноги и попыталась начать жить, а не существовать. Но и он же едва не погубил её. Это было сродни предательству. Теперь всё было иначе, но продлится так недолго...       Машина резко затормозила перед шлагбаумом у въезда во двор замка, что заставило Эрику отвлечься от своих печальных мыслей. Но только когда они остановились у входа, она поняла, что практически дома, в безопасности. Эльза предложила зайти к князю, на что та согласилась. Франц сидел в своём документе и увлечённо разговаривал, ни он, ни его собеседник не заметили, как открылась дверь, и кто-то вошёл внутрь.       — Брат?! — удивлённо вскрикнула Фогель.       Её голос заставил их отвлечься от разговора и обратить внимание на вошедших. Баш тут же вскочил с кресла и поприветствовал княгиню, удивлённую его присутствием не меньше её страны.       — И давно Вы здесь? — спросила она. — А как же референдум?       — Уже несколько часов, — ответил Цвингли, то и дело бросая взгляды на мнущуюся у входа Эрику. — За референдум не беспокойтесь, она практически стопроцентно провалилась.       Она, инициатива изменения государственного устройства Конфедерации. Услышав об этом, Лихтенштейн с облегчением выдохнула и подошла к столу. Пока что они одержали победу над фашизмом и нацизмом, оставалось надеяться, что так оно и продлится.       — Мы рады за Вас, — с улыбкой заметила Эльза, Фогель активно закивала в поддержку.       — Спасибо. Но, думаю, мне уже надо идти.       — Уже поздно, Баш. Оставайся, — влез в разговор Франц.       — Это слишком большая честь для меня, — начал было отпираться тот, но князь был непреклонен.       — У нас полно места, не стесняйся. Ты ведь наш союзник, почти что член семьи, — заявил Франц. — Лихтенштейн тебя проводит.       — Х-хорошо! — тут же отозвалась Фогель и скрылась за дверью.       — Благодарю Вас за гостеприимство, Ваше Высочество! — ответил Баш и вышел из кабинета.       Эрика уже была в конце коридора, раздавая поручения слугам, Цвингли подошёл как раз тогда, когда они уже поспешили их выполнять. В неловком молчании они направились к гостевой спальне. Сложно было не заметить, что Лихтенштейн старалась не смотреть в его сторону, а что более странно — даже не пыталась узнать подробностей визита.       — Ты не рада, что я приехал? — нарушил молчание Баш.       — Нет-нет, напротив, очень рада! — затараторила Фогель. — П-просто это было так неожиданно, вот я и растерялась!       Радость, волнение, или всё-таки что-то похожее на отчаяние — Эрика не могла сказать, что конкретно она испытывала, видимо, всё сразу. В небольшой гостиной, находившейся рядом с гостевой спальней, Баш сел на диван и уставился на свою так называемую сестру.       — Сядь, — властным тоном потребовал он.       Вздрогнув от его тона, Лихтенштейн села, но с другого края, что нисколько не обрадовало Баша.       — Если ты всё-таки не хочешь, чтобы я здесь находился, то я могу уехать, мне не трудно, — заговорил Цвингли.       — Не надо, Брат. Я очень, очень рада, что ты приехал.       — Тогда почему ты меня избегаешь?       — Я тебя не избегаю, просто мы в том числе и о тебе говорили, и...       — И что?       Перепуганная раздражением Баша и этим разговором Фогель, все способная ясно объяснить что бы то ни было, совсем замялась и, задрожав всем телом, опустила голову. Она всё ещё боялась быть с ним до конца честной, он буквально заставлял её говорить, если ей плохо и нужна помощь. Поняв, что был слишком резок, Швейцария пододвинулся к ней и заговорил мягче.       — Ты сама не своя. Может, всё-таки скажешь, что случилось?       В ответ последовал робкий кивок, но говорить Эрика всё не решалась. Теребя в руках растрёпанную косу, она всё пыталась подобрать слова, чтобы объяснить несвойственное ей состояние, но никак не получалось. Цвингли не торопил её, понимая, что если она так не может собраться с мыслями, то случилось действительно что-то из ряда вон выходящее. "Слишком долго молчишь!" — мысленно отругала себя Лихтенштейн. — "Скажи уже хоть что-нибудь!"       — А ты их не боишься? Гитлера с Муссолини и их последователей?.. — начала она издалека.       — Господи, я-то думал, что что-то случилось! — громко выдохнул Баш, облокотившись на спинку дивана. — Да плевать я на них хотел. Не развяжут же они ещё одну Великую войну, в самом деле?       — Вот и Эльза их не боится.       — А стоило. Люди порой бывают слишком непредсказуемы. Хотя я говорил с князем, чтобы он усилил ей охрану.       Не то, что изначально хотела Фогель, но уже какой-то прогресс в разговоре. Дальше будет проще, главное вовремя остановиться и не сказать что-то лишнее.       — Но разве ты не понимаешь, в какой мы опасности? Господин Германия снова наращивает свою мощь, у господина Италии тоже есть свои амбиции. А г-господина Австрию, — её голос дрожал, — спасают те, кто угрожает моей княгине. А мы прямо рядом с ними, и неизвестно, чем это всё обернётся! Брат, пожалуйста... — её голос стал тише и отчаяннее. — Я не хочу умирать!..       Швейцария внимательно слушал её объяснения, но даже сразу и не нашёл, что ей ответить. Лихтенштейн боялась быть искренней — это он понимал, но причина так до сих пор не была ему известна. Она даже о своём здоровье говорила с большим трудом, как-то раз им довелось об этом спорить, и тогда она разрыдалась от отчаяния. Сейчас же во многом всё по-другому, но отчаяние и страх всё те же. Фогель училась жить, а не существовать, и видеть, как та, которую в далёком детстве он хотел уничтожить, теперь рядом с ним и пытается стать сильнее, ему самому придавало сил.       — Всё будет хорошо, — успокаивающим тоном заявил Баш, приобняв её за плечи. — Я всё сделаю, чтобы защитить тебя.       — Не надо всё... — почти на шёпот перешла Эрика, вцепившись в его куртку. — Я не хочу, чтобы ты погибал из-за такой, как я. Я не хочу тебя терять!       Вовремя не поддавленные чувства так и норовили вырваться наружу, но она не хотела им мешать. Несколько часов назад она была уверена, что чувство страха в ней притупилось, но и этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы осознать, насколько она привязалась к своему далёкому врагу, потому другу, а ныне брату. Привязалась настолько, что чувства, которые она не позволяла себе испытывать, вспыхнули в ней с особой силой.       — Хватит говорить "из-за такой, как я"! Хватит говорить, что лучше бы тебя не существовало! — вышел из себя Швейцария. — Хватит принижать себя! Ты через столько прошла и не только сохранила здравый рассудок, но и осталась доброй и понимающей. Даже меня смогла принять. И я действительно рад, что мы сейчас вместе! Так что прекращай так говорить о себе!       — Брат... — подняла голову Лихтенштейн.       Их взоры встретились, но отвести взгляд Фогель не могла, даже не хотела. Она немного успокоилась и почувствовала уверенность, может, всё не так уж и плохо кончится.       — Я понимаю, что до сих пор не могу заслужить твоего полного доверия, — продолжал Цвингли. — Но если ты веришь в меня хоть чуть-чуть, то прошу тебя, поверь ещё немного. И чтобы ни случилось, мы всё преодолеем. Мы всё переживём. Вместе. Согласна?       Эрика кивнула и, поддавшись порыву, крепко обняла его.       — Спасибо большое, Брат, — прошептала она ему на ухо. — Я люблю тебя, Брат. Очень сильно люблю. Не просто как друга или брата, а сильнее. Гораздо сильнее...       Привычная ясность мысли вернулась к ней, а вместе с ней и способность ясно излагать эти самые мысли — верный признак того, что Фогель успокоилась. Она была не просто спокойна — она была рада, что её воспринимали не просто как подчинённую или помощницу, а как кого-то по-настоящему близкого, что позволило ей быть настолько искренней. Удивлённый Баш только спустя несколько мгновений осознал, что это было признание, и чего им обоим стоило его услышать. "Ты действительно сильная..." — с довольной улыбкой подумал Цвингли, прижимая её к себе.       — Я тоже люблю тебя, Лихтен, — прошептал он, поцеловав её в щёку. — Спасибо, что хочешь остаться со мной.       Дальше всё обещало быть куда хуже и страшнее. Они понимали, что, скорее всего, их ждут года разрухи и попытки выжить. Но сейчас всё было если не совсем хорошо, то хотя бы спокойно, что они есть друг у друга.