awakening

Иногда смотреть на Карму становится больно, будто на солнце без очков или сварочные вспышки, теряющиеся на асфальте. Он и сам похож на искру, когда молчит и смотрит на тебя с надеждой, словно верит, что ты в итоге не проебёшься со своими мечтами и планами, даже если ты изломан до торчащих наружу костей и вытекших мозгов через проломленный череп («уверен, ты сможешь собраться, ты же всегда собираешься»). Но когда Карма начинает говорить, он напоминает разгорающийся пожар, жрущий тебя своими идеями, почти вкладывающий тебе в ладонь аккуратный пистолет с позолотой («ты видишь свою цель — стреляй, не медли»). И ты берёшь и стреляешь: в стеклянные бутылки на скамейке, в крикливых воробьёв, рассевшихся на заборах, в (не)случайных прохожих с колючими взглядами, себе прямо в голову. Иногда Даня и правда боится, что ему скажут «сыграй, пожалуйста, в ящик»; прямо, без обиняков, почти чёртовым приказом (пусть он всё равно звучит как предложение мимоходом). Даня и правда боится, знает, что не сумеет сказать «нет». Всё, что говорит Карма — непреложные истины, именно то, что ему нужно сделать right here, right now. Всё, что говорит Карма по определению стоит того, даже если это спортивная сумка, доверху набитая золотыми-серебряными ожерельями, кольцами с бриллиантами минимум в десять карат, сверкающими изумрудными серьгами и, казалось бы, километрами жемчужных бус. Даня смотрит на чёрную спортивную сумку со страхом. Ему кажется, что стоит открыть её чуть шире и из неё тут же вылезут монстры в тёмно-синей униформе с оружием наперевес, прижмут их лицами в пол (может быть, даже успеют разбить носы и губы) и будут очень долго глумиться над тем, какие же они всё-таки идиоты — думали, что никто их не найдёт, уйдут чистенькими, безнаказанными. В тишине раздаётся звук открывающейся сумки; Карма аккуратно достаёт жемчужный чокер, критично вглядываясь в неуместную золотую розу посредине. На секунду Дане кажется, что он сорвёт её и выкинет в окно («бомжам и то от неё больше проку»), но Карма лишь мягко улыбается, протягивая ему украшение. — Не поможешь? У Дани мелко дрожат руки и голос (ему кажется, что если он начнёт говорить, то точно сорвётся на высокие интонации); у Кармы на лице — самодовольство пополам с торжеством, потому что всё идёт по плану. Они же всё-таки сумели удрать оттуда незамеченными, даже успели договориться с Локи по поводу купли-продажи (даже успели выпить по растворимому кофе из чебуречной по пути). У Дани холодные пальцы и сбитое дыхание, как будто он бежал марафон; ему кажется, что он до сих пор пытается вылезти через то маленькое окошко в туалете ювелирки, царапая мокрый асфальт и давя в себе порыв истошно закричать от страха (шея у Кармы горячая, а мышцы расслабленны, будто он только что проснулся и ждёт чёртов чай в постель). Среди тяжелых выдохов слышится щелчок застёжки. Карма улыбается. — Что скажешь? У Дани столетняя засуха во рту и нервы ни к чёрту. Он бы вообще лучше выбросил всё награбленное в реку, канализацию или раздал бедным с окраин, запихал бы эту сумку подальше и долго бы стоял под душем, в надежде смыть с себя следы преступления (ему кажется, что его вина ярким клеймом отпечаталась на коже). Даня смотрит на улыбку Кармы и свои ладони на его плечах, чувствует ласковые пальцы на своих запястьях и чувствует, что мысли путаются ещё сильнее. — Локи может и не досчитаться одной побрякушки, — улыбка выходит кривой, вымученной. У Дани ощущение, что улыбаться ему больно, неприятно, противно. Карма целует его в щёку, шепча на ухо скромное «спасибо». Даня вздрагивает, слыша вой полицейской сирены за окном.