***
Эрик шел навестить их. В Семье сказали, Рождество должно пройти спокойно. Никому не нужны новые потрясения. Он на мгновенье замирает, ощущая боль в сердце. Еще одна потеря. Почему же это произошло? Хотя Эрик намеревался отстраниться от человеческих дел, постепенно, негласно, снова шерифом. Встал на страже семьи. Так же неофициально принялся следить за порядком. И иногда приходилось принимать вынужденно суровые меры. Он помнил её слова о том, что молодой человек переживает, возможно, худший период в своей жизни. Но не считал правильным спускать произошедшее на тормозах. Если не образумить дурака сейчас, в будущем… Нет, этого нельзя допустить. Эрик займется его воспитанием, если больше некому. Все жалеют «ангелочка». Из-за его смазливого глуповатого личика с испуганно распахнутыми глазами. Навряд ли кто может с первого взгляда заподозрить в пареньке злонравную личность. Но Эрик помнит, каково получать нож в спину от тех, на чьи сладкие щечки-глазки повелся и расслабился. Такие обычно бьют сильнее. Из страха, что если не добьют, огребут в ответ. Эрику очень бы не хотелось верить в дурное. Он уважал Стакхаусов. Обязан кое-кому из них жизнью. И, как-никак, теперь вошел в Семью. Одна из дочек Сьюки является его крестницей. Славная Адель. Эрик улыбается. В Бон-Темпс ничего не поменялось. Пока мир вокруг переживал взлеты и падения, в городке Луизианы царила своя устоявшаяся атмосфера. Люди здесь знали друг друга всю жизнь, знали их родители, потомки; семьи сливались, союзы образовывались, и все это придавало им вкус, который Эрик не перепутал бы ни с каким другим… Он очень давно не пробовал крови Стакхаусов. И не может, после некоторых событий, позволить себе мыслить о подобном. Не сразу до него доходит, что наказание пленника нарушит этот зарок. Проклятье! Он не думал о мужчине рода Стакхаусов как об одном из них, потомке фейри, а ведь их голос звучит в нем тоже. Правда, искаженный личностью мелкого паршивца. Это надо же, вновь со злостью думает Эрик, идиот вступил в антивампирскую коммуну. После всех испытаний, что вынесла его семья, друзья, опять попытался втравить их в истеричные распри фанатиков. И даже состоял в Церкви, которая возродилась на останках былого. Раньше Эрик считал, что ему плевать. Но теперь ощутил, как же горячо ненавидит всю эту братию. Он бы лично разорвал каждого. Гнев превращает его в стихийное бедствие. И, как на грех, в руки ему попался именно Стакхаус. Дьявольская дилемма: отыграться на одном из ненавистных фанатиков и принести вред члену Семьи. И, конечно же, она решит, что он не удержался от соблазна вкусить крови фейри… « Я буду очень осторожен», — думает Эрик, вспоминая подвешенного на цепях узника. И облизывает пересохшие губы.***
Мужчина в подвале слышит шаги и начинает дрожать. От усталости не хватает сил держаться на ногах. А если он обвисает в кандалах, ломит руки и плечи. Он готов скулить и ползать, только бы пытка закончилась. Дважды обмочился, потом уже стало нечем. Но от страха возможно, еще и обделается, когда придет время. Он уже не надеется, что происходящее всего лишь жестокая шутка. Ему становится ясно – с ним решили покончить. От него отказались. Вероятно, Сьюки разрешила своему любовнику сделать это… Как бесчеловечно с её стороны. Нет, правы были братья, правы. Не будь она вампирской…Он тихо выплевывает ругательство. Она бы не отдала его на растерзание психопату-монстру. Это же чудовище, которому неведомы человеческие чувства. Для него смертная плоть просто мясо. С подобным равнодушием дети разрывают букашек, попросту не считая их существование важным. Нортман, этот громила-кровосос, по каким-то своим нелепым соображениям прилепившийся к Стакхаусам, оставил его страдать на несколько часов. Казалось же, что на несколько суток. И дурацкая затея с кормлением рыбьими яйцами выглядит теперь особенно безумной. Он и правда маньяк, из тех, про которых в новостях передают, как изощренно они издеваются над жертвами, как долго мучают, с ледяным безразличием к чужой боли. Почему же блаженная Сьюки Стакхаус втянула их во все это. Принесла в их семью эту грязь, это безумие. Нет, если он выберется, он расскажет всем… Если… Мужчина всхлипывает, шевелит руками в колодках и, не выдержав, кричит. Боль пульсирует в теле огромным воспаленным узлом. — Хватит, хватит, хватит… Хва… ХВАТИТ, — срывается он, услышав шаги на лестнице. Трясет головой, мычит, кусая губы, по подбородку течет теплая кровь. – Господи-и-и, как же больно! — Теперь ты понимаешь, — звучит отвратительно спокойный голос. Сквозь красный туман человек видит стройную фигуру, замершую на лестничной площадке. Он ненавидит его до искр в глазах, но в то же время готов вылизать ему ботинки. Лишь бы отпустил… Нет, оставил ему жизнь. Хотя бы. Пусть выпьет его крови, пусть. Плевать. Это вынужденная мера. В конце концов, сосал же он и из Сьюки… Мысль о другой жертве вампира возвращается к нему в самый неподходящий момент. Тот так и не смог остановиться. Кровь фейри сладка. Ах, так сладка! Тело его сотрясается. Мучение от физической боли отступает, страх перед чем-то более зловещим, нежели физический вред, вгоняет в оцепенение. Он поджимается, чувствуя, что вновь может напрудить в штаны. — Что, что я понимаю? – спрашивает чужим слабым голосом. — Какова будет расплата за твой проступок. Человек дергается, сдерживая рыдание, но потом с надеждой смотрит на расплывающийся силуэт. — Ты… не убьешь меня… сейчас? Нортман вздыхает. Молчание, длящееся несколько секунд, едва не стоит пленнику рассудка. — Я не могу причинить боль семье, — с фальшивой мягкостью произносит вампир. – Однако… — он идет к подвешенному, — отпустить тебя сейчас я тоже не могу. — Я не скажу, — хрипло лжет тот. — Дело не в этом. Я сам принимаю решение, как наказывать подобных тебе. Поэтому я занимаю пост Шерифа. И оставить тебя без урока… значит выдать тебе билет в один конец. Это неминуемо случится, если ты не осознаешь, насколько губительны твои умозаключения. — С каких это пор вампиры надумали учить людей нравственности и ценности жизни? – цедит узник, сам не веря собственной дерзости. От слов Эрика в нем мгновенно пробудилось чувство достоинства свободного человека, такого, какими их учили быть в Церкви. Людьми, живущими для того мига, когда сыны Божьи победят всех монстров и вернут на землю Его благодать. В светлом лоне Церкви всегда казалось, что час этот совсем близок. Что он наступит в этом веке, в ближайшие годы, может быть, месяцы. Каждый из присутствующих верил в общую мечту всем сердцем, он чувствовал это. — Я плевать хотел на ваши ценности, жалкие вы черви, — усмехается Нортман. Таким его привычнее ненавидеть, а вред, наносимый им, возвышает человека в собственных глазах. Он даже улыбается в ответ, перекосившись от ярости. – А вашей нравственности грош цена, - продолжает вампир. - Вы быстро обменивайте её на лишнюю секунду никчемного существования, с легкостью переступая через жизни близких. Что мне важно сейчас, так это сохранить мир в одной единственной семье, осушить их слезы и вернуть покой в их души. И ни ты, никто другой не помешают мне в этом. — Потому что ты так хочешь? – Мужчина сплевывает кровь, опрометчиво пытаясь попасть в вампира. — Да, — блеснув глазами, отвечает тот и наклоняет голову, становясь похожим на обычного смертного. Такая злая иллюзия! – Потому что я так хочу.***
-Ну, — угрюмо произносит человек. – Чего ты ждешь? Нортман колеблется, и он, кажется, знает — почему. Кровь фейри заставляет вампиров терять самообладание. Становится для них наркотиком. После первого глотка остановиться трудно. Долговязый бродит вокруг, не зная, как подступиться. Мужчина шевелит плечами. Боль все еще напоминает о себе резью в мышцах. С дыбы его спустили, но кандалы не сняли. Футболка, пропитавшаяся потом, висит лохмотьями – разорвали в потасовке. Он вдруг ощущает себя голым. И вздрагивает всем телом, почувствовав прикосновение пальцев к спине. — Я сейчас вряд ли пахну деликатесами, — бормочет он, вспоминая, для чего тот кормил его соленой гадостью. Вампир очевидно принимает его слова за приглашение и, прижавшись лицом к затылку, делает глубокий вдох. Ноги у пленника подкашиваются. Смотрины оказались продолжением издевательств. Никакой это не урок. Бездушная тварь не может мыслить человеческими понятиями. Она просто скрывает за маской разумности ненасытный голод, упоение человеческими страданиями для неё как соус к главному блюду. Эрик обхватывает его тело и несколько секунд сжимает; жмурясь, пытается прогнать яркое воспоминание. Стакхаусы как близнецы. И этот пахнет так похоже. Кажется таким невероятно юным. — Джей, — шепчет Эрик. Человечек дергается в его руках. — Не смей! Не смей называть меня так. Не смей, — твердит он. Этим именем звали его в семье, пока, конечно, они были для него семьей. Но все равно, слышать из уст монстра… Пусть не разговаривает с ним, пусть уже начнет жрать, наконец. За этим он на самом деле притащил его в свое логово. Мерзкий паук. — А как же мне тебя называть, Стакхаус? – Эрик берет его за лицо и поворачивает к себе. И видит – глаза-то другие. Он сам – другой. Не Сьюки. Все теперь по-другому. Пора смириться, отпустить. — Не знаю, — стонет мужчина, цепляясь за его плечи. — Мне больно… — Тебе сейчас больно? Человек прерывисто выдыхает. — Тебе будет больнее, — шепчет Эрик, водя носом по беззащитно выгнутой шее. Стакхаус теряет сознание.***
Одиннадцать месяцев спустя. Это было чудом. Слишком невероятно, чтобы поверить. Но Сьюки простила его. Эрик припадает к её прозрачной руке и оставляет робкий поцелуй. Она такая хрупкая, его куколка. — Эрик, ты заставляешь меня краснеть. – А вот голос у неё по-прежнему девичий. Как колокольчик, звучащий в темноте его души. — Моя прекрасная леди, — говорит он. Для него она такая и есть. В девяносто пять Сьюки Стакхаус кажется не старой, а словно посветлевшей, постепенно исчезая из мира людей. Эрик знает, где она находится уже большей частью. Очень хочется задержать её здесь подольше. Чем он и занимался последние полтора года, с тех пор, как – внезапно – осознал, что любимые люди с ним все-таки не навсегда. Он бессовестно пользовался её заботой о нем. Ей ведь так хотелось, чтобы великовозрастный мальчик научился жить с покоем в душе и любовью в сердце. Он же хочет сказать ей, что она является его любовью на протяжении семидесяти лет. И терзается тем, что потерял столько времени, не будучи рядом. Снова приближается Рождество. Как тогда, когда он совершил «ужасный поступок», похитив внука Сьюки. Даже когда в семье догадались, кто стоит за исчезновением Джея, то еще долгое время не знали, жив ли молодой человек. Всем известно о ненасытной страсти вампиров к крови фейри. Сьюки, наверное, пережила настоящий кошмар. Эрик, если б мог, сгорел от стыда, вспоминая об этом в её присутствии. Потом он, наконец, отпустил Джеймса. Но тот не захотел уходить, и Семья вновь принялась винить Эрика за это. «Рабство, — звучало в стенах их дома, — принуждение, подчинение». Вампир загипнотизировал юношу и склоняет его к порочной связи. Того и гляди выпьет до дна. Ведь всем известно… Он знал, сколь болезненно Стакхаусы примут связь с вампиром, особенно после того, как внук Джейсона, Алан, погиб в антивампирской потасовке. Вампира, покалеченного ярыми фанатиками Церкви, мог спасти глоток крови. Алан вызвался помочь ему. Он был одним из тех, кто выступал за права вампиров. К сожалению, от крови фейри спасенный им кровосос не просто ожил, но и потерял самообладание. Джей тяжело переживал смерть кузена; несколько раз уходил из семьи, а однажды и вовсе присоединился к Церкви, косвенно виновной в смерти Алана. И едва сам не погиб в очередной облаве. Эрик вытащил его из месива и притащил в подвал, намереваясь вколотить в упрямую голову хоть немножко благоразумия. И, быть может, поспособствовать возвращению в семью. Напуганный злым вампиром мальчишка должен был броситься в объятья любящих родственников. Но все получилось иначе… — Ты позаботишься о Джеймсе, дорогой? – шепчет Сьюки, сжимая его холодную ладонь тонкими пальцами. Будто читает мысли… А ведь не могла. — Я… — Эрик замолкает. Что ему сказать ей? Что он, наконец-то, научился отпускать? Даже очень любимых людей. А теперь она просит его об обратном. — Нет, — тихонько усмехается Сьюки. – Я прошу лишь позволить любви жить в твоем сердце, но не надо приковывать свое сердце к кому-либо или чему-либо… — Ты?.. – от удивления он не знает, что сказать. Давно она умеет?.. — Любовь струится по венам, это не стылая речка, а бурный поток, — Сьюки вздыхает и закрывает глаза. – Сердца не разбиваются, если живут… трепещут… волнуются. Как маленькие крылышки на ветру. Если ты позволишь… если ты сумеешь, твое сердце никогда не разобьется. Она, действительно, фея. И все слова, слетающие с её губ – словно заклинания, снимающие оцепенение и боль. Сьюки уплывает в страну фейри, а он… Он останется, чтобы присматривать за её детьми. За теми, кто есть сейчас, и теми, кто появится потом. Но так уж вышло, что один из них будет ближе, чем остальные, потому что избавиться от эдакого упрямца едва ли не сложнее, чем удержать его — когда-то – подле себя. И в этом Джеймс тоже очень напоминает ему Сьюки.***
— Это будет огненное Рождество, — заявляет Нортман, когда Пэм спрашивает его о теме предстоящей вечеринки. Традиция прижилась в «Фэнгтазии», и вот уже второй раз они собираются отмечать его. — Ты же не хочешь спалить клуб, правда, дорогой? – неуверенно усмехается Пэм. — Клубу ничего не угрожает, — заявляет тот и тащит её на улицу. Там, с энтузиазмом завзятого бизнесмена он расписывает ей, как будет выглядеть украшенная к празднованию территория перед зданием, куда поставить вторую елку, и огни, добавляет он, пусть будут бенгальские огни. Он сам не понимает, откуда взялась эта идея, но едва сказав, хочет непременно воплотить её. Пэм не знает, как реагировать на такого Эрика. Суицидальными мотивами это, похоже, не пахнет, так что волноваться ей пока что не о чем. Ведь чего можно было ожидать, сейчас, когда его любимая человеческая девчонка доживает свои последние дни. Пэм думает, не проведать ли её. Все-таки когда-то они неплохо проводили время... Какая чушь, обрывает себя Памела Де Бофор. Делать ей больше нечего. Там наверняка полно фейри. Слишком большое искушение. Незачем подвергать их отношения с Эриком риску из-за нескольких вкусно пахнущих мешочков с кровью. Когда Эрик управляется с разгрузкой необходимого для мероприятия оборудования, сам, отослав удивленную и встревоженную Пэм, он думает о том, какой красивой будет их рождественская елка. Благодаря специальной иллюминации будет казаться, что она пылает. Может, размышляет Эрик, пригласить артистов, чтобы они выступили перед гостями в образе восточных драконов. Потрясли пучеглазыми мордами. Эрик лично знал одного древнего китайца, который мог изобразить дракона так, как современному киноискусству и не снилось. Он с удовлетворением осматривает многочисленные ящики, спрятанные от любопытных глаз ограждением, до поры. И продолжает грезить удивительной елью, от которой исходит сияние. На празднике должно быть много света. «Это будет огненное Рождество», — шепотом повторяет он. Свет разгонит мрак. Сьюки просила его не терять присутствия духа. «Позаботься о себе», – звучало в её речах, когда она говорила о разбитом сердце, о продолжении жизни, о новых событиях в ней, о Джеймсе... Сьюки всегда ассоциировалась у него со солнцем, желанным и недоступным. Вдруг она уйдет, не успев сказать ему последнее «прощай»? Свет её может погаснуть и днем, а Эрик будет лежать в темноте, не в силах примчаться к ней. Эта мысль на некоторое время лишает его бодрости. Он стоит, повесив руки, охваченный смятением и печалью. Она могла бы остаться с ним навсегда, тогда, давно... И не было бы тогда Семьи. И славной Адель. И Тары, и Уильяма, и Хэдли. И, конечно же, не было бы и Джеймса. Вспомнив о юноше, Эрик, против воли, улыбается. Это был тяжелый год, и Огненное Рождество станет его отличным завершением. Сжечь все дурное, а пепел развеять, чтобы к началу нового года пыль рассеялась и улеглась. Тогда, одиннадцать месяцев назад он и правда был близок к тому, чтобы сделать что-то радикальное. Хотя и не понимал, отчего мечется, то исходя злостью, то впадая в меланхолию. Смерть Алана и уход Сьюки он счел связанными событиями и во всем винил внешние обстоятельства. Поэтому когда Джеймс попал под горячую руку, было очень трудно сохранить самообладание и не вышибить из него дух. Долго удерживать подле себя человека и возиться с его перевоспитанием изначально не входило в планы. Но, сам не заметив, он ввязался в странные противоестественные отношения с молодым паршивцем. Прощаясь со Сьюки каждый вечер, он возвращался в подвал к Джеймсу. Не мог и удержаться от того, чтобы стиснуть его в объятиях. Джеймс пах как она и хотя не пытался отбиться, используя свет фейри, Эрик словно ждал этого, запугивая и терзая пленника. Поначалу он не позволял себе пробовать фейрийскую кровь. Чувствовал, что может перейти грань. Однако, когда, наконец, это произошло, их конфликт пошел на спад. Джеймс перестал провоцировать его, не спорил по каждому поводу, и в речи его больше не сквозил отголосок церковного бреда. Они стали чаще разговаривать, дольше. Эрик больше не причинял ему боль, а Джеймс не уходил в себя. Наверное, эти истории, обо всем, о жизни до появления в Новом свете, о переезде в Бон-Темпс, о знакомстве со Сьюки и прочими участниками прошлого, нужны были и ему самому. Он готовился попрощаться, и присутствие кого-то, столь похожего на неё, создавало иллюзию, будто та, с кем он хотел бы вести эти долгие разговоры, сидела рядом. Иногда он приходил в себя и замечал, что обнимает прильнувшего к нему юношу, а тот спит, доверчиво положив голову на плечо. Что до любви, то и она случилась не сразу. Хотя аромат желания уже витал в воздухе, давно. Со Сьюки Эрик не прибегал к принуждению и с Джеймсом тоже не мог. Однажды Джей попробовал его крови. Потасовки у них происходили все реже, но в одну из них, особо бурную, мальчишка впился вампиру в руку. Сам виноват, буркнул Эрик, покидая его. Даже оплеуху не отвесил в наказание. На следующий вечер Джеймс кинулся на него, разгоряченный эротическими кошмарами. — Какой же ты взбалмошный, — говорил Эрик, тиская податливое человеческое тело. Джей постанывал в объятьях бессмертного возлюбленного и тянул его на себя, с трудом балансируя на качелях, которые предусмотрительный Эрик вернул в подвал, заменив орудия пыток. — Но тебе же нравится, — мальчишка трясущимися руками старался расстегнуть его штаны, пытливо заглядывая в лицо древнему вампиру блудливыми зелеными глазами. – Нравится, когда мы пораспущенней. — Мы – это кто? – Эрик сжал еще толком не зажившие запястья своего драгоценного пленника и отвел в сторону. Джей с шипением прикусил губу, глаза его заблестели. Живые эмоции, он был так искренен, разве что не искрился. Эрик отпустил его и шагнул назад. Шумно дыша, с вожделением и уже привычной болью человек потянулся к вампиру. Он даже не догадывался, как дороги его черты и — особенно — запах этому древнему. — Смертные. — Нравится не больше, чем приставания пьяной макаки, — сказал Эрик, чуть улыбнувшись, и Джей возмущенно повел головой. — Да ладно, Нортман, — в его голосе слышалась мольба, — будь честным хоть раз. Ты ведь хочешь моей крови. Эрик протянул руку и провел острым ногтем по голому плечу Джея, там, где виднелась крупная синяя вена. — Твой коготь, — человек сглотнул, жадно глядя на вампира, — как открывашка для консервных банок с кровью. Не убей меня. — Я не дам тебе умереть. Клянусь! — Он схватил Джея за пояс и потянул к себе. Джеймс закрыл рот и попытался сфокусировать взгляд на лице вампира. - Почему ты так говоришь? – Он почувствовал, как сердце замирает непривычно в ожидании… Наконец, Эрик скажет что-то, и это будет не оскорбление или насмешка. - Потому что все будет хорошо. - Нет, - Джеймс панически вцепился в плечи Нортмана руками и придвинулся к нему еще ближе, борясь с земным тяготением, - пожалуйста, скажи мне это. - Что? – настороженно уточнил Эрик и положил ладони ему на талию, помогая усидеть на качелях. - Как ты относишься, что ты чувствуешь… Черт. - Джей спрятал нос в подмышке вампира и невесело засмеялся. – Я как сопливый пацан – вишу тут полуголый, очумевший от твоей крови и полный надежд на хэппи-энд и свадьбу в саду «Бо Жардин». И требую признаний. Ладно, давай сделаем это без признаний, только побыстрее, и с тебя дополнительный разок. От Эрика не укрылась печаль в голосе человека. Сдернув его с качелей, вампир отвесил ему приличный шлепок по заднице, Джей вскрикнул и вжался в прохладное тело. - За что? – прошептал он с болью, тем не менее не переставая скользить ладонями по белой коже северянина. - Потому что ты. Эрик почти содрал с него джинсы, где-то в глубине души понимая, что все это счастье – безумное. Не может быть, что ему досталось такое мощное лекарство от… Сьюки. Лекарство Сьюки от Сьюки, практически ее плоть и кровь. Теперь, когда мысли о ней являлись дневными снами, Эрик понял, что все чувства к Сьюки остались засохшими цветами в альбоме. Память, нежность, и только. Последние семь десятков лет он сам словно бы умирал и старился вслед за ней. А потом появился Джей, и разом вернул Эрику ослепительно яркие краски и ощущения, такой вкус к жизни, какого не было, верно, со времен шестнадцатой весны. Джеймс стоял перед ним обнаженный, открытый, прямо глядящий в душу и не лукавящий, не лгущий. Эрик получал то, что видел, и увиденное ему нравилось больше всего на свете. Любовь смертного – сокровище, которое ему предлагали на протяжении тысячи лет, а он всегда топтал его ногами. - Ты хочешь быть моим? – спросил он, одной рукой расстегивая штаны, другой поднимая и прижимая к себе Джея. Мальчишка с готовностью обхватил Эрика ногами, оплел руками его шею. В зеленых глазах полыхало хмельное счастье, и Эрику казалось, что тот же огонь охватывает и его самого. Огненное счастье, равное по силе лесному пожару… Наверное, это имела в виду Сьюки, когда просила дать шанс любви выжить в его сердце. Что ж, с Джеем это оказалось так просто, хоть и не совсем легко. Им не было холодно на полу, когда распаленный Джей с умопомрачительным стоном опустился на Эрика. И вампир не мог насмотреться, не мог противиться пронзительным волнам удовольствия, он тоже не молчал, а клыки перестали подчиняться ему почти в самом начале. Джей смеялся, всхлипывал, трогая зубы возлюбленного, падая на него и замирая порой, когда непривычное удовольствие перекрывало привычную боль. Наверное, подумал Эрик, стоило прожить тысячу лет, чтобы однажды встретиться с этим человеком. После их ночи Эрик разрешил ему покинуть подвал, клуб. Его самого. Джеймс ушел, а потом вернулся. Сказал, что не готов пока встречаться с семьей. Боялся, что нахлынут воспоминания о Алане, и он сорвется. Алан был его близким другом, узнал к тому времени Эрик. Так они стали жить вместе. Эрик спрятал его в одной из своих квартир. В Семье, конечно же, всё узнали. Сьюки он не видел четыре месяца. Ждал, пока Джеймс смирится с потерей брата. Но недавно юноша наладил отношения с родней, и вскоре после этого Сьюки позвала его. Очень долго Эрик желал Сьюки Стакхаус, вожделел и любил, а отказ заставил его отдалиться. Но не смириться. Появление Джеймса будто переключило в нем внутренний тумблер. — Ты заслуживаешь кого-то, кто будет любить тебя, — помнится, сказала ему Сьюки, будучи еще молоденькой женщиной. Эрик не поверил ей – в том, что подразумевали такие слова: я тебя не люблю. И только в присутствии Джеймса, который одновременно и развеял, и вернул грезы об ушедшей любви, он понял, что те слова означали. Сьюки могла быть его, но не захотела. Она сделала выбор не в его пользу. А Джеймс предпочел остаться.***
Он поджидает Эрика у лестницы к черному входу. Вход ведет в подвал. Щекочущее нервы воспоминание. Эрик подходит ближе, чтобы заглянуть в его глаза. Вновь убеждается – другие. Не такие, как у Сьюки и Джейсона. Зеленые. Темнеют, когда их хозяин чем-то взволнован. Недоволен или, наоборот, испытывает наслаждение. Эрик вспоминает, от чего эти глаза темнели в последний раз. — Я хочу, чтобы пошел снег. И стало бы светло как днём, — говорит Джей. Эрик обнимает его за талию одной рукой и легко несет, спускаясь по лестнице. — Невозможно, — откликается он. – Это Луизиана. Можно было бы слетать в Нью-Йорк, но, пожалуй, Пэм обидится, если я второй раз её брошу. — А я вот думаю, — Джеймс щурится, глядя через его плечо на небо, — что снег будет. Это все-таки Рождество. — Чудеса бывают только в сказках, — Эрик ставит его на пол, но юноша не отстраняется, продолжая наваливаться всем телом. До чего же бесстыжий ненасытный человечек.— Только в сказках живут добрые феи, которые исполняют… Он замолкает. Джей смеется. И в его почерневших глазах вспыхивают золотистые огоньки.