В стороне от Монмартра

У Ноэми — несбывшиеся мечты и пока еще несломанные (не-до-ломанные) надежды, небольшая светлая квартирка в стороне от Монмартра, пара снятых уже давно клипов и вечные, стирающие носки и пятки до мозолей, но любимые танцы. Воскресные обеды с Боккони, ставшие уже той еще редкостью, ужины с мамой раз в месяц и завтраки на бегу. У Ноэми пасмурно в душе несмотря на то, что наконец-то наступила весна с ее слякотными погодами и ароматными почками. Она не то что бы одинока: есть друзья, коллеги, родственники, — не хватает чего-то (кого-то) более близкого, более — своего. И от осознания, что вечером дома никто не ждет с чашкой зеленого чая и тихой улыбкой, краски Парижа становятся монохромными. Гарсиа хмыкает в след счастливым парочкам на перекрестке поднимает воротник пальто выше. Стучит каблуками черных сапожек по мостовой, запоминая навечно путь к театру. Она, конечно, еще не знает, но именно он изменит ее жизнь. А пока радость одна — скорая поезда в Корею. *** У Микеле — четыре прожитых десятка тяжелыми камнями за спиной, густая подводка над верхними веками, брошенное и снова начатое курение, перманентное разочарование в людях и несколько предательств подряд. Завтраки, обеды и ужины в студии с гитарой на коленях, репетиции до поздней ночи и навсегда прилипший камзол Моцарта. Микеле безумно рад, что снова проводит время в компании старых друзей-коллег-семьи, хотя она и осиротела на еще одну талантливую девушку. У Микеле в душе распускаются алые розы со срезанными шипами (может, один из них умелые ножницы садовника пропустили: укол — и кровь тонкой струйкой стекает по внутренней стороне ребер); он счастлив настолько, что едва ли замечает новеньких на традиционных вечерних посиделках. С одной из них знакомит Нуно. Просто подходит, по-дружески обнимает за плечи и его, и ее и говорит: — Это Ноэми, я про нее рассказывал, — это «рассказывал» звучит весомо, будто скрывает какую-то старую-старую тайну, покрытую пылью. Девушка с короткими темными волосами и карими глазами смущенно улыбается и краснеет, цепляясь за руку португальца, как за спасательный круг. Когда Микеле встречается взглядом с ней, понимает, что безумно, до ломки хочет ее нарисовать. *** Ноэми любит путешествовать налегке, но в этот раз чемодан непозволительно тяжелый; донести его хотя бы до первого заказанного такси — невозможно, кажется. Что делать — она не представляет. Можно поискать Нуно, но в такой толпе — едва ли. Гарсиа еще раз дергает ручку на себя и понимает, что мама была права и надо было покупать чемодан на колесиках. Поверх ладони ложатся чужие пальцы, и девушка непроизвольно вздрагивает. Чуть сверху вниз смотрят внимательные и цепкие солнечно-ореховые глаза. — Девушки и их одежда — моя любимая тема, — улыбается Микеле Локонте, ловя благодарный вздох. — С детства ношу сумки сестры и мамы. — Ноэми идет за ним к веренице машин и чувствует, как тучи в сердце растворяются понемногу в яркой и теплой лазури, когда мужчина с шутливым поклоном распахивает перед ней дверь. *** Ноэми немного замкнутая и совсем чуть-чуть дикая, а Микеле давно уже не тот балагур, способный растопить сердце любой королевы. Но рассказывать ей — легко, даже когда внутренний голос нашептывает: «Наткнешься на еще одни грабли». И Локонте рассказывает: о семье, о молодости, о любимой гитаре, о городах, где побывал. Гарсиа в ответ улыбается и искренне хохочет над каждой шуткой. Итальянец, слыша серебряный смех-колокольчик, понимает, что камни прожитых лет становятся еще тяжелее. Будь она просто другом, как, например, Диан, возраст волновал бы его в последнюю очередь. А Микеле, как тот еще дурень, влюбился по самые уши в девочку-клубничку. Когда Ноэми щурится и берет его за руку невзначай на улицах Сеула, хочется верить в счастливое будущее. Хочется верить, что они всю жизнь могут гулять так, поедая мороженное и фотографируясь с каждой достопримечательностью или просто красивой стеной. Вот только Микеле Локонте слишком большой мальчик, чтобы верить в сказки. *** Ноэми поняла, что возраст не значит ровно ничего в тот момент, когда когда-то давно прочно и надолго залипла на пресс Резенде. Потом на плечи Резенде. Потом на лицо Резенде. Потом на самого Резенде. Микеле, конечно, не Нуно. Он добрее, теплее и солнечнее. Гарсиа купается, греется в его лучах и совсем не хочет сбрасывать руки, что с локтя медленно перемещаются к талии. Хочется развернуться и спрятаться на груди под курткой, чтобы чувствовать, как не-чужая ладонь гладит волосы на затылке. — Странно, мы скоро уедем, да, Мике? — задумчиво и грустно вздыхает девушка, мешая пену коктейля соломинкой. Локонте молчит. Его глаза устремлены в окно, в закатную даль. Он выдыхает лишь через несколько минут: — Знаешь, я нарисовал тебя. — Что? — Нарисовал тебя. В тот день, когда мы познакомились, — он усмехается, вспоминая эйфорию того вечера, когда мазок за мазком без карандашной зарисовки он наносил на альбомный листок лицо. — А потом еще сотню раз — твои глаза. Везде. В блокнотах, в распечатках сценария, на руках… Они были везде. — Что? — кажется, будто в горло залили ледяной воды, так тяжело дышать и говорить. Микеле качает головой, потирая виски. — Я такой дурак, Эми. Я… люблю тебя. *** Конечно, Микеле не встречает ее дома после репетиций. Чаще, они едут в одной машине (все того же Нуно Резенде), иногда — он задерживает подольше. Иногда он уезжает в командировки, иногда срывается куда-то среди ночи. Он же не идеальный. Зато каждый обед он проводит рядом, как и завтрак, и ужин. Иногда дома в спокойной обстановке, иногда в ближайшей забегаловке, иногда — на работе, давясь китайской лапшой, иногда — по дороге в студию или домой, или куда-то еще. Чуть реже - по скайпу, прижимая пальцы к экрану с той стороны. Он рассказывает сказки на ночь (она-то маленькая, ей еще можно верить), тихо играет на гитаре и устраивает вечный творческий беспорядок, убирать который у Ноэми сил нет. Зато каждый день, каждый час и в любое время года рядом с ним наступает весна с ее совсем не колючими ландышами и лилиями.