Я считал его лучшим другом

Сейчас я вам расскажу как всё было. Мы все давно были ужасно уставшими и вымотанными. Но хуже всех выглядел Мирослав. Последнее время меня пугало его состояние: настроения у него вообще никакого, а за целый день он и слова не проронил. И вот, по окончанию очередного нашего концерта, уже за кулисами, он подошёл ко мне. Пытался что-то сказать, но поначалу я трудно понимал его речь, и потому мне показалось, что он пьян. Но спустя время я начал отчетливо всё понимать и от его слов мне стало не по себе. Нет, он был совсем не пьяным. Но он просто не понимал, что он несет! Мирослав говорил мне в тот вечер много ужасных вещей. О том, что он устал. О том, что его не понимают. О том, что его окружают неудачи. И о несчастной любви. А так же сказал мне, что хочет совершить суицид. Первый раз он сказал это ещё во время концерта, когда мы кланялись аудитории, но я тогда не уделил этому особого внимания. Ей-богу, он вёл себя как подросток! Я был уверен в том, что он просто требует внимания к себе и хочет, чтобы его пожалели. Определенно он был вымотан, так же как и каждый человек в нашей группе. Но из нас никто не жаловался на свою жизнь так сильно, как он. Вот я и сказал ему, что, на мой взгляд, в его случае нет ничего настолько трагического и, самое главное, неразрешимого, чтобы предпринимать такие радикальные меры. Но что если он всерьёз? В глубине души я жутко переживал и надеялся, что он передумает. Надеялся, что он просто играет обиженного жизнью. Надеялся, что он не собирается этого делать. Надеялся, что всё обойдётся. Надеялся, что он образумится. Потом он сказал, что я во многом прав, что и правда есть многие временные неприятности, которые однажды просто исчезнут. Но он был твёрдо уверен, что не пройдёт его безответная любовь, из-за которой, в основном, он и несчастен. — Да неужели в мире найдётся такая девушка, — я начал высказываться стереотипами (чего только не будешь говорить, чтобы поддержать друга?) — которой не понравился бы парень-музыкант? По-моему у них это довольно популярно. — Понимаешь ли, всё не так просто, — ответил он, а затем, вероятно, подумав, что ему уже нечего терять, добавил — это не девушка. В воздухе повисла продолжительная пауза. В этот момент гнев охватил меня. Для меня подобные вещи были неприемлемы. Но следующая новость ошарашила меня ещё больше: на мой вопрос о том, кто же является объектом его «любви» он ответил понятно и лаконично: «Ты». Мирослав посмотрел на меня виновато, и, не дождавшись моего ответа, взял мою ладонь и коснулся губами моей руки. В этот момент меня начало трясти от отвращения. Я резко выдернул свою ладонь из его мерзких объятий, и, не контролируя поток своих слов, я долго говорил много неприятных для него вещей. Для меня его признание означало предательство, ведь считал его лучшим другом. Для него моя реакция означала предательство, ведь он рассчитывал на то, что я пойму его. Конечно, он представлял себе то, как я могу отреагировать на его заявление, но всё же до последнего надеялся. Надеялся, что я пойму его. Надеялся на моё сожаление. Надеялся, что я не отвергну его. Надеялся, что мы останемся в хороших отношениях. И теперь не было сомнений, что он совершит самоубийство. Ведь человек живёт до тех пор, пока хранит надежду, а я его надежду убил. Но усмири я тогда свой гнев и отправь я его к хорошему врачу, чтобы он вылечил свою «любовь», вероятно, всё сложилось бы иначе. Но, увы. Я еще помню его прощальное, со слезами на глазах, слово «извини», почти неуловимое тепло на коже, в том месте, где он оставил поцелуй и его отдаляющийся от меня, полупрозрачный силуэт.