***
— Сегодня на трибунах мы можем увидеть человека, который вдохновил тысячи людей отдать своих детей в фигурное катание. Он задавал планку всех соревнований и сам же ее перепрыгивал. Уникальный человек, который впервые после травмы вернулся на каток – Виктор Никифоров! — Как же мы скучали по тебе, Витенька. Ты самый настоящий герой, что после пережитого нашел в себе силы и сейчас здесь, с нами! — Интересно, о чем он думает, когда смотрит на своего брата? — Я думаю, он за него счастлив. Смотри, как они улыбаются! — Да, действительно, а сопровождает Виктора его мать – Лариса Плисецкая. А вот и Юрий Плисецкий выходит на лед! И поддержка родных для него сейчас как-никак важна, ведь Юра дебютирует во взрослой группе. Надеемся и болеем за него, пусть родной каток ему поможет…***
Камера, транслирующая на большой экран, переключилась на Юрия, а Виктор наконец-то смог выдохнуть. Он рад вернуться на каток, даже в качестве зрителя. Ему нравилось наблюдать за соревнованиями, однако он оказался не готов к подобному вниманию. Иной раз, заговорившись с матерью, Витя оборачивался и натыкался на буравящий взгляд внешне вроде бы воспитанного человека. Некоторые люди, которых заставали врасплох, тут же отворачивались и начинали разглядывать вещи, которые в обычной ситуации никогда бы не стали разглядывать, а некоторые продолжали пялиться и отворачивались только тогда, когда утолялось их любопытство. Виктор вздыхал и возвращал себе непринужденный вид. Юрий выехал на середину и встряхнул руки. Белый парящий костюм подхватил первое движение. Виктор наклонился вперед, охватывая подбородок пальцами и всматриваясь в скользящую фигуру брата. Музыка лилась нежной трелью, абсолютно не соответствуя порывистым движениям. Словно пьяный звукооператор перепутал флешки и вместо громкой нирваны включил женскую оперу. Но никто, кроме Виктора, не видел, с каким напряжением брат доставал из себя легкость и нежность, потому что Юра – профессионал. Виктор знал, что он охотней бы разразился мощью сложных прыжков, пронзительной техникой, да даже страстными дорожками – для него это проще, чем танцевать о чистой любви. Юра от злости на самого себя поджал губы, но брови его, как требовала музыка, изображали сострадание и смирение. Ради этого выражения лица Виктор и выбрал для брата такую сложную композицию. Не ему одному должно быть тяжело. Выступление настолько поглотило, что Виктор перестал ощущать свое тело. Он скользил по льду вместе с братом, взмывал вверх. У него кружилась голова, и ноги чувствовали твердость приземления. Музыка – такая легкая и летучая – манила выскочить на каток, закрутиться в изящном вращении, сделать пару-тройку дорожек. Сейчас Виктор даже плюхнулся бы на каток после неправильного прыжка с удовольствием. Но не мог. Его место на трибунах. Истерзанный бороздами и искусанный зубцами лед кажется недосягаемой антарктической пустыней. Идет снег, с ног до головы осыпая Виктора. Ни шевельнуться, ни умереть, ни выжить. Выступление брата закончилось. Он недоволен собой: ошибся в акселе и вообще не прочувствовал музыку. Но восторженная толпа забрасывала его цветами и игрушками, аплодировала стоя и скандировала его имя. На экране появился список выступивших. Строка «1st place, Yuriy Plisetsky, Russia» поднялась вверх. Пока что он первый. Виктор громче всех поддерживал брата. В его глазах стояли слезы радости. Виктор, осыпаемый снегом, стоял посреди антарктический пустыни и держал в руках строку: «1st place, Victor Nikiforov, Russia». Когда овации подошли к концу, он с силой сжал колени руками. — Спустимся к Юре? — мама печатала смс-ку своему отцу, дедушке Юры и Вити, делясь впечатлениями. Она не замечала нервозности старшего сына. — Нет. Я хочу посмотреть выступления других фигуристов, — Витя улыбнулся. — К тому же, представь, какой сейчас Юра злой. — Да, я в жизни не видела такого ужасного акселя! — возмутилась женщина. Виктор засмеялся. В этом вся их мать: «Вы лучшие, и никак иначе!».***
Когда на первом же четверном прыжке Юри Кацуки ошибся и коснулся рукой льда, от его программы перестали ожидать высоких результатов. Витя смутно помнил этого мальчишку: когда-то давно, когда японец был еще слишком юн, они встретились на Кубке Америки. Тогда он едва вскарабкался на предпоследнее место, а больше Виктор о нем ничего не слышал. — Ему не хватает цели, — сказала мама Виктора, склоняясь к его уху. — Такое ощущение, что он катается, потому что его заставляют. Вот как маленький ребенок, которого насильно приводят на тренировки. Кацуки в очередной раз потерял равновесие после прыжка. Виктору показалось, что он едва ли держится, чтобы не бросить программу. Но после неудачного приземления настроение Кацуки резко изменилось. Словно начался его любимый момент в музыке, и от этого Кацуки расцвел, из гадкого утенка превратился в пышущего красотой и силой лебедя. — Да, но у него потрясающие шаги. Просто недотягивает в технике, — Витя наклонился, заинтересованно касаясь подбородка. — Посмотри, как он чувствует музыку! Даже чем-то меня напомнил. — Ты слишком добрый, Витя. И во всем видишь хорошее, даже в серой мышке! Единственный луч в антарктической пустыне – мама. Но ее свет так далек, что непонятно: то ли это домашний камин с мягким креслом напротив, то ли тусклый фонарь ученого, выполняющий плановый обход в поисках жизни в бескрайнем просторе.***
Как только семья Плисецких вышла из задних дверей, их окружила толпа поклонниц Юры. Десять девушек в кошачьих ушках радостно визжали, пихая юному чемпиону в лицо подарки, а также блокноты для автографов. В таких случаях Юра всегда закатывал глаза и лениво расписывался. Говорил, что занят, и спешно удалялся, даже не обнявшись ни с одной девушкой, хоть они и слезно просили его об этом. Зато потом в любом удобном случае упоминал, что у него есть собственный фан-клуб и постоянно проверял созданную ими официальную группу. Небо опустилось на Санкт-Петербург мокрым снегом. Спортсмены общались друг с другом и фанатами, теснясь под козырьком, и то и дело поглядывали на часы. Они спешили вернуться в гостиницы, чтобы подготовиться к предстоящему банкету. В воздухе звучали десятки голосов. Пахло сыростью, выхлопными газами отъезжающих машин и лаком для волос, которым намертво скрепили волосы фигуристок. Смеркалось. Пока брат упивался вниманием, а мама вела беседу с Яковом, Виктор заметил японского фигуриста Юри Кацуки. Он стоял поодаль от своего тренера и, казалось, полностью погрузился в себя. Большие снежинки падали на темные волосы. Он спрятал лицо в высокий воротник и, держась за ремень сумки, буравил взглядом черный асфальт. Кажется, не один Виктор чувствовал себя чужим среди ликующих спортсменов. Он протиснулся между людьми и вышел из-под козырька. — Простите! — Юри Кацуки вытянулся в лице, когда увидел, что к нему обращается Виктор. — Я хотел сказать вам, что впечатлен вашим катанием. Виктор надеялся, что Юри понимал английский. Японец побледнел, вскинул брови и поперхнулся. Он что-то буркнул на японском и не сразу собрался с мыслями. — Вы действительно так считаете? — Конечно. Ты был прекрасен! — Виктор улыбнулся. — Если, забыть про прыжки, конечно. — Я чувствую стыд, когда Виктор Никифоров ругает мою технику, — восторг и удивление стерлись с его лица, уступая подавленности. — Я знаю, что выступил очень плохо. Заслуженное последнее место. — Ты услышал мое замечание, но не услышал похвалы, Юри Кацуки. Ты вырос с тех пор, как мы встретились на моем последнем чемпионате. — На вашем последнем… Так значит вы меня помните? — Юри стал похож на собаку, виляющую хвостом. На стоянку заехала машина, предназначающаяся для Виктора, Юрия и их матери. — Витя, пойдем, — поторопила Лариса Плисецкая. — Да, — то ли матери, то ли Кацуки ответил Виктор. — Надеюсь, мы еще встретимся на банкете сегодня вечером? — А… — японец обомлел от удивления. — Конечно, я приду! — Ну, вот и ладненько, — Виктор подмигнул ему и направился к машине. Из окна он увидел, как Кацуки бросился к тренеру и начал его торопить. Видимо, не собирался, подумал Виктор и улыбнулся расторопности японца.***
Фигурное катание – спорт не для бедных. Можно прийти в него в одних рейтузах, но с каждым годом, с каждым достижением лед будет требовать соответствия. Виктор размышлял об этом, продвигаясь мимо девушек и женщин в вечерних платьях самых разных фасонов, длин и цветов. Несколько часов назад их волосы были заплетены в деревянные шишки, насквозь пропитанные лаком, а сейчас уже спадали естественными локонами на открытые плечи, или же были свободно подколоты изящной заколкой. Молодые люди сняли национальные олимпийки и надели пиджаки. Коньки сменились на дорогие туфли. В воздухе витала удивительная смесь всевозможных духов – здесь и пряные, и цветочные композиции, и свежие, и цитрусовые. От фуршетных столов пахло закусками, по всему залу разносился запах вина. — Кажется, мы пропустили официальную часть, — заметила мама. — Эти официальные части такая скука! — вставил Юрий, убирая руки в карманы штанов. Лариса надела на младшего сына официальный костюм, но Юра все равно остался подростком. — Лишь тянут время, чтобы люди все не съели и не выпили в первые двадцать минут банкета. Взмахнув лохматой челкой, Юра ушел в сторону столов. — Тебе что-нибудь принести? — справилась мама у Виктора. — Я бы выпил вина, если можно, — Витя усмехнулся. — Конечно можно, что за вопросы! — Лариса махнула руками, и на ее лице качнулся русый аккуратно завитый локон. — Тебе уже есть восемнадцать, в отличие от этого мальчишки… — Но Юра почти взрослый. — Почти! Но не взрослый… — женщина скрылась между нарядными людьми. На небольшой сцене банкетного зала вживую играла группа. Джазовая музыка заполняла помпезное помещение в красно-золотых тонах. Темп музыки менялся, чтобы угодить каждому: тем, кто хочет потанцевать, и тем, кто хочет пообщаться. Венецианские люстры оттеняли лица людей мягким светом, придавая загадочность и изысканность даже безобразному мужчине и толстой женщине. Несмотря на утонченную атмосферу, теплые цвета и великолепный звук, Виктор почувствовал холод, оставшись один. Он знал многих из присутствующих: беззастенчиво приоткрывшая грудь Мила Бабичева, которую он вместе с Юрой учил бедуинскому сальто, флиртовала с канадцем Жан-Жаком Лероем, известного так же, как Джей-Джей и заклятый соперник Юры. Забавно было, когда к Джей-Джею подошла его девушка, и Миле пришлось экстренно ретироваться, задрав нос и делая вид, что так и задумано. Крис Джаккомети стаптывал туфли в понятном только ему танце. Пять лет назад Витя с удовольствием составил бы ему компанию, но не сегодня. Пхичит Чулалонт завис у фуршетного стола, при этом не выпуская телефона из рук. Отабек Алтын держался тренера и ни к кому, кроме закусок, не подходил. Мишель и Сара Криспино, чересчур близкие брат и сестра, общались только со своим чешским другом Эмилем. Повод собрал всех этих людей вместе под одной крышей, но каждый находился в своем мире, говорил на своем языке о своих проблемах. И только из соседнего зала слышались громкий смех, разговоры и звон бокалов: там праздновала судейская коллегия. Виктор не знал, с кем из присутствующих он мог бы поговорить. Каждый, с кем он встречался глазами, смущенно отворачивался и спешил отойти. Словно никто не знал, о чем теперь можно говорить с Виктором Никифоровым. С ним переговорил Яков. Пожаловался на Юру, что тот выполнил последний прыжок с двумя поднятыми руками, хотя на тренировках этот элемент не всегда удавался. — Это же Юра, во время соревнований он превращается в идеальную машину, сносящую на пути любое препятствие, — Виктор улыбнулся, узнавая брата. — Кхм… а как дела у тебя? — немного смущаясь, спросил бывший тренер. — Чем ты теперь… занимаешься? — Немного тут, немного там… — разговор зашел в тупик, и Яков, заметив Лилию Барановскую, ушел. Пара человек из федерации также завели с ним беседу, но после вопроса: «А как ваше здоровье?», и удовлетворительного ответа: «Потихоньку живу», кивали и прощались. Витя вновь оставался один среди полного зала людей. У тяжелых бархатных занавесок Виктор заметил японца Кацуки. Тот, как и он, обводил взглядом окружающих и безынтересно болтал шампанское в бокале. — Хорошая музыка, не так ли? — скучающее выражение лица Юри сменяется более радостным, когда Виктор оказывается рядом. — Виктор!.. Я думал, что вы не придете, — он шагнул ближе. — Пришлось задержаться, потому что… — Виктор призадумался. — Потому что фанатки вновь напали на Юру. Виктор улыбнулся плотно сжатыми губами. — Юра Плисецкий… Когда-то и у вас… — Кацуки не успел договорить, как вдруг к ним подошла Лариса. — Ах, вот ты где! Держи, — она протянула Виктору бокал вина и тарелку с закусками. — Я тебе всего по немного набрала, — холодный взгляд сине-зеленых глаз прошелся по онемевшему Юри и, словно не замечая его, она продолжила: — Если вдруг увидишь, что твой брат пьет: немедленно дай ему подзатыльник и приведи его ко мне! — Он уже… — Виктор указал пальцем в сторону Юры, который, прикрывая собой стол, подливал в стакан с соком что-то из маленькой бутылочки. Рядом с ним стоял Гоша Попович, который также подозрительно озирался по сторонам. — Юрий Александрович Плисецкий! — гаркнула низкая женщина, уходя прочь. Виктор рассмеялся, а Юри вопросительно изогнул бровь. — Что произошло? — Ничего, просто наша мама опять забыла, что Юра уже взрослый, — Виктор сделал глоток красного вина и, взяв маленький бутерброд, убрал тарелку на окно. — Ну, так о чем мы говорили? — Ни о чем, — Кацуки отмахнулся и покраснел, хватаясь за очки. — Ну, говори. — Я хотел сказать… У вас же тоже было столько внимания. Я помню, как когда-то давно не мог вас разглядеть из-за огромной толпы журналистов и девушек. А сегодня… сегодня вас все как будто боятся и обходят стороной, стараясь не замечать. Виктор стоял посреди антарктической пустыни. Снег заметал его по щиколотки, по колено, по пояс. — Ведь вы впервые с той аварии вышли в люди. Для вас это такой подвиг, а его словно никто не заметил! Все только оборачиваются вам вслед, словно говорят… что вы не имеете права здесь находится! Виктор держал в руках табличку с надписью: «Я обычный человек». — Вы же олимпийский чемпион, неоднократный победитель гран-при! У вас столько заслуг перед родиной! За спиной Виктора появлялись грамоты, медали, кубки. Их было так много, что они превращались в гору хлама. Снег продолжал заметать его. «Пожалуйста, сделайте вид, что я обычный человек», — гласила надпись. Виктор опустил глаза. — Тебе не кажется, здесь шумно? В соседней комнате должно быть тише, — предложил он. По пути Виктор осушил бокал и взял новый. В соседнем зале было пусто. Лишь иногда кто-то выходил из основного и направлялся в сторону уборной. Кацуки сел на скамью, обшитую бархатом и с завитыми ножками. Виктор сидел напротив. — Почему ты так волнуешься этим вопросом? Это же мои проблемы. А я уже привык к мысли, что теперь в этом спорте я – лишний. Пережиток прошлого. — Потому что… Я чувствую точно такие же взгляды на себе, — он отвернулся, не желая смотреть Виктору прямо в глаза. — Но если в моем случае это абсолютно оправданно, то в вашем это абсолютная несправедливость! Вы заслуживаете человеческого отношения к себе. Сквозь метель, сквозь мертвую тьму, Виктор увидел маленький лучик света. — Вы знаете… — Юри переминал пальцы. Его голос дрожал. — Я не обману ни себя, ни вас, если скажу, что влюбился в вас с первого взгляда. Ваше катание всегда пробуждало во мне желание бороться и совершенствоваться. Но с того момента, как… случилась авария… я словно потерялся. Вы были моим ориентиром, но без вас, я не знаю, куда должен идти. О вас нигде не писали, никаких новостей, словно вас не стало вовсе. И когда я выехал на лед и на трибунах совершенно случайно заметил вас… Я думал, разрыдаюсь от счастья. Я был так счастлив в тот момент! Виктор давно не видел столько искренней радости в глазах другого человека. Последние пять лет, он видел только жалость, сострадание. Презрение, упрек, непонимание. Все, что угодно, кроме простой радости за то, что он еще жив. Иногда Виктор задумывался, что той ночью, когда он заснул за рулем и, съехав в кювет, несколько раз перевернулся, было легче погибнуть, чем вынести жалость окружающих. Но когда он увидел полные слез глаза японца, который, по сути, никогда его не знал, ему стало стыдно за такие мысли. — Юри, — Виктор взял за его за руки, заставляя отвлечься от волнения и посмотреть в глаза, — спасибо тебе. — Ох, что вы! — он смутился и вырвал руки. — Я просто заговорился, должно быть, дело в шампанском… — Нет, ты абсолютно прав. В том, что и к тебе, и ко мне относятся, как к фигурам «на вылет». Но если я уже вылетел, Юри, то ты еще нет. — Если бы я мог, я без раздумий отдал бы вам свою способность кататься. — Нужно ценить то, что имеешь. Тогда давай сделаем так, мой милый друг, — Виктор сильнее сжал его руки и наклонился чуть ближе. — Ты действительно влюблен в меня? Кацуки покраснел от макушки до пяток, но его попытки вырваться и сменить тему остались безуспешными. И Виктор все-таки услышал из его губ робкое: «Да…». — Тогда с этой минуты катайся так, словно мои способности перешли тебе. Катайся только для меня и только так, как делал это я, — Виктор облегченно откинулся. — А я буду за тобой приглядывать. — Зачем вы это говорите? Во мне нет ничего особенного, чтобы Виктор Никифоров предлагал такое… — Потому что в какой-то момент твоего выступления, я увидел в тебе себя. У нас есть что-то общее с тобой, — он коснулся подбородка Юри, заставляя вновь посмотреть его в глаза. Виктор видит свет сквозь метель и идет ему навстречу. Маленький лучик, хаотично дергающийся и словно что-то ищущий в темноте, приближается. Виктор ускоряет шаг, он почти бежит, как вдруг видит человека. Подходя к нему со спины, он стряхивает снег с его плеч. Человек оборачивается. Это Юри Кацуки. Они смотрят друг на друга, не в силах поверить, что нашли друг друга в антарктической пустыне. — Можно я вас обниму? — все продолжая краснеть, спросил Юри. — Конечно можно, — Виктор улыбнулся, а в следующий момент почувствовал, как японец ткнулся носом ему в шею. — Знаешь, разговаривая с тобой, я очень проголодался. Вернемся? — Угу, — весело кивнул Юри. — Только… можно я помогу вам? Юри указал за спину Виктора. — Прошу. Для тебя все, что угодно, мой милый друг. Слушай, а когда ты говорил, что любишь меня, то что ты имел ввиду? Ну, как мужчину?.. — Ч-что вы говорите! Я люблю вас, как кумира! — заикаясь и краснея, как ягоды рябины, пролепетал Кацуки. — А я подумал, как мужчину… Уже обрадовался, знаешь ли! — В-виктор! Юри Кацуки, вцепившись в ручки инвалидной коляски, что-то бормотал под нос и медленно катил смеющегося Виктора Никифорова по ледяной пустыне. Над их головами светило яркое солнце. Под колесами таял снег.