Исповедь

      Ты взял мои ледяные руки в свои и стал одаривать каждый палец нежным поцелуем. Ты всеми силами старался унять мою дрожь, то мелкую, то крупную, хотя на улице было лето, и температура была не ниже 25 градусов. Мне было неведомо: озноб ли меня бил или меня охватывал страх перед вердиктом родных, но моё самочувствие однозначно оставляло желать лучшего. Помню, что именно в тот день ты решил раскрыть семье тайну наших отношений. С улыбкой вспоминаю свои чересчур самонадеянные попытки отговорить тебя от этой опасной затеи… Но кого ты будешь слушать? В любом случае, уж не меня точно.        Мы сидели на скамейке рядом с домом, и ты обнимал меня так, чтобы согреть и спину, и руки… и душу. Никто никогда не имел на меня такого влияния, какое оказывал ты. Только ты мог меня успокоить так, будто на самом деле ничего страшного не произошло. Ты один собирал и склеивал моё настроение, разбитое на мелкие, безнадёжные осколки, причём делал это таким образом, что не оставалось ни малейшего шрама, и даже самые незначительные царапины заживали, словно их никогда и не было. Лишь рядом с тобой у меня было чувство, что я живу, что моя никчёмная и бессмысленная жизнь не такая уж и никому ненужная.        Не знаю, как долго мы сидели на этой одинокой скамейке, но с тех пор, как мы там устроились, и до того момента, когда мы всё же решили уйти, солнце успело и взойти, и побыть в зените, и спрятаться за горизонтом, окрашивая небо в разнообразные оттенки розового и жёлтого. Нам не надо было говорить, мы даже редко заглядывали в глаза друг другу. Каждый из нас просто сидел, даря объятия самому близкому и любимому человеку.        Знаешь, я никогда не забуду нашей с тобой первой совместной ночи. До сих пор я не могу забыть тот кошмар, что мне приснился в предшествующую ночь. За мной гнался страшный монстр, грозя забрать меня с собой в Преисподнюю. Мне приходилось бежать так долго, что дыхание могло уже не восстановиться, так быстро, словно мне нужно было побить скоростной рекорд Формулы-1, только без использования автомобиля. Мои ноги в любой момент могли просто взять и заплестись в самый запутанный узел, что незамедлительно привело бы к моему падению. А это означало конец, конец всему: погоне, страданиям, жизни… И это произошло. Земля оказалась у меня под носом, из которого уже сочилась кровь. Мне было страшно, невыносимо страшно, что моя жизнь прервётся в таком тёмном и безлюдном месте, и никто не узнает о моей смерти до тех пор, пока тело не будет обнаружено. А это могло произойти и через час, и через день, и через месяц… Из моего горла раздавались странные и непонятные звуки — то ли шёпот, то ли крик, то ли стон, то ли всхлип…       Внезапно до меня начали доходить какие-то посторонние прикосновения и слова: — Всё хорошо! Успокойся! — кто-то гладил меня по голове. Странно, у меня была абсолютная уверенность, что после смерти я попаду в Ад, тогда почему я слышу такой нежный шёпот, похожий на голос ангела? — Успокойся, это просто кошмар. Это был сон, всё в порядке! — Мне казалось, что этому нежному бархатному голосу можно верить. Ведь если бы это был Ад, то скорее всего так заботливо ко мне бы вряд ли относились… Мои глаза распахнулись.        На улице заря только занималась, и в комнату протискивался тонкий, но яркий красноватый луч света. Надо мной сидел ты. Твои длинные волосы цвета воронова крыла доставали до кровати, но их большая часть пыталась укрыть меня от недружелюбного мира. Ты сидел, склонившись над моим лицом, и нежно целовал меня в висок, повторяя, что всё в порядке. Было ещё достаточно темно, но я знал, что это ты. Больше некому.        Мой голос был очень слабым и хриплым, как у умирающего, хоть и были приложены все возможные усилия, чтобы сделать его более слышимым: — Прости. И в мыслях не было будить тебя. Извини, пожалуйста! — голос был тихим и ещё хриплым ото сна, из-за чего сразу захотелось крепче обнять черноволосого ангела.  — Всё нормально, я и так уже проснулся, — сказал мой рассветный посетитель, пытаясь подавить зевок. — Успокойся, всё хорошо! — он продолжал успокаивающе гладить меня по голове. — Всё равно уже не заснуть, давай позавтракаем? — мои попытки вырваться из крепких объятий были встречены протестом, Итачи только крепче приобнял меня. — Итачи! Я правда голодный.  — Ну ладно, ладно, — он улыбнулся и ослабил хватку, позволив мне встать с кровати. — Чем завтракать будем?  — Ты же знаешь, из меня не лучший фантазёр на эту тему.  — Я просто хотел тебе настроение приподнять, прости — видимо, сам ещё не до конца проснулся. — Итачи встал и пошёл на кухню, а я направился в ванную.        На кухне передо мной предстала уже привычная картина: на столе стоял готовый завтрак — омлет и кофе, а Итачи сидел за столом в ожидании меня. — Ну что, лучше себя чувствуешь? Надеюсь, аппетит не пропадёт? — опять Итачи издевается, но это не кажется мне грубым или неприятным, наоборот — я слышу в его голосе нотки беспокойства, и это меня приободряет: хоть для кого-то я не лишний человек.  — Да ну тебя, — отмахиваюсь от него с улыбкой и сажусь напротив. — Всё, что ты готовишь, получается настолько вкусным, что даже если уже переел, всё равно что-нибудь из всей этой вкуснятины, да слопаешь.       Завтракали мы, как всегда, в тишине, мы не особо жаловали телевизор во время еды, да и разговаривать нам не казалось жизненно необходимым в это время — что, другого момента не будет? Итачи достаточно быстро разобрался со своим завтраком, а вот мне пришлось повозиться, но не потому, что не было вкусно, нет. Просто мои мысли были сосредоточены на одной просьбе, которую мне очень хотелось высказать Итачи, но меня терзали вечные сомнения, что он откажет. Я, конечно, понимаю, что он навряд ли откажет, но подобные сомнения и мысли о никчёмности стали частью меня уже достаточно давно — ещё когда мне было около четырёх-пяти лет, всё родительское внимание уделялось Итачи, а мне ничего не доставалось. Но у меня был тот самый Итачи, который каждую свободную минуту проводил именно со мной, помогая, обучая, подбадривая и, когда надо, давая подзатыльник. Он всегда был гением, лучшим из лучших, поэтому всё первосортное родители сразу же отдавали ему. Хоть он и говорил, что ему очень приятно такое внимание, лично мне было доподлинно известно, что без этой избыточной «заботы» ему было бы гораздо лучше. Он сам мне много раз говорил об этом, иногда даже упоминал, что в какой-то мере завидует мне — ребёнку, на которого родителям по большому счёту наплевать.  — Ты чего еду гипнотизируешь? — голос Итачи внезапно вырвал меня из размышлений. — Не нравится? — такое чувство, что он обидится, если я не доем завтрак за три секунды.  — Э-эй, почему сразу не нравится? Может мне хотелось есть его холодным, — и мне на самом деле пришлось съесть большую часть уже давно остывшего омлета где-то за минуту, причём не прерываясь. —Видишь, всё съедено — очень вкусно было, спасибо большое, Итачи! — Вскоре и едва не успевший замёрзнуть кофе был выпит, а посуда — помыта.        Сегодня суббота, но у Итачи занятия в институте, а меня ждали ребята, чтобы поехать за город, праздновать день рождения одного из наших одноклассников. Со мной очень мало кто общается — хоть я и весьма привлекательной внешности, мне не особо хочется болтать о всякой всячине со всеми подряд, да и отношение родителей в детстве отбило желание заводить друзей и рассказывать им всё самое сокровенное — для этого у меня всегда был Итачи. Но сегодня был день рождения моего единственного друга — Наруто Узумаки — он, конечно, самый настоящий болван, но у него есть душа, что ли. Не знаю почему, но это был второй человек (после Итачи), с которым мне не было тяжело общаться и который мог меня если не понять, то хотя бы выслушать и немного успокоить. Наруто во многом был моей полной противоположностью, но несмотря на это, нам было вполне комфортно друг с другом, а поэтому было бы подло с моей стороны игнорировать приглашение, произнесённое самим виновником торжества. Несмотря на все попытки Наруто уговорить меня остаться на ночь, мне всё же удалось уйти около половины девятого вечера. Домой я вернулся еще до одиннадцати, но Итачи уже спал, раз не встретил меня у двери; так что не долго думая я принимаю душ и ложусь спать.       Кто-нибудь, объясните мне, чем и кому моё существование так мешает? Почему мне снова снится кошмар, из-за которого я просыпаюсь в холодном поту и на пределе дыхания? Часы показывали половину первого. Мне захотелось пить, поэтому пришлось вылезти из постели и направиться на кухню за водой. Нет, я никогда не напиваюсь до чёртиков в голове и звёздочек в глазах, так и в этот раз — не было особого повода заливать в себя подобное топливо в запредельных количествах, так что это было не предвестником похмелья, а скорее попыткой успокоиться после ночного кошмара. Вернувшись в комнату, вижу Итачи, сидящего на моей кровати. — Мне казалось, что ты спишь, — мне не хотелось чувствовать давление тишины, поэтому надо было что-то сказать, а это было первое, что пришло в голову. — Тебе опять снился кошмар? — Итачи как-то печально и с сочувствием на меня посмотрел, и в мою голову сразу же вплыла та просьба, которую я обдумывал ещё с утра. — Да, снова. — Попытка собрать волю в кулак увенчалась успехом. — Итачи! — Вдох, пожалуй, слишком громкий. — Можешь поспать со мной? Мне очень страшно одному. А ты всегда на меня действуешь лучше любого успокоительного. — Наверное, главное сделали мои глаза, во взгляде которых читалась безысходная мольба. — Хорошо, если ты действительно этого хочешь, — он слегка улыбнулся, — то давай. Ложись, а я рядом.       Мне кажется, что сон ко мне пришёл сразу же, как ты меня обнял. В эту ночь мне удалось ни разу не проснуться с криками, не дёрнуться в попытке убежать. Просто мне ничего не приснилось. Вообще ничего. Кто-то грустил бы, мол, вот, ничего не приснилось, а так хотелось чего-нибудь такого-эдакого. Но только не я! Для меня эта ночь стала лучшей на тот момент, ведь я выспался. Более того, даже во сне у меня было чувство, что меня кто-то любит, было ощущение желанных и родных объятий. Хотя снов в ту ночь у меня и не было, в моей груди грелось чувство, незнакомое мне ранее, но бывшее на слуху уже столько времени, что проигнорировать и не определить его было невозможно. Во мне родилась Любовь.       Да, Итачи, именно в ту самую первую ночь, когда ты ещё не подозревал, во что могут перерасти наши узы, мне уже было достаточно одного моего чувства на нас обоих. С тех пор каждый ужин заканчивался моей просьбой, которая через некоторое время перестала быть необходимой, так как ты и так приходил в мою спальню. Мне никак не удавалось понять, почему ты спокойно соглашаешься со мной спать, но для меня это было настолько приятно, что в голове этот вопрос надолго не задерживался. Через полгода мне стало тяжело скрывать свои чувства к тебе, но боязнь перед твоим ответом была больше и страшнее. Знаешь, я очень удивился, когда ровно через год после той самой первой ночи ты сказал, что любишь меня. Помню свою реакцию: — Я тоже тебя очень люблю, Итачи! — прошептали мои губы в то время, как глаза смотрели в пол. — Ты что, сомневаешься в этом? — Я никогда в тебе не сомневался, скорее уж наоборот, в себе. — Ты это произнёс с какой-то долей то ли печали, то ли сожаления. — Ты, видимо, ещё ни с кем не встречаешься, чтобы понимать, о чём я говорю. Кстати, это странно для твоего возраста. В семнадцать многие уже имеют богатый опыт на личном фронте. В любом случае, в нашей ситуации это всё ещё и грязно и неправильно, чтобы тебя в это впутывать. — Мне не очень ясно было, что именно ты тогда хотел сказать, но на самом деле мне снова стало страшно, что ты узнал о моих чувствах и теперь таким образом пытаешься меня переубедить, чтобы меня не осуждало общество, и чтобы я сам не делал себе хуже ложными и неправильными мыслями. — Но я не могу больше сдерживаться, прости, — и ты меня поцеловал. В первый раз. Мои глаза были закрыты, чтобы не отпускать это наваждение. В этом поцелуе было столько нежности, извинения, желания, просьбы, что связь с реальностью потерялась ещё с первых секунд и вернулась лишь тогда, когда нам всё-же пришлось наполнить воздухом лёгкие. Мои щёки пылали от неожиданности, моя грудь непрерывно вздымалась и опускалась от нехватки кислорода, мои руки сжимали одеяло, дабы унять дрожь от желания. А ты… Ты сидел, отодвинувшись от меня на максимально дальнее расстояние и смотрел на меня извиняющимся и в то же время страстным взглядом. — Прости, — тихо прошептал ты, — больше я не поддамся внезапному порыву, — сказал ты, пытаясь привести дыхание в норму.  — Внезапному? — в моем голосе слышались и сожаление и удивление одновременно. — Если бы это было внезапно, ты как раз справился бы, не обманывай себя, Итачи! Это достаточно давнее желание, и противиться ему тяжело даже тебе. — Как ни странно, мое высказывание было произнесено достаточно твёрдым голосом. — Если тебя смущает только мнение других — то забей! Оно не так важно, если два человека любят друг друга и хотят быть вместе. Ежели тебя беспокоит моя реакция, то я уже дал свой ответ, — тут мои щёки снова порозовели. — И навряд ли моя точка зрения изменится.  — Ты что, имеешь в виду, что любишь… — Да, я люблю тебя как парня, и уже довольно давно. — Неужели мне удалось это сказать? —… Я уже месяца три не могу тебе сказать о своих чувствах, — прервав некоторую паузу, выговорил Итачи. — Да и ты сам не особенно облегчал мне задачу.  — Три месяца? — мне захотелось узнать, как же моя любовь и ему передалась.  — Да, три месяца назад я окончательно понял, что люблю тебя. Помнишь, как я один раз поздно пришёл к тебе и ты уже заснул, а на следующее утро твои глаза встретились с моими? Прости, но должен сказать, что в тот вечер я жутко возбудился и поэтому я пошёл в душ. А поздно к тебе зашёл всё по той же причине — много думал об истинной природе моих чувств к тебе, и додумался до того, что кончил раза два в душе. — Ты тогда выглядел таким смущенным, что до меня даже не сразу дошло, что я сижу и, крепко обнимая, целую тебя.  — Итачи, — сиплый шёпот был тебе ой как не кстати. — Я хочу тебя! — Не думаю, что сейчас для этого лучшее время, — ты прошептал это мне на ухо, слегка касаясь его губами. — Во-первых, мне кажется, что ещё рано для таких серьёзных поступков; во-вторых, даже если мы это сделаем, то тебе будет больно, а я этого не хочу. В-третьих… — Какой длинный список, — мне пришлось перебить тебя, так как желание грозило в скором времени окончательно отключить мой разум. — Может не надо всегда анализировать ситуацию? Я не хочу останавливаться, Итачи, и я знаю, что ты тоже не так уж и против продолжения. Может тогда всё же не будем испытывать судьбу и просто поддадимся искушению? — Мне было сложно рассуждать более или менее здраво, находясь в столь нежных объятиях, но усилия не были напрасными, потому что ты наконец-то сдался.  — Однажды твоё упрямство доведёт тебя до беды, — сказал ты и начал меня целовать. Сначала ты пытался оставаться нежным и осторожным, но как только я притянул тебя ещё ближе и попытался взять инициативу на себя, тебя как будто подменили. Ты стал целовать меня не просто с остервенением, но и с какой-то долей собственничества, а я и не был против.        С тех пор мы с тобой не просто жили вместе, но мы стали полноценной парой любящих сердец. На протяжении трёх лет мы жили, ни о чём не беспокоясь. Мы были вместе, но никто об этом и не подозревал. Но вот однажды ты сказал, что надо об этом уведомить родителей. Мне не хотелось, чтобы они об этом узнали. Но не потому мне было страшно, что они могут отказаться от меня, а потому, что они откажутся от тебя и попробуют каким-то образом тебе перекрыть дорогу по жизни. Да, в тот день мы долго сидели и мне никак не удавалось убедить себя в необходимости раскрытия тайны родителям. Но… На следующий день, мы всё же это сделали, и их реакция меня только расстроила, хотя должна была успокоить. «Нам всё равно, — сказали родители хором. — Делайте, что хотите, живите, как хотите. Вы оба уже достаточно взрослые, чтобы понимать и серьёзность и аморальность ваших отношений. Мы не поощряем и не проклинаем вас и ваш выбор, но впредь давайте сведём наши встречи к минимуму.» Навсегда запомню эти их слова. Ты меня спрашивал много раз, почему меня огорчил ответ родителей. И знаешь, наверное сейчас я, наконец, наберусь смелости и скажу.  — Итачи! — Несмотря на то, что вокруг не было ни души, мне проще было говорить шёпотом. — Наверное, действительно следовало тебе сказать, почему. Возможно, если бы это было произнесено раньше, ты бы был ещё жив. Но мне хотелось, чтобы ты всегда был со мной. А мой ответ мог тебя оттолкнуть, наверное… Не знаю. Мне казалось, что родители всегда любили тебя, а меня считали лишним. Но в тот день в их глазах читалась такая боль утраты, что смогла переубедить моё мнение по поводу их отношения ко мне. Ни мать, ни отец не говорили, что на самом деле любят меня, но это было написано в их глазах, это легко читалось в их голосах. Только тогда мне стало ясно, что они любили меня гораздо сильнее, чем тебя и именно поэтому загружали только тебя, причём по полной программе. Они не хотели, чтобы мне приходилось мучиться и лезть из кожи вон, дабы стать самым-самым. Они желали, чтобы я наслаждался жизнью в то время, как ты мучаешься и трудишься в поте лица. Они понимали, что ты меня любишь и поэтому будешь делать всё, лишь бы мне было хорошо… Если бы тебе стало это известно, скорее всего ты бы бросил меня, отказался бы от меня и выбросил бы меня из сердца. Ты бы перестал быть моим самым близким человеком, единственным, кого я люблю больше жизни. Нет, моя любовь не угасла бы от этого, но мне было бы очень больно от одиночества вдали от тебя. — Слёзы начали наворачиваться на мои глаза, и мне становилось всё труднее говорить с каждой секундой, но мне надо было высказать всё то, что так и осталось неузнанным тобой. — Итачи! Я слишком сильно тебя люблю, чтобы забыть о тебе, о нас. Я уже сомневаюсь, что смогу кого-то ещё полюбить хотя бы вполовину, как люблю тебя. Прости, что ты умер, а я остаюсь на этом свете. Надеюсь, ты меня дождёшься там, и мы снова будем вместе. Мне всё равно, ад это будет или рай, для меня есть лишь один Ад — там, где нет тебя. Я уже много раз тебе говорил, что люблю тебя, но я не считаю это лишним. Прости, что у тебя такой глупый младший брат.

***

      На улице было промозгло и сыро, шёл сильный дождь, но Саске это ни капли не волновало, он хотел побыть наедине со своим любимым, братом и другом, который теперь спал вечным сном. Как обычно, на кладбище не было никого, и это не могло не успокаивать — его исповедь никто не слышал. Ведь очень мало тех, кто не станет яро осуждать столь близкие отношения между двумя братьями.