Спи

Мерцающий слабый свет в номере не слепит, но вызывает глухое раздражение. Жан-Жак борется с желанием щелкнуть выключателем, погасить свет - не делает этого. Помнит тихие слова Отабека, произнесенные пару минут назад тихим голосом: - Не люблю темноту. К чему были эти слова - непонятно, но то, что они въелись в мозг Жан-Жака едкой проволокой, факт. Неоспоримый. Не поддающийся объяснению. Приходится сжимать руку, отвлекаться на другое. Конкретно сейчас - сонное и хмурое. Тело Отабека, что без всякой задней мысли падает на двухместную кровать от усталости. Лерою остается подойти ближе, не садясь на мягкую поверхность, коснуться кончиками пальцев темных жестких волос. Провести немного по ним, даже кожи головы не касаясь, и услышать тихий, но довольный вздох. И когда Жан-Жак плюхается рядом, строит веселую мину и спрашивает: - Что, так быстро выдохся? Ответом служит чужая голова на его коленях. Доверие в обычном жесте сочится во все стороны, прихватывая с собой самообладание Лероя. Профиль Отабека под его неспешными касаниями плавится, расплывается, точно температура в комнате под сто градусов, и они должны умереть. И метафора не описывает возбуждение - безграничную нежность. Нежность, что граничит с безумием. Желанием привязать к себе, никуда не отпускать, кормить с ложечки. Внутри сердце разрывается, переполняется чужеродными эмоциями, а с языка срываются противоречивые слова: - Надо же, я сегодня и правда выносливее тебя оказался. Внимания этим упрекам, естественно, ни Отабек, ни Жан-Жак не придают. Первый только прикрывает глаза, обнажая дрожащие, не по-мужски густые ресницы и трется щекой о бедро Лероя. Легонько, едва надавливая смуглой кожей на жесткую ткань джинс. Сказать, что Жан-Жака всего щемит, вбрасывает в это марево - ничего не сказать. Никто и не говорит. Молчат оба. Один - шумно из-за мыслей в разнобой, а второй - тихо, иногда посапывая, явно погружаясь в дрему. Жан-Жак знает это наверняка. Знает, как именно засыпает Отабек. Тихо вздымающаяся грудь, приоткрытые, точно в недосказанности, губы и белая, чуть заметная кромка зубов между ними. Мешать не хочется, но Лерой не удерживается: большим пальцем проводит по расслабленному лицу, вынуждая Алтына морщить лоб, надавливает на нижнюю губу, обнажая край десен, и тут же отпускает. Отпускает, потому что знает: еще немного, и он отобьет весь сон у Отабека. Совершать такое, заранее зная, сколько тренировок перенес Алтын за последние часы, Жан-Жак не в силах. Осторожно, будто в замедленной съемке, он заваливается на кровать и бережно утягивает за собой Отабека. Не беспокоится, что его открытую нежность могут заметить: сейчас наплевать. Еще раз проводит по чужим волосам, вслушиваясь в учащающееся дыхание. Отабек едва ворочается в его объятиях, смачивает губы языком и приоткрывает один глаз. Смотрит сонно, недоверчиво и говорит хрипло: - Нужно раздеться... - пытается бормотать что-то еще, но сонный лепет уже не удается разобрать. Жан-Жак щурится недовольно, прижимает сильное, но такое мягкое и податливо сейчас тело к себе и говорит: - Спи. Звучит несколько грубо. Грубо даже для разбрасывающегося словами Лероя, только Отабек на это улыбается самыми краешками губ. Улыбается, чтобы принять заботу, чтобы мягко провалиться обратно в сон, чтобы щеки Жан-Жака заалели, как и его олимпийка.