Нет только моря

      Оллария кутается в ночь, словно стыдливая дорита, закрывает черным покровом длинные струящиеся пряди рек, изогнутые как руки танцовщиц улицы, шелестящие листвой парки. В этом городе хорошо, плохо, странно, привычно, здесь есть все – король и власть, не королевская, нет, просто – власть; дворцы и мосты, площади и пристани, аббатства и храмы… Нет только моря. Моря, думает Алваро, и ещё – свободы. Что можно сказать о городе, в котором ты ощущаешь себя свободным только в стенах своего дома? С другой стороны, что можно после этого сказать о себе? Алваро усмехается – уголком губ, привычка, въевшаяся за долгие годы, - и садится за стол. Аккуратные стопки бумаг напоминают о том, что господину супрему ещё многое нужно успеть, вот только… Господин супрем не хочет. Даже у него бывают минуты – нет, не слабости, - а желания себе эту слабость позволить.       Ему бы хотелось сейчас увидеть море. Говорят, что в жилах каждого кэналлийца есть толика морской воды, придающая крови горьковато-соленый вкус. Красивая легенда, в неё хочется верить, особенно когда за окном не цветущие гранаты, а тополя, а вместо вздохов моря слышен плеск мутной речной воды. Рядом с Алвасете море особенное — такого смешения красок не найдешь больше на всем побережье, но Алваро больше по душе густая синева заливов к западу от города. Возвращаясь домой он всегда выбирает эту дорогу: рощицы гранатовых деревьев сменяют друг друга, а в просветах мелькают волны с гребешками пены. Чем ближе к Алвасете, тем ярче становятся цвета. Белые дома, красные черепичные крыши, кружево вьющихся цветов, оплетающих стены, у причалов покачиваются корабли, слышится неумолчный шум голосов и крики чаек... А дальше — замок, дом, в котором его всегда ждут. Ждали. Ты же не забыл, спрашивает голос внутри, ты же помнишь, правда? Алваро невесело усмехается. Он — бездушное чудовище, в этом, кажется, сошлись все партии, которые борются за власть над Талигом. Узнав о гибели Карлоса в сражении, которым командовал, Алваро не бросился искать тело сына. Просто переждал несколько секунд, а когда обморочная пустота и холод немного отступили, приказал передать маркизу Ноймару, что диспозиция остается прежней. Под взглядами штабных отошел чуть в сторону, стиснул уздечку своего мориска. Вспомнил, как маленький Карлос спрашивал, когда сможет покататься на отцовском коне, как просил повторить фехтовальным прием (а если вот так?.. Если вот так, молодой человек, то вы умрете. Постарайтесь не доставить такой радости своим врагам), как вслух зачитывал младшему брату клятву оруженосца и мечтал о том дне, когда сам окажется на площади святого Фабиана... Рука сжалась в кулак, ободок фамильного перстня — который снова сменил будущего владельца — впился в кожу, перед глазами стояла Долорес, которой ещё только предстоит узнать. Алваро глубоко вдохнул прохладный воздух, пропахший кровью и гарью, и, не оборачиваясь, махнул рукой порученцу. Левому флангу пора наступать.       После сражения Алваро долго стоял на берегу залива, глядя на противоположный берег, затянутый туманом. Море у берегов Придды не похоже на Померанцевое. Здесь смешаны неяркие, приглушенные оттенки синего и серого, полосы песка на отмелях смотрятся странно и неуместно: золоту не место там, где правит сталь. Золото — мягкость, податливость, изменчивость. Сталь честнее, она ничего не обещает, а плату берет только кровью. Золото похищает души. Впрочем, не очередная ли это иллюзия? Люди делают выбор сами, даже если знают, что потом достанутся на растерзание закатным кошкам. И Карлос сделал выбор сам, и нечего думать о том, можно ли было это изменить. Алваро развернулся и пошел в сторону города. Там его ждут, и это — тоже выбор.       Когда умирала Долорес, он был в Олларии. Получив письмо, выехал в Кэналлоа, и успел только для того, чтобы увидеть траурные флаги на башнях замка. После похорон прошел в комнаты Долорес, постоял у открытого окна, собрал рассыпанные карты — глянцевитые рубашки скользнули по пальцам неприятным холодком, - вдохнул задержавшийся в воздухе аромат — апельсиновое дерево, мирт, цветы граната... Вспомнил, как надевал ей на руку браслет, целовал, убирал выбившиеся из прически пряди волос, как она смотрела, узнав об очередной смерти... и не оглядываясь вышел из комнаты. Дал указания управляющему, и велел собирать эскорт. Уезжая, Алваро забрал с собой Рокэ — ему скоро в Лаик, ни к чему оставаться здесь, запах ладана будет бередить раны. Выезжая за ворота, бросил взгляд на сына — тот обернулся, посмотрел на замок. Это пройдет, подумал Алваро, чувствуя, как сердце словно морозцем прихватывает, скоро он поймет, что прошлое нужно уметь отпускать.       Когда они миновали перевалы и начали спускаться на равнины Эпинэ, Алваро подумал, что Долорес будет ждать его в Кэналлоа. И синева волн, и прохлада ветра, и жар костров, разожженных на берегу, и крепость скал — это все она, и её, и для неё, а когда он вернется сюда — будет для них.       …Алваро улыбается, глядя в темную олларийскую ночь. Память — отвратительная вещь. Воспоминания приходят, непрошеные и нежданные, заставляют сердце сбиваться с ритма, желать невозможного и невероятного. Впрочем, не думать он все равно не сможет. Как забыть о том, что стало частью тебя? Память - море, в глубинах которого можно найти как богатство, так и смерть.       В глазах его младшего сына тоже море. Алваро снова усмехается, вспомнив авантюру с «Каммористой». Рокэ стоял, выпрямившись, словно унар на площади святого Фабиана, подбородок поднят, плечи расправлены, а взгляд... Наверное, так смотрел бы океан, будь он человеком: обманчивое спокойствие, скрывающее множество тайн, всегда готовое смениться бурей. Это было то, что он надеялся — и боялся — найти в ком-то из сыновей. То, что увело Родриго в Мон-Нуар, а Алонсо сделало величайшим полководцем Золотых земель… Сейчас Рокэ далеко, и Алваро надеется, что сын ещё нескоро узнает, в самом ли деле обладает взглядом смерти.       …Алваро смотрит на письма, лежащие на столе. Одно развернуто, видны четкие строки. Господин супрем, умоляют они, помогите. Бумага свернута так, что строчка обрывается. В этом городе все ещё есть люди, достаточно отчаянные — или отчаявшиеся? - для того, чтобы писать лично ему. Впрочем, это может быть и ловушкой, и провокацией, и искренней мольбой, и загадкой, и задачей, и… И занятием на ночь, думает Алваро, но не на эту. Воспоминания сделали свое дело, сердце стучит медленнее, чем обычно, а временами словно проваливается в пустоту. Алваро растирает грудь, отстраненно думая о том, что из имеющихся в доме лекарств может помочь, но… Тут все понятно, думает он, ясно, как рассвет над Алвасете, который ему больше не увидеть. Рано, рано – или поздно, уточняет безжалостный внутренний голос, - столько всего ещё не сделано, столько начато…       В груди словно кусок льда застыл и с каждым ударом сердца холод растекается все дальше. Алваро медленно подходит к креслу и садится. Руки на подлокотники, голову поднять — как бы тяжело ни было, герцог Алва должен посмотреть в глаза своей смерти. Родовое кольцо поблескивает в свете камина, и Алваро думает о том, когда его получит Рокэ. Сын сейчас в Торке, и он даже не сможет передать ему кольцо лично. Рокэ прочтет письмо, а потом приедет, и этот кабинет встретит его холодом выстывшего камина и равнодушным кружением вырезанных на черном дереве вихрей.       Холод в груди достигает своего пика и словно взрывается десятками осколков, которые морозными иголочками впиваются в сердце. Мир вокруг выцветает на мгновение, а потом снова обретает четкость, а на двери будто проявляется фреска — возникает силуэт, который постепенно обретает объем, и вот уже в комнату делает шаг женщина - черноволосая, белокожая, хрупкая. Глаза у неё синие — как у Октавии, как у Рамиро, как у Рокэ, как у... Алваро понимает. Сердце быстрее разума, а легенду о синеглазой женщине, что круг за кругом идет по Лабиринту, знает каждый Алва. - Ты пришла за мной, - спокойно говорит он. Интересно, что там, за границей жизни? Попадет он в Закат — в который не верит, - или в Рассвет, в который не верит ещё дольше? Или ему суждено пройти Лабиринтом, в который верили в древности? А если да, если он его пройдет, то встретит ли там...       Женщина – молча, без улыбки, - поворачивается и выходит из комнаты. Она не зовет, не оглядывается – зачем, если все и так ясно. Алваро не задерживается и перешагивает порог так же, как делает все — не сожалея и не оглядываясь. За его спиной захлопывается дверь, а синеглазая женщина словно скользит вперед, сквозь время – от начала эпох, и сквозь пространство – от первого движения жизни, и мимо смерти – та отступает, склонившись в полупоклоне, прикрыв глаза, не отражающие свет.       Алваро идет, а на стенах коридора словно проступают силуэты людей. Те, кого он знал, любил, ненавидел, презирал, оставлял позади... Диомид перебирает четки, Рудольф падает на колени рядом с упавшим человеком, Алиса улыбается, легонько покачивая веером, Арно смеется, ловя солнечные блики клинком... Чем дальше от жизни, тем тяжелее смотреть. Антония и Инес держатся за руки, смотрят как в детстве, веря в то, что отец сможет разрешить все их беды. Рамон улыбается — ещё не зная и не понимая то, что уже очевидно взрослым, Рубен машет рукой проходящим по заливу кораблям, Карлос приносит клятву оруженосца... Жизнь моего эра — моя жизнь, эхо разносится по площади, которая почему-то пуста, и в жилах словно нет ни капли крови, но Алваро продолжает упрямо идти и наконец видит Долорес, ту, ради кого он прошел бы все лабиринты мира. Она всегда разная, множество образов сплетаются в один — смеющаяся девчонка, танцующая на берегу моря, повзрослевшая, с браслетом на запястье, с ребенком на руках, в смявшейся шали у постели умирающего сына... Встретит ли он её здесь? Или они обречены вечно кружить по Лабиринту, не находя выхода — друг без друга?       Женщина останавливается. Впрочем, дальше идти некуда, коридор закончился, впереди виднеется дверь, которая кажется Алваро странно знакомой. Синеглазая смотрит на него и улыбается — так, словно не привыкла это делать, - и начинает отступать. Проходит несколько мгновений — и он остается один, а на стене проявляется фреска. Она медленно тает, словно растворяется, но синева взгляда ещё видна. Её глазами смотрит весь мир: в них соль моря, тяжесть скал, ярость молний, холод ветра, и где-то в глубине — та девочка, которую из поколения в поколения ищут мужчины их рода. Алваро отворачивается. Вероятно, она и так сделала больше, чем должна была. А ему, по-видимому, нужно идти дальше. Он подходит к двери и останавливается — узнавание скользит по краю сознания, понимание, напротив, приходит яркой вспышкой. Алваро глубоко вдыхает прохладный воздух Лабиринта и делает шаг вперед.       ...Боги умеют смеяться, думает он, осматриваясь. Королевская приемная — на светлом паркете играют веселые солнечные блики, легкий ветерок развевает занавеси, важные коронованные лебеди словно кивают старому знакомому... Алваро усмехается. Конечно. А потом он чувствует, что больше не один. Нет никаких звуков, просто к взвеси запахов добавляется тонкий аромат цветов граната. Это – начало, и конец, и завершение очередного витка спирали, а сердце снова бьется как в тот день, когда он впервые увидел её танцующей на берегу моря. Алваро оборачивается. Теперь он точно знает одно – нет ничего, что помешало бы ему пройти предназначенный путь.       ...В Торке Рокэ Алвасете на миг прерывает игру на гитаре, прижимает струны ладонью и замирает. Внутри что-то ломается, как хрупкий ледок под каблуком, сердце заходится бешеным стуком, виски словно сжали холодные руки... Недолго — всего несколько мгновений и становится легче. На руке выступает кровь и Рокэ удивленно смотрит на порез. Струной, наверное... Давно с ним такого не случалось, впрочем, раньше он и не чувствовал себя так, словно сердце вот-вот остановится. Он откладывает гитару, подходит к приоткрытому окну, распахивает его и полной грудью вдыхает свежий воздух. Звезды в Торке яркие, не такие крупные, как на юге, но их так же много, словно кто-то швырнул вверх ледяное крошево. Знакомые созвездия ищутся легко, и это позволяет отвлечься от непонятной раны и головной боли.       …На ледниках Сагранны рождается ветер и, покружив рядом с вершинами, мчится вниз. Он напитывается холодом горных родников, окунается в знаменитые озера, а оказавшись на равнине, играет степными травами, которые тревожно шелестят, пригибаясь под порывами. Говорят, что ветер забывает, и это правда, но те, кто так думает, сами забыли о многом. Этот ветер помнит. Он летит дальше, взметывает пыль в развалинах Гальтары, подгоняет рассвет – скорее, скорее, пусть закончится эта ночь, - и мчится дальше, к югу.       … Над Эпинэ проносится гроза — на черноте неба четко выделяются золотые молнии, которые бьют — может ли это быть, Создатель, шепчут побелевшими губами люди - в одно и то же место. Обуглившееся дерево на опушке леса в Старой Эпинэ останется вечным памятником этой ночи, а получивший свое огонь успокаивается.       …На севере вздрагивает земля, словно Разрубленный змей ворочается, пытаясь соединиться. С вековых елей осыпаются шапки снега, трескается лед на реках, а на небе видны росчерки падающих звезд.       …Ветер оказывается там, куда стремился. Он проносится вдоль побережья, расправляет полотнища флагов, обвисших на шпилях замка, а затем, так же стремительно, разбивается о белые скалы. Взлетает россыпь мелких брызг от поднявшейся волны, вздыхает море, и наступает тишина.