Холодный

      Джон вытаскивает металлическую иглу из шеи Пятницы и, придерживая того за тонкую талию, ведёт к постели. После его возвращения — Джон не знает, как это назвать по-другому, — он стал весить немного меньше, и держать его легко.От лампы свет белый, тусклый, он придаёт его обнажённой коже бледный оттенок. Она выглядит белее бумаги — это уже не пугает, как прежде, стало почти привычно. Гладкая, идеально ровная, без видимых ран. Джон свободной рукой стряхивает книги на пол, укладывает его на чистую простыню и задумчиво рассматривает его тело.       Пятница смотрит вверх, не мигая, его глаза пустые, но красивые, как и были. В них не хватает игривого блеска, а на лице — самодовольной ухмылки. Ещё он не дышит, не говорит и, возможно, ничего не чувствует. Но и без всего этого Пятница очень красивый: был, есть, будет — мёртвые не меняются. Его внешность, кажется, изначально была создана совершенно неопровержимо идеальной.       Убирая его чёлку вбок, Джон проводит рукой по лбу и, наклонившись, прикасается губами к мраморной коже. И холодный! Он очень холодный!       Впрочем, для трупа вполне нормально быть холодным. Технология, благодаря которой он двигается — настоящий дар свыше. По-другому назвать не получается. Его тело не изменилось и не изменится спустя годы. Джон думает об этом постоянно, но не сейчас. Сейчас он хочет отдохнуть и забыть про всё на свете.       В одно-единственное окно едва проникает солнце: его лучи путаются в плотной ткани штор. Джон садится на кровать, глубоко дышит, втягивая специфический металлический запах крови: привычный и слабый. Он опускается рядом с ним, плотно прижимаясь к его боку, и взгляд падает на торс: ребра сильно выпирают, бледная кожа обтягивает их тонким слоем. Джон бессознательно дотрагивается до его щеки тыльной стороной ладони, слегка поглаживая её: нежная, приятная на ощупь, тоже холодная, но ему нравится.       — Холодный. — Это прозвучало без должного сожаления. Констатация и так известного факта, до которого Пятнице нет никакого дела.       На голос Пятница поворачивается медленно, смотрит, как всегда, в пустоту и ждёт указаний. Но Джон больше ничего не говорит. Он проводит кончиками пальцев от подбородка к кадыку, спускается к выделяющейся ключице и резко отдёргивает руку, пугаясь собственной наглости. Но его кожа действительно очень мягкая. Пятница, как всегда, не реагирует.       Джон судорожно выдыхает в несколько заходов и вновь дотрагивается. Обводит каждую выступающую кость, утыкаясь в сгиб между шеей и плечом, и закрывает глаза. Он касается кончиком носа его кожи, аккуратно берёт его за подбородок, отклоняя голову вбок. Он смотрит на паутину тёмно-синих вен и едва ощутимо — сам не зная, зачем, — дотрагивается до них. Проводит языком по губам — всё же чувствуется его вкус: металлический, кислый, неестественный.       Вновь уткнувшись в шею, Джон кутается в светлых волосах и замирает. Волосы очень мягкие — он часто их расчёсывает, а кожа очень нежная — хочется дотронуться ещё. Он ведёт языком к уху, слегка прикусывает, оставляя за собой розовый след на мертвенно-бледной плоти. Пятница не двигается.       Дотронувшись до его руки, он переплетает пальцы — они холодные, даже ледяные — и, приложив его ладонь к своей груди, сжимает сильно-сильно. Лежит так ещё пять минут, после чего собирается с мыслями и переваливается в сторону, плотно прижимая его к постели. Замирает в сантиметре от его лица, смазано целуя гладкую кожу.       Джон разводит его руки в стороны, устраивается поудобнее. Ноги тоже. Проводит ладонями от худых колен до бёдер, немного сжимая ягодицы, едва сдерживается, чтобы не сжать их сильнее. Пятница не будет против — он точно знает, но всё равно не может пересилить себя. Целует бледную кожу, всё, что попадается на пути, спускаясь к ключице, выводит языком узоры, оставляя за собой след из слюны. Вслепую нащупывает флакон, валяющийся около постели. Выливает масло себе на ладонь и обхватывает свой член, размазывая жидкость по стволу.       Стон вырывается сам по себе, когда Джон дотрагивается до покрасневшей головки. Он не выдерживает — склонившись к лицу Пятницы, скользит пальцами по плотно сжатому анусу, резко проталкивая их внутрь. Чуть склонив голову вбок, он смотрит в серые глаза. Они пустые, и единственное, что он видит в них, — собственное отражение. Он проводит языком по сухим губам, проскальзывая внутрь, нетерпеливо трётся членом в скользкой и прохладной ложбинке, утыкаясь в анус, и немного давит вперёд, наваливаясь всем весом.       Когда тугие мышцы плотно стягивают член, Джон не может сдержать стон: громкий, гортанный. От такого самому становится стыдно, и он закатывает глаза, а дыхание моментально срывается. Вздохи получаются глубокие: от запаха затхлой крови и едкого масла голова кружится. Уперевшись одной рукой в подушку около его лица, Джон наклоняется чуть ниже и ведёт ладонью по его груди, осторожно, наслаждаясь каждой секундой, каждым сантиметром, и медленно двигает бёдрами. Пальцы скользят по выпуклым ребрам, и он наклоняется ещё ниже, проводит носом вдоль от солнечного сплетения к шее и на секунду замирает. Прикусывает тонкую кожу, сразу же вылизывает её, словно извиняясь за свою несдержанность.       Обхватив его за талию, Джон чуть приподнимает его тело и входит глубже. Член сжимает сильно, до боли, но слабой, почти приятной. Дыхание перехватывает от его вида: волосы слегка разметались по подушке, кадык не двигается, не дышит, не говорит, и мраморная кожа без единого изъяна. Пятница кукла — он не хочет так думать, но именно это лезет в голову — делай что хочешь. Но Джон не делает, сдерживается (почти) — и так позволяет себе слишком много — и тянет на себя, так что тот сползает с подушки.       Пульс бьётся в висках, и из-за этого голова идёт кругом, очертания предметов в комнате расплывчатое. Единственное, что он видит чётко, — лицо Пятницы. Идеальное, спокойное, полностью отрешённое — такое, каким он привык видеть его последний месяц. Возможно, именно таким он выглядит по-настоящему красивым.       Локти трясутся, не выдержав вес тела, сгибаются, и Джон валится сверху и прислоняется лбом к его лбу, желая остудить голову — он ведь холодный.       — Обними, — на секунду его одолевает стыд, и он добавляет: — Пожалуйста.       Пятница слушается беспрекословно — едва ли ему нужно было говорить «пожалуйста», но по-другому Джон не может. С промедлением в несколько секунд он протягивает к нему руки, обхватив за шею, прижимает к себе.       Джону кажется, кончики его пальцев немного вздрагивают, и ногти царапают кожу. Кажется.