Время мечтать окончено

Октавиус сидит напротив Капитана в их прицепе и пьет чай с коньяком. Капитан, сидящий напротив него, пьет коньяк с чаем, и не то чтобы Октавиус его осуждал. — Ты понимаешь, почему мне так важно взять власть в свои руки? — спрашивает он в который раз, и тот кивает, прихлебывая коньяк. От него несет алкоголем в любое время дня и ночи, и Октавиусу каждый раз кажется очень странным, что он вообще стоит на ногах. Возможно, думает Октавиус, Капитан таким родился — с запахом алкоголя изо рта и перегара вокруг. Как бы то ни было, ему был бы противен Капитан даже в том случае, если бы он не пах так, словно ты пьянеешь от одного нахождения рядом. Капитан кивает. — Ты хочешь трахнуть Королеву, — говорит он. — Достойная цель. Октавиус морщится, потому что это точно не… м-м, не единственная его цель во всей этой заварушке, но он объяснял это Капитану уже много раз и, наверное, больше не стоит и пытаться. Он знает, что Капитан не настолько тупой, каким хочет казаться, но не понимает, почему тот держит маску даже сейчас. Конечно, они не друзья, и Октавиус презирает его так же, как он — Октавиуса, но такова придворная жизнь, он читал об этом в книгах из прошлого, еще когда не был при дворе. Ненавидеть друг друга, строить заговоры, надеяться на перевороты — это то, что делают будущие и настоящие Короли. Иногда они умирают, когда их свергают, но это его не касается, потому что он даже не Король. — И что ты собираешься делать? — спрашивает Капитан, делая очередной глоток из своей чашки. Чашка в его пальцах кажется слишком тонкой, нежной, хрупкой. В руках Капитана, думает Октавиус, любая вещь начинает казаться хрупкой, даже оружие. Это какая-то особенность Капитана — делать вещи хрупкими. Они не ломаются, но близки к этому. Поэтому он отстранит Капитана от дел сразу же, как только завоюет трон. Потому что давать Капитану власть — чистое сумасшествие. Власть — вещь хрупкая и без вмешательства Капитана. — Пока что не знаю, — признается Октавиус. — Но мне нужно завоевать внимание и сердце Клотильды, а она в мою сторону даже не смотрит. Это бесит его больше всего, наверное. Что она даже не смотрит. Она выбрала его своим помощником, она выбрала его сама — вернее, ее погибший родитель и Баронесса, которая не помешала это сделать, — и теперь она даже не смотрит на него. Кто он еще, как не будущий Король, выбранный жених Ее Величества? — У тебя не тот размер груди для этого, — гогочет Капитан и снова отпивает из своей маленькой чашечки. Октавиус отмахивается. Что знает этот пьяница в девушках и что им надо? И с чего он постоянно шутит на эти дурацкие темы? Клотильда любит мужчин, это разумеется само собой — у нее могут увлечения из других вариантов, но она Королева — у королев такое бывает. Это любая книга скажет. Просто Клотильда хорошая, качественная, самая настоящая Королева, и он обязан стать ее мужем. Он хочет власти, хочет изменить Нео Версаль, хочет, чтобы ему поклонялись и чтобы его заметили. Он хочет, чтобы об него перестали вытирать ноги все вокруг: начиная от Клотильды и заканчивая челядью во дворе и по улицам, когда он заходит на рынок, чтобы быть ближе к народу. Да, он их не любит: они моются в два раза реже, чем он, они мелочны, они, в конце концов, его не любят и не хотят считать его ни выше себя, ни даже равным. И в этом их главное прегрешение, потому что он не выносит, когда его не признают. Он не может понять, почему его не любят — ведь он пытается быть к ним добрым, пытается быть справедливым и даже почти не кривится, когда разговаривает. Если бы они знали, как он разговаривает с Капитаном — они бы оценили. Вместо этого они считают, что он их не любит и считает ниже себя. После первых провалов Октавиус действительно их не любит. — Мне нужен идеальный план, — говорит он Капитану, думая, что Капитан ему ни за что в плане не поможет, но раз уж они временно сотрудничают — то должны обсуждать такие вещи. — Хитрый план. Жесткий план. Умный план. — Я знаю доктора, который может сделать тебе увеличение груди, — предлагает со всей серьезностью Капитан, и Октавиус скрежещет зубами, потому что это последнее, что похоже на идеальный план. — Ты можешь серьезно? — зло спрашивает он и тут же затыкается, начиная сомневаться, стоит ли выдавать свое раздражение и нелюбовь к Капитану. Тот единственный его соратник, такими не разбрасываются. Кроме Капитана — тут больше никого нет, так что разбрасываться ему даже некем. — Да, одна грудь не поможет, — соглашается с послушностью Капитан и мелко кивает. — Нужно идти дальше: смена пола. Октавиус сглатывает и считает до десяти. Просто Капитан много выпил. Просто обсуждать план — не то же самое что его выполнять. Просто ему снова придется все делать самостоятельно. Это привычно, понятно и просто. Придумать идеальный план в одиночку и выдать его Капитану: тот лишь исполнитель, исполнитель Капитан — идеальный. И именно поэтому Октавиус его и привлек. Ну, и потому что он единственный, кто согласился. И единственный, кто вообще есть такого ранга при дворе, если не считать Баронессу, но рядом с Баронессой Октавиус чувствует себя идиотом, поэтому никогда бы не попытался заманить ее в свои ряды. Считать до десяти не помогает, потому что тупая рожа Капитана никуда из поля зрения не девается. Он трет бакенбарды и вздыхает. — Другие идеи? — спрашивает он, просто чтобы поддержать разговор. Он уверен, что вариантов больше не будет, и тогда они переведут тему на что-то другое, более нейтральное, а потом разойдутся, и он сможет заняться планом. Он обязательно будет блестящим, стремительным и успешным. — Выпить? — предлагает Капитан, подливая себе коньяку. Октавиус подвигает к нему ближе свою чашку. Пожалуй, разговаривать с этим персонажем ему придется на равных, иначе в разговоре не будет никакого смысла. Он вряд ли будет, если они оба будут пьяны, но так хотя бы он не будет страдать. Или будет. Октавиус вспоминает, что было в прошлый раз, когда они с Капитаном так сидели. Кажется, он зарекался с ним пить. И вообще иметь общие дела. — Давай подумаем, — продолжает Капитан тем временем, когда заканчивается бутылка и Октавиус лежит на столе головой, подложив под щеку сложенные руки. — Ты можешь предложить ей какую-то выгоду. Чтобы она захотела стать твоей женой. — О, безусловно, это идеальный план, — тянет Октавиус, которого с каждым глотком все бесит сильнее, и теперь скрывать это он даже не собирается. — Бесподобный. Столько деталей. Я сразу вижу, как Клотильда становится моей. — Или, — продолжает невозмутимо Капитан, — Ты можешь начать ее шантажировать. Шантажировать тоже по правилам. — В этой игре нет правил, — говорит Октавиус. Он помнит это из книг. Это придворные игры — тут нет правил. По крайней мере, применимых к их ситуации. Разве что не запускать в город зомби, но на это он и не пойдет сам. Он слишком их боится, чтобы даже думать о них. Он боится даже бродяг, которые живут в городе, что говорить о таких же бродягах, только мертвых. — Есть. В любой игре есть правила, — не соглашается Капитан, и Октавиус удивляется, откуда у того начали появляться философские мысли в голове. Возможно, просто он, Октавиус, дошел уже до его уровня восприятия, и на самом деле Капитан говорит какую-то ересь, и он с ней спорит. — Жизнь — не игра, — высказывает Октавиус собственную философскую мысль. — Придворная жизнь — не жизнь, — отвечает Капитан, и вот это уже кажется Октавиусу чем-то, заслуживающим внимание. — А что это? Капитан не отвечает и снова подливает обоим коньяку из новой бутылки, которые хранятся у него в таком невероятном количестве, что лучше не спрашивать, откуда он их берет. Октавиус согласен с этой мыслью. Это не жизнь. То, как они живут — нельзя назвать жизнью. В его сердце давно расположилась острая ненависть ко всему, что его окружает, и сменить обстановку он не сможет, пожалуй, до своей смерти, так что самое лучшее, что он может предложить себе как альтернативу, — это сменить свое положение в той обстановке, в которой живет. В этом есть своя логика, и Октавиус эту логику любит. Капитан вздыхает и смотрит в окно, хотя за ним никогда ничего не меняется. Что может смениться за окном придворного прицепа, если на двор заходят только слуги, которых можно пересчитать по пальцам, да иногда куда-то убегает Клотильда, вынужденная любовь его жизни. Он не то чтобы любит Клотильду — он ее ненавидит. Ненавидит до дрожи и мокрых снов, ненавидит с первого раза, как она ему отказала, засмеявшись и даже не восприняв его предложение всерьез. А ведь тогда он просто предлагал ей вместе пройти прогуляться. Клотильда была напоминанием о его ничтожности, напоминанием, что ему отказывают, отказывают во всем, что он лишен всего, чего он хочет, и его снедает это каждый день, каждую ночь, каждую секунду. Он ненавидит Клотильду жгучей, кипящей ненавистью большую часть времени. Иногда это проходит, и он вспоминает, что было время — недолго — когда Клотильда ему нравилась, и тогда ненависть опускается до уровня пузырьков в его теле, игристых как шампанское, которое он тоже ненавидит. Капитан сидит напротив него, и Октавиусу кажется, что его он ненавидит не меньше, чем Клотильду. Он всех тут ненавидит, то Капитан и Клотильда — это особенный случай. У них даже имена начинаются на одну букву — а это что-то значит. По крайней мере, это точно что-то значит, когда ты пьян, несчастен и можешь общаться лишь с самым круглым идиотом всего двора. Октавиусу кажется, что ненависть в нем пенится и переливается через край, хотя это всего лишь коньяк, который хочет выплеснуться из него наружу. Коньяку не привыкать, Октавиусу — тоже. — Она не посмотрит даже на тебя, — обнадеживает его Капитан. — Ты для нее — слизняк, никто, пустое место. Это самое большое количество слов и определений, которое слышал у него Октавиус, и ему становится тошно, потому что когда чужое красноречие просыпается лишь от того, чтобы сказать какой ты ничтожный слизняк — это не то, чего он ожидал от этой жизни. Не то чтобы он вообще что-то ожидал от этой жизни, если подумать, его даже не спрашивали, хочет ли он в этой жизни появиться. Капитан качает головой и рыгает, и он настолько мерзок в этот момент, что Октавиус резко встает, пытаясь выйти, но может сделать только шаг, а потом упасть на сидение уже рядом с Капитаном. Тот смотрит на него удивленно, но молчит, потому что кто он такой, чтобы комментировать его ошибки. — Я живу дольше тебя, — говорит Капитан, — я знаю жизнь. Октавиус смотрит на него и горько усмехается, зная, что Капитан — никто. Его максимум — стать Капитаном стражи, и больше ему в этой жизни ничего не надо, ни должностей, ни власти, ни славы, ни даже любви. Октавиусу все это нужно. Особенно власть и любовь. Он бы, может, и обошелся без власти, остановившись на любви, но он трезво оценивает свои способности и силы — власть получить как-то проще. — Да что ты знаешь, — отвечает Октавиус, как будто этот спор к чему-то приведет. — Зачем тебе вообще эта жизнь, чтобы жить ее так? — А что еще ты от нее хочешь? Октавиусу мерзко, он не хочет отвечать на этот вопрос. Что он хочет от жизни? Он хочет, чтобы ему поклонялись. Он хочет, чтобы он что-то значил. Он хочет, чтобы он мог просыпаться в месте, в котором ему нравится. Он хочет не ненавидеть себя и свою жизнь, и то, что происходит вокруг, никак не входит в это определение жизни и того, что он от нее хочет. Но он не будет, ни за что не будет говорить об этом Капитану, потому что тому ведь действительно ничего не надо, этому старому пьянице. Он действительно старше Октавиуса раза в два, он действительно при дворе столько, что видел, как умирала бабка Клотильды. Он, кажется, лично убивал ее мать, когда была попытка прошлого переворота. Как ему сошло это с рук — Октавиус не уверен, но это лишь подкрепляет его уверенность в том, что во время переворотов многое сходит с рук, главное — делать это молча и потом делать вид, что это не ты. У Капитана это получается идеально. Он слишком тупой и, кажется, преданный, чтобы его могли заподозрить. Он не может быть тем, кто задумал переворот, революции, да просто какой-то прием — его маленькому мозгу это не под силам. Поэтому он прибивается к таким, как он, Октавиус, и служит им исполнителем. — Я хочу трон, — говорит он Капитану, чтобы заполнить тишину, — трон — отличное дополнение к хорошей жизни. — Чтобы тебя свергли так же, как предыдущего? Октавиус ненавидит такие вопросы. Они разжигают в нем сомнения, раздувают пламя на этом маленьком костерке сомнений, потому что он старается не замечать несоответствия. Откуда взяться его преданным подданным, если они его ненавидят? Откуда взяться любви народа, если он их презирает? Откуда ему быть уверенным, что, если переворот произойдет, то за ним не последует еще один, но уже в его честь? Ответ прост — он не знает. — Я буду достаточно хитрым, чтобы не свергли. — Так же, как ты достаточно хитер сейчас? Капитан спрашивает его серьезно, и Октавиус проваливается в мир сомнений еще глубже. Возможно, дело в коньяке и запахе коньяка, который окружает Капитана. Капитан сейчас был серьезен или издевался? Неужели Капитан может издеваться? Неужели Капитан может быть серьезным? На эти вопросы он не может ответить даже трезвым, что уж говорить о его состоянии сейчас. Он думает, что Капитан, возможно, не так прост, как кажется, но эта мысль его пугает, так что он ее отметает. Капитан не может быть умнее, чем он есть. Это не по правилам. Он всматривается в тупое лицо Капитана с его свинячьими глазками, он думает, что если бы за этим лицом скрывался великий разум, он бы обязательно заметил. Ум пропустить сложно, ум выражается в речи, во взгляде, во всем. Ум выражается в том, что ты делаешь. Что ты думаешь. Что говоришь. Что — и сколько. Капитан молчит только об их планах, и это выражает если не ум, то сообразительность. Иначе он просто не смог бы выжить при дворе столько времени. Не при Клотильде — при Клотильде выжить очень просто. Клотильда не смотрит на то, что ты делаешь, кто ты такой, какую чушь ты несешь. При Клотильде можно обсуждать заговор против нее же, и она этого не поймет. Именно за это Октавиус ее любит: она идеальная кандидатура, чтобы стать марионеткой в его руках. Послушной, болтливой, строптивой, но марионеткой. Он не питает иллюзий — он знает, что каждое важное решение будет приниматься с боем, что народ нужно будет приучить к тому, что все приказы высказывает именно Клотильда, этим своим говорком, от которого его тошнит. Его тошнит от Клотильды всей, целиком. От этих ее нарядом, от этого ее парфюма, от ее смеха умалишенной дурочки, от всего, что так нравится всем остальным. Клотильда — идеальная Королева. Идеальная ширма для его планов. Октавиус пока что не думал, что он будет делать, когда трон станет его — кроме того, чтобы на нем сидеть, разумеется, но в этом есть своя прелесть. Он успокаивает себя тем, что у него будет еще время, потому что любые реформы невозможно начать раньше, чем народ ему поверит. Прежде, чем начнет считать своим Отцом, Королем, Его Величеством. Это необходимое условие, он знает точно. Он читал. Иначе его свергнут, а ему не очень-то хочется быть убитым. Октавиус думает, что если бы Клотильда не была бы Королевой, он бы обязательно попытался пристать к ней снова. Погулять. Поцеловать. Возможно, содрать с нее эти чертовы ванильные тряпки и разорвать как бы случайно все оборки. Вместо этого он провожает ее взглядом каждый день и улыбается, когда с ней говорит, целуя ручку, как только того требует этикет. Его тошнит от ее ручки. От нее пахнет какими-то кремами и парфюмом, и это настолько непривычный и неприятный для его нюха запах, что Октавиусу каждый раз кажется, что его сейчас стошнит, прямо на эту белую маленькую ручку. Его не тошнит. — Знаешь, я подумал, — говорит Капитан задумчиво, и Октавиус поднимает на него мутный взгляд. — Не смеши меня. — Но я еще не закончил мысль, — удивленно сообщает ему Капитан, и только потом до него доходит смысл комментария. Он щурит взгляд и стряхивает Октавиуса со своего плеча. Тот возвращает щеку на место сразу же, как Капитан это делает. — Я подумал, — упрямо продолжает Капитан, — что сейчас нам бесполезно устраивать переворот. — Почему? — спрашивает Октавиус, протягивая руку к маленькой чашечке в руке Капитана. Тот безропотно отдает, чтобы коньяк полился в будущего короля. — Сейчас Клотильду не очень-то любят, — говорит Капитан. — Но она надежна. Она дочка любимого короля, а предыдущий регент — был той еще мразью. Так что сейчас бессмысленно поднимать народ против нее. Он не пойдет против нее. Для этого нужны серьезные изменения. Нужно, чтобы что-то изменило мнение людей. Октавиус думает, что, возможно, он уже спит, и ему чудится, что Капитан раскрыл рот. В его словах есть зерно правды. Клотильда — не самая успешная медиа-персона, да и как политический деятель — ничто. Баронессу любят сильнее ее, что уж тут говорить. Он даже не может тешить себя надеждой, что его будут любить сильнее. Он будет тем, кто сверг не хороший, но не самый плохой вариант правителя, и именно он, пусть свергать за него будет Капитан и другие, именно он будет назван толпой безмозглых идиотов тем, кто это совершил. Толпа, безусловно, будет права. И его передергивает от мысли, как его растерзают людские массы. Это не то, что он хочет для своего будущего. В словах Капитана, бесспорно, есть своя логика. — И что же ты предлагаешь? — спрашивает он Капитана, не веря, что спрашивает совета именно у него. Свинячьи глазки смотрят на него снисходительно. Октавиуса это бесит. — Ждать. Это Октавиуса тоже бесит. — А мы что, по-твоему, делаем? — шипит он, кривя лицо, потому что Капитану удалось попасть по больной мозоли. Он отодвигается, пытаясь заглянуть прямиком в глазки Капитана, прочитать там то, зачем же тот сказал эту… это… эту мерзость. Ответ Капитана бьет его наотмашь, уничтожая половину выпитого в желудке. — Мы мечтаем. Октавиус теряет речь, и пыл, и способность связно мыслить. Он не понимает, почему Капитан это говорит, но чувствует, что тот прав. Они не предпринимают ничего, они лишь день за днем обсуждают то, что будет, если они свергнут Клотильду. Ну, или женят Клотильду на нем, что, по сути, едино. Хотя почему он думает, что они ее свергнут, если он хочет стать ее мужем? Кажется, разговор начинался с этого. Октавиус не уверен. У него болит голова и его тошнит. — Неправда, — говорит он, сжимая кулак. Капитан просто над ним смеется. Вставать, чтобы демонстративно отсесть, он не решается. Ноги вряд ли его держат. — Ты знаешь, — говорит Капитан, а потом смеется, и его смех напоминает Октавиусу то ли хрюканье, то ли раскаты грома. Он не знает. Он не хочет знать. Если не случится чудо, он никогда не станет мужем Клотильды. — Чуда не случится, — говорит Капитан, и Октавиус пытается заехать ему по голове чашечкой. Руку немедленно перехватывают, и Октавиус повисает, понимая, что именно так с ним поступит Защитник Клотильды, попробуй он сделать с ней что-то. Он не воин. Капитан не пойдет против Клотильды напролом. А, стоп, он же хотел сделать ее своей женой? Сейчас ему очень не хватает чая с коньяком. Или коньяка с чаем. — Сделай чай, — просит он Капитана, и его бесит, как звучит его голос. — Ты мешаешь пройти. — Ну и ладно. — И я не твой слуга. Октавиус искоса на него смотрит, мечтая, чтобы на глазах у него были лазеры. Вот он берет и сжигает Капитана. И этот прицеп. И эту стену, и этот народ, и эту планету, на которой больше невозможно жить. Он думает о том, что было бы, если бы он мог жить в другом времени. Прошлое подойдет. Можно даже не расцвет этого мира, зачем ему расцвет. Он читал, что век девятнадцатый идеально похож условиями на их реальность, только там не так грязно, а еще не ходят зомби. Когда он был ребенком, среди детей ходили слухи и истории, что когда-то зомби не было. Он не верил, потому что мир без зомби казался ему неправильным. Что это за мир такой, в котором тебя не могу съесть или заразить просто потому, что ты попался на пути? Как люди выживали, если они не выучивали с пеленок, что нужно быть изворотливыми и хитрыми, если уж с силой не задалось? Не могут же эти качества быть — просто так. Октавиус не верит. Октавиус готов винить в этом кого угодно, но не смириться, что мерзкими людей делают сами люди, а не внешние обстоятельства. Поэтому виноват апокалипсис, который наступил как-то незаметно, когда все прозевали, и забыл предупредить, что вот он — живите. Просто вы сами тут очутились. Октавиус ненавидит этот мир, и его людей, и его прошлое, и людей прошлого — тоже ненавидит. Потому что именно они допустили, что он стал таким. — Почему ты стал Капитаном стражи? — спрашивает Октавиус, когда ему надоедает звук дыхания. Самое время начать задавать личные вопросы. — Потому что тут есть доступ к выпивке. И постель помягче, чем в нижнем городе. Это самый тупой ответ, который Октавиус когда-либо слышал, и ему обидно: он не ожидал, что Капитана привело в службу что-то возвышенное — желание денег, власти, славы, — но выпивка и постель — это как-то совсем приземленно и просто. — И постель так важна? — Попробуй поспать вообще без нее. Октавиус пытается и признает, что без нее как-то не очень. Но все равно — не это же главное. Наверное, ему просто трудно понять, если он без постели никогда не оставался. — Почему никто не знает твоего имени? — задает он следующий вопрос, и теперь он уверен, что немного вывел Капитана из равновесия. Ему это нравится, потому что до этого Капитан вывел из равновесия его — и это хоть какая-то, но месть. Он надеется, по крайней мере, что Капитан оценит, что это месть. Точно так же он надеется, что Клотильда оценит, когда он добьется того и станет ее мужем. Или свергнет его. В этом есть что-то успокаивающее. В один прекрасный день он просто сделает мир удобным для себя, потому что иначе, он уверен, он просто умрет. Почему-то ему кажется, что он скорее умрет, чем сделает мир удобным и приятным, но думать об этом слишком больно и сложно, поэтому он выкидывает эти мысли куда подальше. — Людям не нужно мое имя, — говорит Капитан, и Октавиусу почему-то кажется, что тот сказал «я его не помню». Возможно, он имел это в виду. — А что им нужно? Это сейчас очень важный вопрос. Он же будущий правитель. Он должен знать, что нужно людям, чем они живут. — Знать, что я сильнее, — отвечает Капитан ему как ребенку, и Октавиус и чувствует себя как ребенок, потому что ему снова говорят ту непреложную истину, которую он и так знает. За это он ненавидел своего гувернера и родителей — до того, как их съели зомби, разумеется. Октавиус вздыхает и кладет голову Капитану на плечо. Почему он это делает и делает постоянно, когда они вот так вот сидят в тишине прицепа, он не знает, но Капитан не против, а ему кажется, что точно так же они будут сидеть с Клотильдой, только уже Клотильда будет держать голову у него на плече и чувствовать себя защищенной. Правда, умным в паре все равно будет себя чувствовать именно он. Потому что и Клотильда, и Капитан умом не отличаются. Это точно влияние буквы «К». Надо будет подумать об этом и никогда не брать на службу никого, чье имя начинает на букву «К». И фамилия тоже. И даже должность. Нужно будет переименовать название должности, осеняет Октавиуса, и он даже хочет записать эту мысль, но она слишком быстро от него ускользает. — Как тебя зовут? — спрашивает он Капитана, как будто тот ответит, и ему снова кажется, уже в своем вопросе «я не помню». Это настолько естественно, что никто не знает, как зовут Капитана, что мир может разрушиться просто от того, что тот скажет. Тот говорит, но включается радио, о котором все давно забыли. Они слышат непонятные помехи, и Капитан ухмыляется, как будто он на это и рассчитывает. Из приемника кроме шипения доносится что-то, очень похожее на «Люди земли», и Октавиус думает, что это худшее начало, которое он только слышал. Он бы никогда не начал свое обращение как «Люди земли». Нужно будет начать писать будущие речи, думает он. Из приемника с ними разговаривает какой-то мужик, и Октавиус узнает, кто это, только в середине речи: Жозеф… Фамилию они не назвали. Наверняка она начинается на «К». Жозеф говорит о чем-то, что не доступно пониманию Октавиуса. Голос Жозефа говорит об анархии, о том, что она окончена, о том, что впереди их ждут лишь мирные годы, и Октавиус не может понять, о чем он, и где этот Жозеф вообще находится. Может, Земля — это какое-то поселение рядом с Нео Версалем? Он не уверен. Он никогда не был особенно силен в географии. Потом он думает, что это какая-то постановка, потому что он слышал, что когда-то их не только ставили, но и записывали, а потом давали слушать. Потому что людей слишком много, и у них явно есть какая-то предыстория. И Октавиус думает, что он был бы не прочь послушать и начало. «Потому что это не единственный мир», — говорит приемник, и Октавиус видит, как кривится Капитан. «В начале двадцатого века реальность разделилась на две ветки, и именно тот мир, в котором мы живем, неправильный. Реальность, настоящая реальность, она где-то еще». Октавиус думает, что это слишком фантастично, но это бы объяснило все, о чем он думал до этого. Возможно, думает Октавиус, если этот мир действительно существует, то Октавиусу бы лучше жить в том, лучшем мире. «Что?» спрашивает приемник другим голосом, и Октавиус надеется, что это все-таки не постановка. «Существует другая вселенная, в котором мир не погряз в анархии, мир, в котором нет эпидемии зомби, и мир, в котором человечество делает научные открытия, не уничтожает при этом все человечество. В этом мире люди не живут под землей, они покоряют звезды». Дальше Октавиус слушать боится, потому что он понятия не имеет, что такое «солнечная система», которую покоряет человечество, и где именно она строит свои колонии, но голос звучит настолько проникновенно, ему настолько хочется верить, что у Октавиуса захватывает дыхание. Когда речь прекращается, они сидят в молчании, и Капитан что-то бормочет про себя, а потом говорит, разрывая тишину. — Время мечтать окончено.