Effetti

Темно и тихо. Это единственное, что я могу сказать сейчас. И если к темноте я привык, то к тишине нет. Она слишком режет уши, давит, и что хуже всего, оставляет наедине со своими мыслями. От этого как-то забывается, что это - моё спасение. Как все дошло до этого? Когда я успел совершить ту роковую ошибку, что перевернула весь мир? Мой. Твой. Наш. Я ищу ответы, но нет того, что может дать их мне. Поэтому остается сидеть и думать. Думать. Много думать. Слышу, как открывается дверь, и начинаю считать до пятнадцати. Именно столько времени нужно тебе, чтобы добраться до комнаты. "Два". Входная дверь закрывается. "Пять". Гремит вешалка. "Восемь". Твой рюкзак падает на пол. "Двенадцать". За стенкой слышны торопливые шаги. "Четырнадцать". Дверь в комнату открылась. "Пятнадцать". — Привет, братик, — произносит слишком родной голос, от которого все разрывается. А ты счастлив и весел, как и всегда. Чувствую, как садишься рядом и обнимаешь со спины. — Ты не представляешь, что сегодня было... Ты вновь рассказываешь все в подробностях, добавляя свои комментарии. Совсем как в детстве. Жестикуляция, забавное выражение лица и много слов. Все та же детская восторженность и впечатлительность. Вот только мы уже давно не дети. Вдруг резко замолкаешь и, положив голову мне на плечо, тихо говоришь: — Ты меня ненавидишь, да? Наверное. Ведь за это время ты так и не произнес ни слова. Тихо презираешь меня и мечтаешь уйти, — под конец твой голос срывается, и, хоть я и не вижу, но уверен, ты плачешь. Я знаю тебя слишком хорошо. Точнее, так я думал. Когда ты успел так поменяться? Когда в твоей голове первый раз появилась эта мысль? А может она была у тебя всегда, а я просто идиот? Ты мне не скажешь. Никто не сможет сказать. И сейчас мы оба платим за это. — Но, — вновь говоришь через пару минут уже со своими привычными задоринками в голосе, — я не могу иначе. Я слишком люблю тебя, братик. Я не могу тебя отпустить. Мы всегда будем вместе. Касаешься губами моей щёки, после чего встаешь и быстро покидаешь комнату. Вновь оставляешь меня в темноте, ведь повязка не пропускает свет, а руки и ноги связаны. — Феличиано, — шепчу я, ведь голос сорвал еще в первую ночь, — какой же ты придурок...