1
— Нам с вами не по пути, — говорит Джон очередному психологу. И улыбается. Виновато. Дежурно. Так, как требует обыкновенная вежливость. Он не хочет никого обидеть. Тем более людей, которые избрали своей жизненной целью каждый божий день выслушивать о чужих проблемах и помогать искать их решение. Кошмарная, неблагодарная работа — и такая же грандиозная отдача, подпитывающая его «коллег», чтобы они могли идти всё дальше и не ломаться. Джон Ватсон — чёрная дыра. Скромная глубокая точка, вбирающая в себя энергию миллиарда звёзд. Не отдающая ничего взамен. Просто потому, что не получается. — Могу я спросить, почему же? Самый сложный вопрос. Джон вздыхает, трёт переносицу, отводит глаза. Старается не сорваться. Зачем ему это всё говорить, ей богу. Судьба этой дамы, чьё имя он до сих пор читает с визитки, его почти не касается, но он просто видит — и говорит то, что видит: — Потому что завтра вы бросите карьеру в Лондоне и согласитесь улететь с вашим женихом в Австралию. Не забудьте крем от загара, там солнце адское, да и климат тяжёлый, долго адаптироваться будете… Психолог шокировано молчит. Естественно, за все годы иной реакции Джон пока что не наблюдал, и это донельзя напоминает ему Шерлока с его вечной дедукцией. Элементарно для него, могучее непостижимое колдунство для остальных. На этом сходство оканчивается и начинается пропасть различий, которые Ватсон ненавидит на уровне подсознания. Шерлок может всё объяснить на пальцах, обвиняя тебя в феноменальной тупости. Шерлок иногда ошибается и без стеснения ругает себя за промахи. Шерлок работает головой. Постоянно. Сам. Без всякого принуждения. И наблюдает только то, что ему в данный момент необходимо. Он счастлив — и не подозревает, насколько. — Знаю, вам неловко, — добивает Джон с таким чувством, будто бросает операцию на умирающем пациенте. — Вы хотели сами сообщить это в конце сеанса. А ещё не хотели терять клиента и упускать лишние несколько фунтов, чтобы отдать их маме перед отлётом. Будьте спокойны, я всё понимаю. Держите. Спасибо вам за помощь. «Идиот», — скрипит зубами врач, выходя на улицу и попутно надевая куртку. — «Хватит прокалываться на мелочах! Сколько можно трепать языком и смущать всех подряд своей чёртовой кармой? Страдай один. Не трогай мирное население. Ты справишься». Справится ли он? Пока что неизвестно, однако утешать самого себя никто не запрещает.2
Радует то, что с Холмсом-младшим ему позволительно чуть расслабиться и сделать вид, что кое-чему научился. — Подожди, — на лестнице доктор настойчиво хватает детектива за край пальто и вручает пакет с натянувшимися ручками; в полиэтилене что-то нежно звенит и перестукивает. — Не сейчас, Джон, я… оу, — затыкается Шерлок, едва поняв, что именно ему принесли. — Те самые. М-м-м, спасибо. — Ты никогда не перестанешь ставить колбы на край стола. Это уже третий комплект за неделю. «А сколько их ещё будет впереди, ты даже не представляешь». Холмс не отвечает, улетая обратно в квартиру проводить эксперименты. Ватсон остаётся на месте и видит, как знакомая невысокая фигура разводит руки в стороны и кидается с крыши восьмиэтажного дома. Его шатает. Он присаживается на ступеньку и трёт пальцами вспотевшие горячие виски, смотрит в стену помутневшими стеклянными глазами. Телефонный разговор. «Не отводи от меня взгляда, сделай для меня кое-что». Смех Мориарти на заднем фоне (он тоже на крыше, чёртов сукин сын). Проклятый велосипедист, так не вовремя проехавший мимо. Гроб. Кладбище. Цветы… Серое море слёз. Начиная с этого отвратительного момента, что бы они ни делали — будущее становится неизбежным.3
— Майкрофт, спасите его. — От чего же? Британское правительство не спит, и поэтому Джон звонит ему в два часа глубокой ночи. Сжимает трубку горячими пальцами, прижимает вплотную к уху, обхватывает другой рукой согнутые под одеялом колени. Это отчаяние, такое простое и человеческое нежелание мириться с предъявленными фактами. Ватсон смотрит отрывками, обрезками киноленты, не в силах проникнуть дальше, но того, что он уже знает, вполне достаточно для очередной депрессии. В комнате темно-темно, за стеной до утра просопит гений двадцать первого века, а у Джона такое чувство, будто от голоса Холмса-старшего в аппарате зависит целостность мироздания. Глупая, приятная иллюзия. Глупая, приятная попытка сойти с рельс и сломать всё самое неизбежное. Майкрофт Холмс может всё. Точнее, многое. Но железная дорога — совсем не его сфера деятельности. — Я не знаю, — продолжает врать себе Джон, качаясь на этих лже-спасающих волнах. — Вы к нему ближе. Всегда были и будете. Вы понимаете его как никто другой, знаете наперёд все его ходы и желания и довольно часто можете его контролировать. Мне кажется, он скоро совершит очень большую глупость. Не дайте ему это сделать. Спасите его. Спасите. — Джон, с вами точно всё в порядке? «Нет, рыжая башка, со мной всё охренительно плохо, а у тебя всё как всегда будет в ажуре. Через пять месяцев ты поймёшь, что по уши втрескался в Лейстрейда, перестанешь лопать пончики, похудеешь и повысишь инспектора в должности особым приказом свыше за то, что он сам раскроет одно гиперсложное дело. Твой брат на тот момент уже будет мёртв… но почему ты так поразительно спокоен, почему, почему, почему, чёрт подери, я не вижу остальное…» — Вполне. Извините за беспокойство. Забудьте о том, что я тут наговорил. Спокойной ночи. — Разумеется. Спокойной ночи, Джон. Я спасу. Конечно же, я спасу. А как же иначе?4
Про себя Джон видит настолько много грядущих историй, что никогда не пересказывает и не обрабатывает их даже мысленно. Пророчествовать себе — всё равно что каждые пять минут залезать в Гугл за ответом на любой дурацкий вопрос. Разница в том, что это происходит в любой момент и решительно против воли старого солдата. Каждый раз это больно. Будущее не даёт жизни настоящему, отрезает его по кусочку и превращает в одно сплошное ожидание событий; поезд едет от остановки к остановке, а перерывы тоскливо-мучительны, как вид за окном в вагоне лондонской подземки. Каждый раз это трудно. Делать вид, что всё в порядке, не вызывать подозрений у окружающих, прикусывать язык и реагировать так, будто оно происходит впервые и неожиданно. Играть свою роль обыкновенного человечка среди гигантов. Справляться со своими чувствами, заранее зная, что они не найдут отклика и обречены на гибель с самого начала. Когда-то Джон любил Шерлока. С одиннадцатого дня их знакомства эта шипастая лоза обвила его сердце и кололась как проклятая, но врач невозможными усилиями заставил её засохнуть накорню. Он знал, что Шерлок не его. Он знал, что будет пить и искать женщин, меняя их как мятые рубашки. Эротичный призрак Ирэн Адлер витал на горизонте ещё тогда, оплетая раз за разом чужие запястья кожаными шнурами и открывая гению новые горизонты… А его самого ждала милая Мэри-полевой-агент-с-тяжёлым-прошлым, родившая… то есть, которая родит ему прекрасную дочку. Джон горько хмыкает, и мир сквозь пальцы кажется чуть менее серым, чем он есть на самом деле. Здорово, что у него пока ещё есть эти чудесные гарантированные моменты. Пока ещё.5
Взгляд Эвр забыть невозможно. Он режет пространство-время как ледокол, рассекая эпохи на «до» и «после», становясь главным испытанием для всех троих. На её фоне Шерлок кажется неуклюжим маленьким мальчиком, не сумевшим разгадать сверхпростую загадку, коими так любят баловаться все до единого Холмсы. Эвр поражает Джона. Эвр играется с братом как хочет, вытаскивая и выворачивая наизнанку весь его богатый внутренний мир, чтобы прополоскать в череде своих ужасных опытов. Майкрофт ещё пытается сопротивляться, но Эвр триста раз плевать на заумного снеговика с высокой башни. Эвр нужен Шерлок. Эвр хочет Шерлока. И она стоит к нему спиной, чтобы спрятать белое лицо — идеальное зеркало души. Она понимает, что выдаст себя, так или иначе. Трепещущей игрой на скрипке, интонацией в голосе, переплетением холодных пальцев и показной яростью ради близкого контакта за много-много долгих беспросветных лет. — Бедная, — шепчет Ватсон, пока они едут в такси на очередное расследование. Холмс отрывается от экрана телефона и удостаивает его одной вопросительно поднятой брови. — О ком ты? — Ни о ком. Дай сюда, мой сел. — Пожалуйста. Через пять секунд Майкрофт получает смс-ку. «Всё ли спокойно в Шерринфорде? Ш.Х.» Тревожный ответ не заставляет себя ждать, но это по-прежнему ничегошеньки не меняет.