Flashback {
Вверх по лестнице, три шага вперёд, поворот направо, шесть шагов вперёд, открыть дверь на крышу, девять шагов вперёд. Такой знакомый и родной цикл, въевшийся в его тело и не желающий отпускать, но уже такой наскучивший. Безумным желанием становится немного изменить этот цикл. Добавить, скажем, ещё один шаг вперёд. В самом конце. — Мои клавиши разбиты. Лишь один шаг — лишь одно действие, неужели нужно так мало? Так мало нужно, чтобы навсегда заглушить свою боль. Хотя в чём проблема? Его код не идеален и не гениален, значит, он ничего не стоит и никому не нужен. Никто ничего и не заметит. Одной бесполезной программой меньше, одной больше. Так какая тогда разница? Шаг до прощения ошибок, шаг до избавления от всех проблем, шаг — и у тебя будет всё и одновременно ничего. — Шаг — и больше никакие таблетки тебе не помогут. — Как будто они сейчас помогают. — Подумай о том, что ты оставишь после своей смерти. — Это никого не будет волновать. Разве что маму, но она погорюет и поймёт. Она всегда всё понимала. Боже, спорить с самим собой в своих же мыслях, бессмысленно, верно? Это, наверное, один из дурацких самообманов, когда ты знаешь, что никто не придёт тебя отговаривать, потому начинаешь отговаривать себя сам. — Подумай не о людях, которых ты знаешь сейчас. Подумай о тех, кого ты должен будешь встретить. Подумай о том, что ты мог бы сделать и изменить. Разве тебе не хочется ещё что-то узнать? Не хочется влюбиться? Не хочется когда-нибудь стать человеком, который не боится того, что ждёт его дальше? Стать тем, кто сам управляет своей жизнью. И тем, кто когда-нибудь поймёт, что по-настоящему счастлив. С другой стороны, добавить шаг назад — хоть и не такое большое, но всё равно изменение кода.}
*** Ситара уже несколько недель хвалится своей новой идеей о завоевании города, но только сейчас у неё доходят руки, чтобы начать воплощать её. Девушка считает, что это станет их самым важным шагом к тому, чтобы свергнуть конгломерат. Ренчу же кажется, что это просто очередная глупость; что это просто ещё один способ набрать пару сотен подписчиков, при этом заставляя Маркуса рисковать практически всем, что у них есть. Он часто задумывается о том, что в DedSec бы делали, если бы в один день Холлоуэя схватили за яйца и заставили раскрыть все их карты. Но во сколько бы передряг он не ввязывался, этого не происходило. Мучил лишь один вопрос: «Почему?» Ренч смотрит на сменяющиеся яркие цвета, нагромождение картинок, и ему становится плохо. От видео Ситары всегда рябило в глазах, как и от всей цветовой палитры DedSec. Слишком много салатового, ярко-розового, жёлтого и слишком мало чёрного. Ренч предпочёл бы сейчас быть эпилептиком и валяться на полу, стараясь откусить себе язык, только бы не наблюдать за тем, как одна картинка сменяет другую. Видеть сплошные недочёты, замечать слишком маленькие ошибки, на которые никто бы не обратил внимания; замечать слегка кривую анимацию в некоторых моментах и то, что Ситара налажала со слоями картинки, показанной на 32-й секунде видео. И это уже кажется безумием, но ему плевать. Плевать, потому считать секунды видео кажется довольно занятным и в любом случае лучшим делом, чем потратить это время на размышление о том, что именно это задание станет последним для их группировки. И в итоге ему всё-таки надоедает это. Руки сами сжимаются в кулаки, и парень сам лишает себя возможности опрокинуть какой-нибудь стул, возможно вместе с сидящим на нём Джошем, уходя из помещения. Ренч чувствует непонимающие взгляды на себе, но не собирается поворачиваться и комментировать что-то.Flashback {
Наверное, не каждый 15-летний мальчик любит проводить свободное время, сидя в таком тихом и безлюдном месте, как крыша заброшенного здания. Да, сюда, безусловно, любят забираться подростки, чтобы заниматься паркуром, хвалясь своей крутостью перед друзьями и девчонками, но пребывание в подобных местах в одиночестве граничит с безумием. Особенно учитывая то, что это самое здание такое старое и ветхое, что создаётся ощущение того, что даже малейшее дуновение ветра способно его разрушить. Но первым разрушается Ренч, когда слышит шаги у себя за спиной. Парень уже начинает мысленно ругать себя за то, что последовал этой дурацкой идее — развести костёр прямо на, мать его, крыше. Он лишь надеется, что человек, стоящий в трёх метрах от него — незнакомец, посчитавший его за суицидника или одноклассник, мечтающий набить ему рожу, не то что бы без причины. Ренч десяток раз повторяет себе слово «неудачник», когда пьяный в стельку отец пинает его ногой по спине, где-то в зоне лопаток. — Я разве не говорил тебе не заявляться больше сюда?! — прокричал он, схватив и без того напуганного парня за куртку. Ренчу казалось, что он стал ниже в два раза, а количество смелости и желания постоять за себя упало до нуля. — Почему вселенная подбросила мне не сына, а пидораса какого-то?! Подобное, конечно, уже не впервой, но удары это не смягчает. Побои в их семье являются чем-то обыденным. Что-то вроде традиции ужинать вместе по четвергам. Доставалось не одному Ренчу, разбитая тарелка стоила его матери пары довольно больших синяков или ран. Но сейчас был не самый обычный случай. Чаще всего отец бил просто так, за проваленный тест или если парень пришёл домой позже обычного. Сейчас же он нарушил указ, закон, предъявленный отцом, за что и должен отплатить. — Дело в воспитании, — дерзит Ренч, проклиная себя за гордость и готовясь к ещё одному удару. — Ты меня откровенно достал! Не ты будешь учить меня воспитанию, мелкий уёбок, — отец, ещё больше повысивший голос, и воспоминания о предыдущих его применениях насилия к сыну, заставляют подростка просто дрожать от страха и даже не стараться убежать, ожидая действий — так называемого наказания. И когда горящая деревяшка, ранее известная как часть костра, оставляет то ли ожог, то ли синяк (а скорее всего и то, и то) на лице Ренча, он понимает, что обрекает себя лишь на вечные издевательства, избиения и оскорбления в свою сторону. А потом дает обещание, что больше никогда не вернётся к себе домой. Но порой нужно потерять всё, чтобы получить что-то действительно ценное.}
Ренч, не придавая особого значения приглушённым звукам шагов и чувству того, что кто-то сверлит взглядом его спину, пинает попадающиеся под ноги камни, когда рядом с ним появляется до боли знакомый силуэт. — У тебя всё в порядке? — задаёт вопрос Маркус, наблюдая за другом, который, скатываясь по рядом стоящему столбу, приземляется на холодный песок полуночного пляжа. — Ты о чем? — Бро, не делай вид, будто не понимаешь. Последнюю неделю ты сам не свой. Игнорируешь нас, ходишь весь такой напряженный, — в его голосе есть нотки игривости, что рядом с кем-нибудь другим могло означать симпатию, но в свете недавних событий, только не с Ренчем. Это могло значить только одно — Холлоуэй просто-напросто пьян. Ну да, думаешь, трезвомыслящий человек придёт к кому-то вроде тебя, чтобы узнать, всё ли хорошо в твоём жалком мирке? — А как бы ты отреагировал? Чувак, ты увидел то, что я скрывал сколько себя помню. Последний раз, когда я смотрел в зеркало, я его разбил! — почти прокричал Ренч. Только в этот момент Маркус обратил внимание на его разбитые костяшки. — Так вот в чём дело. Я не понимаю, почему ты так волнуешься по этому поводу. Ты не должен комплексовать по поводу внешности, — Ренч бы поверил, что Маркус говорит искренне, если бы не одно но. Он всё-таки оставался пьян. — Чувак, ты компенсируешь это тем, за что ты борешься, и что делаешь при этом. — И что же я по-твоему делаю? Шучу про еблю с чьими-то мамами и строю из себя крутого хакера? Живу в мире, построенном на фантазиях и готовом рухнуть за считанные секунды? — срывается парень, ударяя кулаком так, что песок разлетается во все стороны. — Бля, чувак, хоть раз прислушайся. Ни меня, ни Рея и Ситару, ни кого-либо другого не волнует то, как ты выглядишь. Нам важно, что у тебя здесь, — с этими словами, Маркус положил руку на правую часть груди Ренча. — Сердце с другой стороны, мудак, — посмеиваясь сказал парень, переложив руку на правильное место, где Маркус мог почувствовать ритм его сердца. Вау, так Ренч всё-таки живой человек? — Точно, — пробубнил парень и продолжил. — Ну, ты понимаешь, что я имею в виду. — Ты пьян и не имеешь понятия, что говоришь, — первый раз за день, когда Ренч там, где-то под маской, по-настоящему улыбается. — Слышал пословицу? «Что у трезвого на душе, то у пьяного на языке». — Я не понимаю, ты самокритичен или просто издеваешься? — крестики на маске сменяются на улыбающиеся скобочки. — Ты говоришь как влюблённая школьница. — Даже если и так. Ренч радуется, что у него есть эта маска, потому что она помогает скрыть ещё одну, уже непроизвольную, какую-то слишком настоящую улыбку и залившиеся румянцем щёки. Маркус аккуратно притягивает друга к себе. И всё снова возвращается на круги своя, когда Ренч догадывается убрать его руку со своей груди. Ему не хочется этого. Не хочется близости с кем-то. Потому что это всегда заканчивается одинаково — его бросают. — Давай поговорим потом, когда ты протрезвеешь. И если я пойму, что это хоть что-то да значит для тебя, то я расскажу, — проговаривает парень на одном дыхании, отталкивая Холлоуэя от себя. В ответ Маркус лишь молчит, ковыряясь пальцами в песке, будто маленький ребёнок. — Завтра в полночь. Прямо на этом месте. *** — Я могу тебя поцеловать? — Так по-голубому, — говорит Ренч, пока на маске из пикселей собираются сердечки. — Ты открываешься с таких сторон, о которых я даже не думал. — Я сейчас не шутил. И Ренч делает возможно один из самых глупых поступков за всю его жизнь — начинает снимать нижнюю часть маски, скрывающую его губы. Но Маркуса, как и можно было догадаться, это не устраивает. Он лишь перехватывает чужую холодную руку и кладёт её себе на шею, придвигаясь настолько близко, что Ренчу кажется, что он чувствует каждый стук его сердца и слышит каждый вдох и выдох. — Я уже видел тебя без неё, меня ничего не смущает. Ренч немного отодвигается от Маркуса и начинает еле-заметно сжимать кулаки, но, видимо, всё-таки достаточно заметно, чтобы Холлоуэй это подметил. — Просто освободись от этого. Позволь мне сделать всё правильно, и весь этот мир, где тебе приходится скрывать часть себя, разрушится на твоих глазах. И тебе станет лучше. Это становится вторым разом за последние несколько лет, когда кто-то видит его лицо. И уже второй раз этот кто-то — Маркус. Ренч не жалеет, когда впервые целует кого-то по-настоящему. Потому что чувствовать тепло чужих губ оказывается чем-то таким приятным и захватывающим. Никто из них не знает к чему это всё приведёт. Ренч лишь знает, что ему правда становится лучше, потому что Маркус теперь рядом и всегда готов скрасить тоску или депрессию. По крайней мере, ему приятно так думать.