No cronica: Сага о ведьмачке

Когда Ферн ушел из-за стола, его домочадцы продолжили трапезу, но разговоры вели теперь исключительно ненавязчивые. Строго говоря, болтала в основном Мерсифул, ведьмак то и дело отмахивался, а госпожа Аркейн курила, думая о чем-то своем. Когда блюда сменили в четвертый раз и подали десерт, она поднялась и, прежде чем уйти, сказала: — Мерси, дорогуша, карета до Кантерлотта готова. Мой милый шевалье, проводишь ее, а затем попрошу в мою лабораторию. Мерсифул снова взялась перевязывать Грея, в который раз удивляясь, как же быстро затягиваются раны на ведьмаках – кровь уже давным-давно остановилась и взялась прочными струпьями, а вот рогу понадобится чуть больше времени, возможно, около трех недель. — Откуда этот шрам? – спросила Мерси, нежно проводя копытом по большому У-образному рубцу на груди Грея. Рана выглядела старой, но Мерси готова была поклясться на Солнечном Писании, что еще год назад ее тут не было. — Работа, – буркнул ведьмак, скучающе пялясь в потолок, пока кобылка втирала ему в края ран специальную мазь. – Оно тебе не нужно. — Грей… Ты ведь возьмешь меня в следующее путешествие? – решила сменить неудобную тему Мерси. – Точно возьмешь? Ты обещал! Грей Стар поморщился: — Оно тебе точно надо? Решительный взгляд Мерси был более чем выразительным, и Грей вздохнул: — Вот лишай… возьму, если госпожа прикажет. Куда же я без тебя… — Это хорошо, – вспыхнули глаза Мерсифул. – Потому что следующее путешествие будет свадебным! Мы поднимемся на гору Эби-Нур… — Эби-Нур – озеро. — Хорошо, озеро! С этого озера начнется наш путь по Зебраару… — Эби-Нур в Таврии. — Хорошо, тогда сначала мы пройдем по Таврии, пересечем пустыню и попадем… — Таврия – архипелаг, там нет пустынь. На Мерси было жалко смотреть. Только она робко открыла рот, как Грей вздохнул: — Давай я тебе сначала лучше атлас подарю? Мерси кивнула и уткнулась в плечо Грею. Тот, немного подумав, обнял ее. — Грей? — Мерси, карета. Когда они подошли к карете, на небе собрались тучи для весеннего дождя. Грей Стар не стал утруждать уже впряженных возниц и сам открыл дверь, украшенную гербами. Опустил ступеньки. — Хотела бы я, чтобы ты отправился со мной… – сказала Мерси, забравшись в карету и высунувшись из окошка. — Я знаю. Но госпожа сказала остаться здесь. — Сказала. Грей? — М-м? — Мне жаль Ферна. Он бы непременно пришел проводить меня. — Пришел бы. — Но ему плохо, Грей. Я не могу любить его, но и смотреть, как он страдает – тоже. Если бы у меня только хватило смелости попробовать заступиться за него перед… Грей, прошу, поговори с госпожой? За нас обоих? Видит Селестия, он заслуживает хотя бы шанс на любовь. Любовь и удачу… Грей немного помолчал, чувствуя, как по щеке скатывается холодная капля. Вторая. Начинался дождь, медлить больше не стоило. — Поговорю. Мерси благодарно улыбнулась, вдруг резко притянула ведьмака и поцеловала в губы. Затем, засмущавшись, скрылась в карете, задернув шторку. Грей Стар ухмыльнулся: разлучаются всего на две недели, а целуется, как в последний раз. Подав знак возницам, он еще немного постоял под разливающимся дождем, провожая карету взглядом до ближайшего холма, и только потом пошел домой. Дома было пусто и тихо, госпожа Аркейн прогнала всех слуг. Отряхнувшись у порога, словно собака, и сбросив насквозь промокшие бинты, Грей Стар направился в библиотеку, где, пройдясь по корешкам книг, нашел полку с дамскими и рыцарскими романами. Потянул за корешок «Обещание Горизонтов». Шкаф скрипнул и медленно приоткрылся, демонстрируя ступени винтовой лестницы, ведущей вниз. По ним ведьмак и спустился в лабораторию. Стоит сказать, что лаборатория Аркейн де Элот по меркам ее полноценных магов-коллег была маленькой и выглядела откровенно бедно и невзрачно. В ней не было ни тиглей, ни кучи мензурок и трубочек, в которых бы что-то постоянно кипело и плескалось, не было клеток с экзотическими тварями, кучи волшебных реагентов, не было… проще сказать, что в ней было: грубо сколоченный стол, покрытый рунами, да несколько приборов, похожих на медные вешалки, к которым кто-то прикрепил драгоценные камни и увеличительные линзы – мегаскопы. Сейчас они были отодвинуты в угол, а госпожа Аркейн сидела посреди комнаты и дорисовывала мелом на полу магический круг, то и дело сверяясь с гримуаром, обернутым в черную кожу. — Он не пришел проводить ее? – спросила госпожа, рисуя точку, обведенную в круг: алхимический знак «золото». — Нет. — Poulain. Бледный, обидчивый, с горящим сердцем, в котором еще живет наше маленькое волшебство… когда-то я была такой же. К счастью, с взрослением это проходит. Подай мне свечи. Грей Стар осмотрелся: связка восковых свечей лежала в пыльном углу рядом с мегаскопами. Он подобрал их и поднес госпоже, а та, приняв, полуобернулась и чуть прищурилась, вглядываясь в лицо ведьмака: — Ты тоже ведь не согласен с его женитьбой, не так ли? Грей Стар молчал, но герцогине не требовались слова. Непроницательные герцоги на политической арене долго не живут. — Тебя подговорила Мерсифул? Грей Стар не ответил. — Подговорила. Но ты ведь не болванчик и сам можешь принимать решения. И ты понимаешь, что расчетный брак укрепит позиции семьи де Элот. — А какой в этом смысл, если ее часть будет страдать? Колдунья оторвалась от вырисовки печатей и как-то по-новому взглянула на ведьмака: — Вот как? Но разве не ты был готов пожертвовать всем ради нас? — Вот именно – я, – спокойно ответил Грей Стар. – Мне абсолютно плевать на свадьбу, и, если угодно, я займу место Ферна. Колдунья отложила мел в сторону – круг был готов – и достала очередную сигару. Закурила, задумчиво пуская колечки, пока четырнадцать свечей позади нее, подхваченные телекинезом, взмывали одна за другой в воздух и становились по периметру круга. Усевшийся Грей Стар передернул плечами: ему было откровенно неуютно. — Ты очень похож на него, – наконец произнесла госпожа Аркейн. – Подойди. Грей Стар покорно сделал несколько шагов и склонил голову, а госпожа поворошила его гриву: — Скажи мне, мой дорогой шевалье, где же твой старший брат? Где Литл Джоук? – внезапно спросила она. – После того, как вас выпустили, ты пытался его найти? Грей Стар несколько стыдливо промолчал. Признаться честно, он не особо задумывался о старшем брате, исполняя поручения де Элот. Лишь раз ему приснился сон, где он увидел того, кто когда-то носил имя Литл Джоук: в тумане, совершенно один, тот рубил воздух и кричал что-то неразборчивое, что-то о дурацкой шутке. Но прежде чем Грей смог сделать к нему хоть шаг, видение рассеялось. И больше никогда не появлялось. — Я думаю, с ним все в порядке, – наконец произнес Грей Стар. Он и сам искренне хотел бы в это верить. – Нас обучали хорошо, а брат, несмотря на свою придурковатость, был опытным рубакой и везучим сукиным сыном. Но вы правы, мне стоило бы заняться его поисками поплотнее. С вашего позволения, чуть позже я так и сделаю. — Хорошо, дорогуша, к твоим услугам будет вся сила рода де Элот. А теперь войди в круг. Грей Стару не нравилась эта затея. Ему не нравился этот круг. Ему очень не нравилась книга, с которой госпожа Аркейн срисовала печати. И ему совсем не нравилось, на что он был вынужден пойти, чтобы заполучить этот том. — Моя госпожа… — Войди в круг, дорогуша. Или ты мне не доверяешь? Грей Стар нервно переступил с ноги на ногу. Все его полузвериные инстинкты, помноженные на знания и опыт – а он знал, что это за книга, и примерно представлял, что написано в круге – буквально накатывали волной, кричали, что добром это не кончится. В другой подобной ситуации ведьмак бы уже давно ощерился мечом, напал или отступил, но сейчас… сейчас эта волна предосторожности ударилась о дамбу всего одного простого вопроса. Верит ли он своей семье? И, закрыв глаза, Грей Стар вступил в круг. — Молодец. Стоящий в углу мегаскоп взмыл и приземлился рядом с госпожой, алмаз в его навершии засветился ровным голубоватым светом. — Ты очень похож на него, дорогуша, – отстраненно повторила колдунья. – На моего возлюбленного Лансера, моего самого лучшего старшего брата навсегда… Bhain’ne calar! Из алмаза вырвался белый луч и ударил в потолок прямо над центром магического круга. Нарисованные мелом письмена озарило внутренним голубым светом, а расставленные свечи вспыхнули, но вместо огня из фитилей сорвались молнии, заключая ведьмака в магическую клетку. — Госпожа! – зарычал Грей, отшатнувшись, зажмурившись и прикрыв глаза ногой: даже ведьмак не может вот так просто взглянуть прямо на молнию. — Знаешь, он ведь однажды сказал то же самое, – продолжила госпожа Аркейн, вливая в кристалл магическую силу. – «Зачем укреплять семью, если в итоге ее члены будут несчастны?». И потому родители позволяли мне быть тем, кем я являлась изначально: слабой кобылкой, увлекающейся магией и волшебством. Той, кому нужен был верный рыцарь в сверкающих доспехах. Почти как ты. Верхушки молний изогнулись и пригвоздили Грея к полу. Ведьмак взвыл и затрясся, словно в припадке. — Но потом он исчез, – холодно продолжила госпожа Аркейн, делая короткую затяжку. – Juste comme ça. Получил метку, вбил себе в голову, что он Избранный Рыцарь Двух Принцесс, и пропал, прихватив немного денег и фамильный хлам, который по недоразумению все еще считался мечом. А маленькой, уже к тому времени утратившей возможность иметь жеребят из-за занятий магией кобылке, верящей в верных рыцарей, пришлось стремительно взрослеть. И пошло: заседания палаты, интриги, постоянные попытки подсыпать мне в стакан всякую гадость, лавирование между оппозицией, Капитулом и Церковью… и каково же было мое удивление, когда в одном из не самых лучших приютов моей вотчины я наткнулась на вашу четверку, двое из которой были внешне почти точной копией моего СЛСБН. Из пола по периметру круга потянулись черные струйки дыма и взвились угольными щупальцами, слепо шаря повсюду. — И я взяла вас. Взяла, чтобы сделать наследниками, полноценной семьей. Но пришли они, deux putes couronnées, и забрали тебя и Литла. Снова забрали, как моего возлюбленного Ланса, отняли и изуродовали, превратили в мерзкое чудовище! Магический круг прорезала трещина и распахнулась, являя гигантский глаз, на зрачке которого и оказался ведьмак. И тут же все щупальца устремились к Грею, а тот закричал, чувствуя невыносимый жар. — Ты прав, мой дорогой шевалье! – воскликнула госпожа Аркейн, сломав и отшвырнув недокуренную сигару. – Во главе семьи должен стоять тот, кто по доброй воле готов пойти на жертву! Ну же, Олд Джоук, держись! Когда я исправлю твое тело и верну того жеребенка, ты, а не слабосилик-Ферн, станешь герцогом! Грей Стар ее не слышал. Оглохший, ослепший от боли, придавленный к земле, он кричал и выл как никогда в жизни. В Каер-Теалт его учили терпеть боль: обливали кислотой, пережевывали, сдирали кожу в месте, которое юные ведьмаки без лишних прикрас прозвали Мучильней. Но даже Мучильня не смогла подготовить его к такому: под действием магии круга кости ведьмака трещали и крошились, но тут же вставали на место и срастались, кожа лопалась и регенерировала, раны открывались и сразу обращались шрамами. Дымные отростки жадно впивались в тело, рвали мышцы, мочалили сосуды, разлагали клетки и снова собирали воедино, словно безумный живой паззл. На ведьмаков обычно не действует магия, для них она как факел для ледяной статуи… Но сейчас эту статую сунули в самое сердце звезды. — Da’arian annoi! Bhain’ne calar! – уже рычала остальные части заклинания госпожа Аркейн, судорожно листая страницы. Круг Обратного Преобразования, почему он не работает?! Почему мерзкий ведьмак не обращается в ее любимого?!! – Ann Gal Scam’Hanach!.. Тем временем Грей в очередной раз дернулся и пополз. Воля к жизни, желание существовать, все это придало ему крошки сил и поставило одну-единственную цель: нужно покинуть круг, оставляя за собой куски дымящейся плоти и булькающей крови, возможно, лишившись пары конечностей, но пересечь мерцающую черту! И Грей Стар полз. Извиваясь, словно раздавленный червь, он преодолел полтора шага и уткнулся носом во что-то холодное, продолговатое. — Нет! Не трогай свечи! Gvella, glan!.. Остатков сил Грея хватило еще на один крошечный рывок. А потом был взрыв.

***

Клен на заднем дворе Тротингемского приюта имени святой Рэдиэнт Хоуп был отличным: высокий и крепкий ствол, на котором можно выцарапать послание, раскидистые ветви с густой листвой, в которых было удобно играть в прятки. Единственный недостаток: он рос недостаточно близко, чтобы по нему можно было перелезть через забор. Именно поэтому сейчас недалеко от преграды лежала на боку бочка, а пыхтящий шестилетний единорожек упорно пытался установить на нее доску. Рядом сидели еще трое жеребят-ровесников и наблюдали за потугами товарища: — У тебя ничего не выйдет, Олд, – произнес один из них, пытаясь незаметно как можно ближе подсесть к маленькой кобылке, единственной в компании. Олд демонстративно проигнорировал друга и наконец смог найти баланс. — Значит так, – обратился он к остальным. – Все помнят план? Я встану на один конец доски, Ферн влезет на дерево, прыгнет, спланирует и приземлится на другой, а я ухвачусь за ограду и перелезу на улицу. Потом то же самое сделает Литл. — И я! – воскликнула маленькая Мерсифул. – Я тоже! — Ну зачем? – тоскливо спросил Ферн. – Нас тут хотя бы кормят, а там? Что мы там будем делать? — Ты можешь остаться, – презрительно бросил Олд, попрыгивая на доске и проверяя ее на крепость. – А мне тошно. Выберусь, убегу из Тротингема, подальше от этой мерзкой старухи, стану наемником, найду себе пещеру под убежище, научусь драться и буду защищать вас, слабаков. — Почему пещеру? — Потому что у настоящего наемника обязательно должна быть пещера, о которой будет знать только он и его друзья, – ответил Олд, раздраженный глупыми вопросами друга. – Большая, чтобы в ней можно было хранить много золота и устраивать оргии. — Да, Ферни, пещера – это здорово! – поддакнула Мерси. – Олди, а что такое «оргии»? — Не знаю, но наемники постоянно устраивают оргии – значит, и нам придется. — А я смогу в них участвовать? Олд с сомнением покосился на подругу: — Не знаю. Обычно девчонок в наемники не берут. Значит, не сможешь – тогда придется только мне, Литлу и Ферну. — Я не хочу становиться наемником! – запротестовал последний. — Хорошо-хорошо, слабак, значит – только я и Литл! Лит, ты-то хоть будешь наемником? Почти точная копия Олда, смотрящая во все глаза совсем в другую сторону на порхающую бабочку, не ответила. Олд подошел и отвесил брату подзатыльник. — А? – дернулся тот, глупо улыбнувшись. — Копытом в лицо на. Наемником будешь? Литл задумчиво почесал затылок: — А зачем? — Чтобы быть сильным и защищать вот его и ее, – поочередно ткнул копытом в Ферна и Мерсифул Олд. — Эй, меня не надо защищать! – возмутилась Мерси, но никто не обратил внимания. — От кого? — От тех, кто обижает. — А кто их обижает? — Твист, например. — Так ты же ей уже кончик уха откусил, – удивился Литл, – она теперь боится с нами за один стол сесть. — И тебя потом еще за это старуха Дебрис выдрала, – поддакнул Ферн. Олд снова демонстративно проигнорировал друга, но хвост невольно дернулся, пытаясь скрыть несколько различимых полос на крупе: следы от розги. — Не Твист, так кто-нибудь другой – мы научимся давать сдачи всем! — Всем? На лицо Литла набежала тень, сам он сжался, словно перепуганный щенок, а глаза его забегали: — Всем?.. – почти шепотом переспросил он. – И даже… хи… хи-хи… и даже им?.. Мерси сглотнула и в ужасе прикрыла рот копытцами, а скривившийся Ферн воспользовался случаем и приобнял ее крылом, с брезгливым укором взглянув на Литла. — И даже им, – твердо произнес Олд, яростно раздувая ноздри. – Особенно им! Ферн зябко передернул крыльями: от Олда веяло чем-то нехорошим, даже страшным. Точно так же, как и тогда, в погребе, который маленькому жеребенку все еще снится в кошмарах: сырой, без единого лучика света, со спертым воздухом. И четверо жеребят, жмущихся друг к другу под мерный плеск просачивающихся сквозь доски капель. Подставивший язык Олд сказал, что это была кровь. — Т… хи-хи… тогда я с тобой! – вернул Ферна к реальности голос Литла. Но прежде чем жеребята успели осуществить задуманное, из задней двери приюта вышли двое. — Вот они, госпожа Аркейн, – подобострастно произнесла старая алмазная псина. – Маленькие негодники, но дружные… щенки, представьтесь госпоже, сначала ты, Ферн. Ферн? Ферн! Ферн вздрогнул и проснулся. Он лежал на кровати в маленькой каморке, которая больше походила на шкаф, чем на полноценную комнату. Впрочем, Ферн не жаловался: в этом гробу помещался небольшой стол, а большего для работы помощнику тротингемского прокурора и не надо. Ферн поднялся с кровати, жмурясь от заглядывающего сквозь крохотное окошко полуденного солнца, и застонал: голова гудела, как соборный колокол. Рядом с постелью стоял небольшой горшок с рассолом – к нему бедняга и припал, мысленно помянув хорошим словом тихую и милую старушку-процентщицу, которая и оставила ему это «лекарство». Кое-как приведя себя в порядок и ополоснувшись в чане с холодной водой, Ферн натянул свой неизменный камзол и поспешил в магистрат: для пропуска рабочего дня помощнику прокурора требовалась причина посерьезней, чем тривиальное похмелье. За что его и ценили, помимо прочего. Магистрат Тротингема встретил Ферна тишиной: внутри было абсолютно пусто, только один-единственный сидящий у входа мелкий клерк шепнул, что помощника прокурора сию же секунду желает видеть господин судья. Шепнул и тут же испуганно прикрыл лицо, словно Ферн был прокаженным. Судья Линчлав, для друзей – Флаффи, маленький, круглый и лохматый, словно отъевшийся параспрайт, носился из одного конца кабинета в другой, то и дело роняя со стола бумаги, которые, будучи поднятыми, вскоре снова оказывались на полу. Увидев Ферна, Линчлав подлетел к нему и едва не сбил с ног: — Вот ты где, проклятый, явился и не запылился! Весь магистрат с самого утра на ушах, а главный временно исполняющий обязанности прокурора шляется… – Линчлав запнулся и подозрительно принюхался: – Ты что, пил?! — Флаффи, ради всех святых Селестии, можно потише? – взмолился Ферн, пытаясь вспомнить, где и почему он так вчера надрался. Получалось не очень. — Потише?! Потише?!! – Линчлав задрожал, а его маленькие крылышки быстро-быстро затрепетали, словно у колибри. Тем временем Ферн подошел к большой картине – «Суд Конебиса», висящей позади стола судьи, и потянул за раму: за произведением искусства оказалась ниша, в которой стояли пара бутылок и кубков. Беззвучно разевающий рот хозяин кабинета не возражал. — Госпожа Аркейн померла? – мрачно буркнул Ферн, бесцеремонно наполняя кубок превосходным вином и делая глоток. Судья Линчлав, конечно, был слегка эмоционален, но чтобы довести его до подобной истерики – требовалось что-то из ряда вон. Массовая резня посреди площади, нашествие накеров или смерть хотя бы уровня герцога. — Так ты уже в курсе? – внезапно полностью спокойным тоном спросил Линчлав. Вино пошло не в то горло, и Ферн закашлялся, пытаясь прочистить легкие. — Че… что?! — То, – ядовито ответил Линчлав. – То, что пока ты вчера где-то нажирался до поросячьего визга, в имении де Элот произошел взрыв! Несильный, здание внутри практически не пострадало, а прислуга, которую госпожа герцогиня выгнала в задний домик, вообще услышала только тихий хлопок, которому не придала особого значения – госпожа герцогиня запретила входить в дом под страхом самой страшной кары. Собственно, запрет на следующее утро нарушил ваш дворецкий, Рычард, который и спустился в лабораторию, а затем помчался к нам, запечатав подвал и снова запретив прислуге делать хоть шаг на порог имения. От вываленной информации Ферн пошатнулся и осел, выронив кубок. Го… госпожа Аркейн мертва? Сильная, властная, продумывающая на несколько ходов вперед, подавляющая своим присутствием – и вдруг вот так просто умерла?! Конечно, лабораторный взрыв – это не так глупо, как, к примеру, подавиться оливковой косточкой, но Ферн решительно не мог представить скоропостижную кончину для приемной матери. Но вдруг его, Ферна, кольнуло: Мерси! — Ничего с твоей Мерсифул не случилось, – словно прочел его мысли Линчлав. – По словам Рычарда, она покинула дом раньше и сейчас где-то на пути в Кантерлотт. Ферн облегченно вздохнул, во всей этой эмоциональной суматохе он упустил отъезд любимой. Что же, раз с ней все в порядке, остальное пусть и трагично, но поправимо. — Я отправил самых доверенных ребят – братьев Ассов – они с остальными стражниками оцепили поместье, а сами спустились в лабораторию, – продолжил Ланчлоу, похлопывая по карманам своего кафтана. – По их словам, за время работы в страже они видали многое, даже как-то доставали из каналов жертв риггера, но, когда в вашем подвале одно из тел шевельнулось, Лик Асс… кхм… невольно опорожнил кишечник. — О… одно из тел?.. — Ага, – Линчлав наконец смог нащупать искомое: маленький флакончик золотого эликсира, в состав которого входили корень валерианы, персен, листья темноцвета и кое-что еще, что алхимики не выдавали даже своим подмастерьям, пока те не достигнут статуса мастера. Как успокоительное эликсир просто отличен. – Ваш одомашненный ведьмак. Его доставили сюда и, Луны ради, краше в гроб кладут. Закрытый. А бедняга жив и даже, возможно, выкарабкается, но сейчас допросить его крайне сложно: бредит и постоянно проваливается в беспамятство. Линчлав вытащил из флакончика пробку и вылил в один из кубков несколько капель. С сомнением посмотрел на Ферна и добавил еще столько же, затем почти до краев заполнил вином и протянул Ферну: — Пей. — Флаффи, я… — Давай-давай. Поверь, смерть достопочтимой герцогини – еще не самое страшное. Самое страшное лежит у меня в ящике. Ферн нерешительно взвесил в копыте кубок. Злоупотребление эликсиром может и сердце остановить. — Поверь, оно того стоит. Ферн решился и быстро сделал два глотка, чувствуя, как по телу разливается истома, а ноги словно оборачивают в пуховое одеяло. Линчлав удостоверился, что кубок друга пуст, и дрожащей ногой взялся за ручку верхнего ящика стола. И дернул. Линчлав не переборщил с дозой: если бы он дал только половину, его друг впал бы в истерику, если бы пожадничал совсем – умер от ужаса, глядя на тяжелый гримуар в черной кожаной обложке, на которой огромными буквами было выведено название: «Grimoirium Imperium». А так Ферн замер соляным столбом. Он не был магом, но знал, ЧТО лежит перед ним. Знал и даже боялся лишний раз пошевелиться в присутствии этого предмета. Спустя пять минут Ферн смог найти в себе силы прошептать: — Это… он… — Это он, – мрачно подтвердил Линчлав. Гримуар Империум, один из Трех, писанный ногой самого Проклятого Императора. Первый, Аль-Азиф, по слухам, сгинул с хозяином и его империей в ледяной Бездне; третий, Стиксмоникон, опять же по слухам, хранится где-то в Кантерлотте под личным надзором Ее Величества. А второй – вот он, в его, Линчлава, кабинете, лежит на столе и источает зловещую темную ауру. И нет никаких сомнений, что этот черный труд стал погибелью герцогини де Элот. И одной герцогиней он не ограничится. Занятие темной магией, как и гоэтией, – тягчайшее преступление в Эквестрии. Уличенного не просто изгонят, его… сотрут. Вырежут, лишат всех титулов и званий, вымарают само имя из всех летописей, вытравят из картин и витражей, из памяти целого народа. Уличенного и всех, кто хоть в какой-то мере причастен, кто просто знал, кто хоть о чем-то догадывался, но не сказал. Процесс вымарывания небыстрый, но первого виновника, жившего во времена Прихода, сейчас знают в лучшем случае под прозвищем Безымянный: ни внешности, ни имени, ни деяний – только преступление. Имя второго уже не называют вслух, ограничиваются лишь титулом. А третьей рискует стать Аркейн де Элот. Все это пронеслось и в голове у Ферна, вместе с образом смерти. Смерти рода де Элот. Его. И, самое главное, Мерсифул. Ведь даже если они докажут свою невиновность, лишенные фамилии, титулов, земель и денег долго бывшие дворяне не протянут. — Кто-нибудь еще знает об… этом? – наконец шепотом спросил Ферн. — Только ваш дворецкий, – так же тихо ответил Линчлав. – Я выгнал всех из магистрата и запретил страже пока предпринимать хоть что-то на месте преступления, разумеется, кроме доставки ведьмака: но он сейчас не в лечебнице, а в одиночной камере под присмотром одного из Ассов. Но, Ферн, у нас ничего не выйдет. Как только в подвале появится хоть кто-нибудь из чаровников, Капитул слетится, как дикие жальщики на свежий труп. Они раскопают, Ферн, обязательно раскопают. По секундам восстановят, что произошло в том подвале. Боюсь, это конец. Действие зелья начало ослабевать, и Ферн поправил сдавивший горло воротник, нащупав какую-то цепочку. Он снял ее, и в его копытах закачался амулет. Теперь, в трезвом уме, Ферн смог рассмотреть его получше: однотонно-красный камень, словно свеже пролитая кровь, формой и размером напоминающий идеальное перепелиное яйцо, которое всеми лапками обхватил крошечный паучок. Увидев амулет, Линчлав странно всхлипнул, выхватил свой флакончик и, даже не потрудившись разбавить лекарство в вине, отхлебнул. — Что? – насторожено спросил Ферн. — Что? Что?! – рявкнул Линчлав. На него лекарство из-за постоянного приема действовало слабее. – Мать моя Найтмер Мун, папа – Дискорд, а зачинали меня в Тартаре через жопу: почему из твоей семьи сегодня лезет всякая дрянь?!! — Да в чем дело-то?! – зарычал в ответ Ферн, мигом вспомнив вчерашнюю пьянку с Рубином. – Это просто подарок от друга, амулет на удачу! — От друга?! На удачу?!! – Линчлав нервно захохотал. – Плюнь в лицо при встрече этому другу, потому что с такой удачей и несчастье не нужно! Если ты еще амулетом не воспользовался, выкинь, как настоящий друг тебя прошу, нет, умоляю! Выкинь эту мерзость и забудь! — Да с чего бы?! Линчлав подбавил себе еще лекарства: — Скажи мне, Ферн, что ты видишь на этом яйце? — Паука. Возможно, сенокосца. — Это не просто паук, Ферни. Это, будь он во веки веков проклят, Львиноголовый Паук, Корам Агх Тэра! — Мне это ни о чем не говорит. Очередная секта вроде ждунов Найтмер или хаоситов Дискорда? — Да кого волнуют эти блаженные фанатики, – отмахнулся Линчлав. – По сравнению с культом Корам Агх Тэра, они всего лишь сброд юродивых, пусть и иногда на их усмирение приходится выделять стражу. А Львиноголовый Паук, это… это… в общем, в жизни может так произойти, что ты получишь такой вот медальон-бехерит. Найдешь, получишь в подарок, купишь – главное, что сама судьба сведет тебя с ним и огласит условие договора. Потом случается несчастье, через день, месяц, год. И у тебя есть выбор: воспользоваться этой соломинкой или же попытаться решить все своими силами. Если выберешь первое, проблема так или иначе исчезнет, но потом, опять же, возможно, годы спустя… – Линчлав замолчал, постукивая копытом по столу, а затем стыдливо, выдавливая из себя каждое слово, признался. – Когда-то я заключил договор, чтобы получить должность судьи. Теперь на моем столе лежит… это. — А что случится, если… нарушить условие соглашения? — Поверь мне, обычная смерть станет самым желанным исходом. Поэтому если ты воспользуешься бехеритом, я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе, потому как это было условием моего контракта. Но умоляю тебя, откажись. Потому что, если Дискорд вправду существует и может влиять на наш несчастный мир, это творение – его лап дело. Ферн не ответил. Сейчас самому себе он виделся подвешенным на краю пропасти, у которой не было дна. Крылья не желали работать, всеми ногами он вцепился в Грея и Мерси, а удерживала его от падения тонкая медная цепь, давящая на горло, будто удавка. Ферн снова взглянул на амулет, мысленно проносясь по вчерашнему разговору. Пусть и такой страшной ценой, но половина противников его счастливой судьбы убраны. Интересно, был ли Грей Стар тем, кто принес этот талмуд в их дом? Знал ли он, что это за вещь? Он же ведьмак, он борется с чудовищами и проклятиями – не мог не знать. Или он действительно всего лишь жертва? — Жертва… – отрешенно произнес Ферн. Возможно, под влиянием амулета, но так или иначе, в его голове складывался план, как спасти репутацию госпожи Аркейн. – Господин судья, подайте бумагу и перо с чернилами. Судья безмолвно подчинился. Дрожащей ногой главный помощник тротингемского прокурора вывел: «Ведьмак Грей Стар, опаснейший преступник, изобличенный в гнусном злодеянии против закона, трона и народа, признался, ничего не утаив…» Помощник прокурора остановился, поставив крошечную кляксу. Перед ним на мгновение вспыхнуло одно-единственное воспоминание, и вместе с воспоминанием в голове вновь зазвучали укоризненные шепотки. Но помощник прокурора вспомнил кое-что еще. Всего пять слов. И эти пять слов подняли в его душе темную волну, которая заглушила голоса и прорвалась на уста жестокой улыбкой, от которой даже шарахнулся в сторону господин судья. И помощник закончил: «…и подлежит отныне заточению. Бессрочному. В подвалах Каер-Иф.» Поставив точку, он протянул документ судье. Тот подписал и спросил: — Что дальше? — Дело закрыто, – мертвым голосом произнес Ферн. – Заткните любого, кто попытается копать: прислугу, стражников, просто любопытных. А я возьму книгу и отправлюсь в Кантерлотт. И буду надеяться, что Львиноголовый Паук так силен, как вы его рисуете. Выйдя из здания магистрата, неся за пазухой гримуар, сперва Ферн попытался взлететь. Но ничего не вышло: крылья висели мертвым, ничего не чувствующим грузом. Теперь это были бесполезные рудименты. Тогда Ферн взял экипаж и приказал править в поместье: нужно было раздать приказы слугам и хоть как-то подготовиться к многодневному путешествию. И если загадочный Львиноголовый Паук поможет разобраться с Капитулом и Принцессой, то как сообщить обо всем несчастной Мерси? И, что важнее, как объяснить? На одном из перекрестков они разминулись с закрытой окованной железом каретой с решетками на крошечных окнах: в таких обычно перевозят заключенных. Конечно, Грей Стар не мог быть в ней, но от одного вида слегка отрезвевшему от пережитого Ферну стало дурно, и он, словно желая спрятаться от мира, зашторил окна и улегся в глубине кареты. Как и тогда, когда он еще мог лететь, горечь со слезами выплеснулась из него, резонируя с миром тихой песней: Селестия, прости мне этот грех, Но что же оставалось делать мне? Когда ее любовь, и свет, и смех – Все, все назначила судьба ему. И уступить ему я должен был? Прости меня, что я не уступил… Селестия, прости мне этот грех, Но что же оставалось делать мне? Когда моя карьера и успех – Вся жизнь моя стояла на кону, И кто-то должен был пойти ко дну. Прости меня, что выпало ему… Селестия, прости мне этот грех, Одно мне оправданье перед небом. Селестия, ты выбора мне не дала, И точно так бы поступил и он, Будь он вместо меня перед тобой. Таков наш век, он нас такими сделал…

***

Тюрьму Каер-Иф строили не пони. Больше всего она своей формой напоминала огромное веретено, чуть более чем наполовину вкопанное в промерзлую землю и возвышающееся посреди бескрайней Ледяной Пустоши. Шестнадцать этажей, верхние три – из чистого янтаря, остальные из кристаллов, которые не смогли распознать даже жители Пропавшей Империи. Грея Стара поместили на минус девятый этаж, в шестидесятую камеру. Сама она была не такой уж большой, но от пола, потолка и стен все равно тянулись цепи, смыкавшиеся кандалами на ногах и шее Грея, удерживая его в центре комнаты. Несмотря на глубину и, как следствие, полное отсутствие окон, в камере вовсе не было темно: легкий голубоватый свет исходил отовсюду, не меняясь и создавая вечные сумерки. Время от времени безмолвный тюремщик с потухшим, словно старые угли, взглядом беззвучно отмыкал сливающуюся со стенами дверь и ставил перед заключенным железную тарелку, наполненную сваренной на воде овсянкой. Будто издеваясь – хотя может ли издеваться почти живой мертвец? – тюремщик ставил тарелку ровно так, что Грею приходилось тянуться вперед, подцеплять и притягивать посуду кончиком языка: цепи и стены мешали колдовать не хуже двимерита, да и как использовать телекинез, когда твой рог обломан до основания и каждая попытка отдается нестерпимой болью? Со временем Грей Стар прошел через все муки, какие только переживают узники, забытые в тюрьме. Поначалу он только приходил в себя: путешествие из Тротингема в Каер-Иф казалось ему бессвязным сном, урывчатым кошмаром, во время которого он лишь в некоторые моменты выныривал в свет окружающего мира, судорожно делал глоток и снова погружался во тьму пучины беспамятства. Уже в камере, кое-как восстановившись, он начал с гордости, порождаемой уверенностью в своей невиновности. Он верил, что это ошибка, и вскоре за ним пришлют кого-то, кто освободит его именем де Элот. Но никто не пришел. Вскоре Грей Стар начал сомневаться, и это столкнуло его с высоты гордыни. Он стал умолять, пока еще не богов: боги – последнее прибежище для отчаявшихся. Пока что он молил всего лишь тюремщиков: он просил позволить ему прогулку, дать хоть какую-нибудь книгу, да даже перевести в другую камеру. Постоянство. Именно постоянство, невозможность даже вести отсчет времени, сводило его с ума. Грей Стар пробовал считать секунды в уме – и постоянно сбивался. Дойдя до сотни, он попытался нацарапать черточку на полу, но она тут же растворилась. Он пробовал вести отсчет по тому, как его кормят, но тюремщик приносил еду нерегулярно, опять же, если опираться на мысленный отсчет. Ах, как ведьмак в тот момент завидовал обычным каторжникам, порой десятками гибнущим на рудниках от изнеможения: они-то хоть могли перемолвиться словечком друг с другом, узнать, который час! Тогда Грей Стар решил пойти на некоторую хитрость. Было одно место, в котором он теоретически был все еще свободен. Закрыв глаза, он погрузился в сон уже осознанный, доставая из закромов разума картины памяти. Он вспоминал все в мельчайших подробностях: прекрасный особняк де Элотов, вкуснейшие травяные сосиски, тающие на языке, мягкий запах духов Мерсифул и раздражающий одеколон Ферна. И как же ведьмак проклинал себя за то, что запомнил за свою недолгую жизнь так мало: даже то воспоминание о маленькой молчаливой кобылке в переулке было бы для него сейчас как глоток воды посреди пустыни. Но Каер-Иф был необычной тюрьмой, и она была способна на куда большее, чем просто вневременное заключение. Под действием стен ведьмачьи воспоминания понемногу тускнели и иссушались, как уже упомянутая вода посреди песков Зебраара. В какой-то момент воля Грея надломилась, и он все же взмолился богам. Первой стала Селестия: — Дорогая Принцесса Селестия, – начал он вслух, только чтобы лишний раз развеять сводящую с ума тишину, – Я никогда не просил вас ни о чем, да и праведником меня назвать сложно. Да, чтобы достать тот гримуар, я совершил ужасный грех, но видите Вы, что это было исключительно из любви и верности к семье. Прошу вас, Ваше Высочество, если уж вам угодно покарать меня, то пусть это будет Суд Принцесс, и я услышу ваш приговор лично… После этого он еще не раз возносил молитвы Старшей Сестре, попутно умоляя тюремщика доставить его прошение в Кантерлотт. И однажды ведьмаку приснился сон: он сидел на кристальном берегу у бескрайнего моря из чистого солнечного света, накатывающего легкими волнами. И когда Грей попытался прикоснутся к этой «воде», та отпрянула от его копыта, а из кристальной земли взметнулись колья, заключая ведьмака в клетку. Проснувшийся Грей Стар воспринял это как знак. Следующей, кому он начал возносить мольбу, была принцесса Луна: — Ваше Величество, – шептал он, – вы всегда учили, что каждый ведьмак должен рассчитывать только на себя, и видите Вы, я честно пытался следовать вашим заветам. Но сейчас я не справлюсь один. Прошу вас, Луна вы или же Найтмер Мун, дайте мне сил вырваться отсюда, пошлите помощь, и я отдам вам все, что пожелаете, стану вашим до последнего волоска… Вскоре ему снова приснился сон, и теперь ведьмак сидел на краю кристальной пропасти, а перед ним клубился серебряный туман. Грей Стар протянул копыто, но туман отпрянул, а из земли снова взметнулись штыри и заключили преступника. Проснувшись во все больше возрастающем отчаянии, он взмолился Дискорду: — Дискорд, Отец Хаоса и Раздора! Я не знаю, вправду ли ты заключен в Кантерлоттском саду, но, если у тебя есть сила, помоги мне, и я клянусь, что посвящу всего себя твоим замыслам! И опять ему был сон, в котором ведьмак видел калейдоскоп бушующих красок, и снова те отпрянули, только тот к ним потянулся, и снова ведьмака заключили в клетку. Постепенно силы Грея таяли. От все большего и большего наката отчаяния он даже попытался было покончить с собой, отказываясь от еды, но обнаружил, что чувство голода не усиливается, а желания справить нужду он с момента заключения не испытал вообще ни разу. Зачем же тогда его вообще кормят? Еще одна извращенная и непонятная ему форма пытки? В какой-то момент он заметил, что его дух будто бы отдаляется от тела, но списал это на начинающееся безумие – вот только безумен ли тот, кто считает себя безумцем? Решивший не думать об этом Грей Стар не знал, как долго он еще продолжал молиться всем и каждому, одновременно цепляясь за такие мимолетные и ускользающие воспоминания-искорки прошлой жизни. Тюрьма же продолжала разделять и иссушать несчастные дух и тело. В конце концов его мышление угасло.