Староновогоднее признание

На стене читального зала красовались большие позолоченные часы, по форме похожие на наручные. Они напоминали Анне Платоновой, что три года назад филфак выпустил в жизнь сумасшедших студентов ее потока, которые сделали подарок работникам университетской библиотеки. Теперь она здесь не сидела до вечера за конспектами. Теперь она здесь работала и разве что перед сессией видела ботанчиков, к числу которых принадлежала когда-то сама. Эта рабочая неделя была как раз такой. Экзамены на носу заставили весело живущих студентов активизироваться в учебном процессе. Конспекты по зарубежной литературе сами не напишутся. В интернете, вопреки расхожему мнению, есть не все. А вот в читальном зале на втором этаже выдавались книги, которые хитрый преподаватель внес в список обязательных для конспектирования. На ходу допивая кофе и чай, филфаковцы выбрасывали пластиковые стаканчики в мусорные контейнеры и шумною толпою вваливались в сокровищницу знаний. Ввалившись, натыкались на строгого старшего библиотекаря, мигом замолкали и почти на цыпочках проходили к свободным столам. Анна сама себе в эти дни напоминала конвейер. Она слушала информацию, приносила по ней литературу, следила за заполнением формуляров, принимала книги, вычеркивала их наименования из карточек, откладывала половину в стопку, а другую часть возвращала на полки. И так, с небольшим перерывом на обед, продолжалось до заветных 19:00. Когда стрелки на часах почти образовывали тупой угол, старший библиотекарь объявляла засидевшимся студентам, что рабочий день заканчивается, читальный зал закрывается, и все книги в течение пяти минут должны быть сданы. Спорить с ней никто не решался. Мария Алексеевна была известна своим стервозным нравом всем и каждому. Вечер тринадцатого января ничем не отличался от других. Старый новый год не был поводом для выходного и не отменял следовавших за ним экзаменов. Студенты в этот вечер привычно оккупировали читальный зал. Филфаковцев среди них было преимущественное количество. В положенный час народ массово принялся собираться, сдавать литературу и покидать библиотеку. Ставя на полку ценный труд Ожегова и Шведовой, библиотекарь Платонова услышала голос коллеги: — Ань, прими учебники у товарища. Мне тут в каталоге надо кое-что посмотреть. — Хорошо, Маш. Иди. Я сейчас. Выйдя к столу, на котором уже красовалась разноцветная стопка научных изданий, уставшая Анна посмотрела на очередного припозднившегося. Оказалось, что достаточно одного взгляда, и вялое состояние исчезает. — Владимир Иванович? — Да, Анна Петровна. Вы удивлены? — Если честно, да. Не часто кандидаты исторических наук остаются здесь допоздна. — Но еще рано. Время детское. Всего лишь рабочий день закончился. Примете у меня литературу? — Разумеется. Суетливо вынимая карточки из монографий, она старалась не смотреть на него, но ощущала, что серые глаза держат под прицелом. И все же последняя книга заставила Анну недоверчиво покоситься на этого высоченного брюнета, который внимательно следил за ее действиями и которого студентки знали под именем Владимира Ивановича Корфа, а она, Аня Платонова, помнила упрямым соседским мальчишкой с серыми глазами и вредным характером. Тем самым, что когда-то подрался с обозвавшим ее Сережкой Писаревым. Тем, который однажды на день рождения подарил серого котенка, а после своего выпускного, увидев Аню плачущей, неожиданно обнял и поцеловал. Для нее это было в первый раз. Для него уже тогда явно не второй. Аня считала себя серой мышкой. Даже длинные волосы льняного оттенка и большие голубые глаза она к достоинствам не относила. Не помогли они удержать Володькиного друга, который очень ей нравился. Мише Репнину Анин первый поцелуй не достался. Посоветовав ей на прощание не строить из себя такую недотрогу, он ушел. И почему-то после его ухода Аня ощутила странную смесь обиды и свободы. Бабников она боялась, как огня. Володька в старших классах был именно таким. Над их отношениями с Репниным любил подтрунивать. Аня нередко становилась жилеткой для брошенных им подружек. Почему-то соседство с Корфом делало ее в глазах сверстниц, которые были в него влюблены, близкой к предмету их страданий. Ане хотелось ответить, что она Володе соседка, а не сестра, что она не знает, как Корфа можно вернуть к той, от которой он сам ушел. Но девочек было жалко. Она их слушала и порой ловила себя на мысли, что тоже бы страдала, окажись на месте его бывших. Ане казалось, что тот поцелуй в подъезде мог привести к такому финалу, если бы не сбежала. Но она именно так и сделала. Оттолкнула от себя Володьку и сбежала, начисто забыв про семейную ссору, из-за которой, собственно, и плакала. С того дня она Володьку начала избегать. Впрочем, для этого не пришлось прилагать особых усилий: Корф вскоре уехал учиться в другой город. После его отъезда Аня сначала ощутила свободу, а потом тоску. Ей хотелось хотя бы раз украдкой увидеть его выходящим из подъезда, услышать за дверью знакомый голос. Желание исполнялось во время каникул, но приезжавший домой студент в упор не замечал маленькую худенькую соседку. Даже «привет» Аня от него не слышала. Переживать из-за этого было глупо, но и глупости в жизни случаются. Несомненно, в их список можно отнести встречу с Корфом на семинаре у первокурсников, в числе которых оказалась и она, поступившая тогда на филфак. Он уже не был ее соседом. Он был Владимиром Ивановичем, аспирантом, ассистентом профессора-историка, иногда заменявшим на лекциях своего научного руководителя. К каждому занятию Анна готовилась, как к экзамену, потому что боялась попасть впросак перед Корфом. На любой вопрос у нее находился ответ, и это не могло не дать добрые плоды. В группе все признавали, что Корф Платонову явно выделял из числа остальных студенток, но мучил вопросами не зря. Пятерку автоматом Аня заслужила, а у группы поводом для возмущения стали едкие слова, произнесенные Владимиром Ивановичем на последнем занятии: — Надеюсь, вы убедились, что история — вещь серьезная. Это не шекспировская трагедия и не книжка для первокурсниц. Она для взрослых умов. Не хотите взрослеть — читайте «Ромео и Джульетту» и ходите на бесконечные пересдачи истории. И только студентка Платонова тогда догадывалась, что у этих фраз есть подтекст, известный только ей. Теперь же, глядя на любимую со школьных времен книгу, Анна не могла не ответить в его же стиле: — Шекспир? «Ромео и Джульетта»? Вы же утверждали, что это книга для первокурсниц филфака, а не для взрослого дяденьки. И я, кстати, не видела это издание среди поступивших к нам новинок. Корфа ее слова ничуть не смутили. — Семь лет назад я много чего утверждал. «Все течет, все изменяется». Помните, кому приписывается? — Гераклиту Эфесскому. Он улыбнулся. — Верно. Недаром же были одной из моих лучших студенток. Такая светлая во всех смыслах головка. Ваш день рождения был позавчера. Для подарков еще вроде не слишком поздно? Анна прикусила губу, чтобы не сболтнуть, что вот уже семь лет она на каждый день рождения получает от некого анонима свои любимые нарциссы. Цветы, которые в январе пахнут весной и напоминают о детстве, о маленькой клумбе возле родного подъезда. — Так это подарок? — Да. Откройте, полистайте, — это было сказано таким серьезным тоном, что Анна любопытства ради не могла не выполнить повеление. Что такого нового обнаружится на страницах шекспировской трагедии? На пятой странице нашлась записка. Развернув тонкий листок, сложенный пополам, Анна прочла: «Я люблю тебя с самого детства и хочу видеть своей женой. Выходи за меня». Она в недоумении посмотрела на Корфа. — Тут какой-то Ромео послание оставил. — И он не шутил. Что ответит Джульетта? Его взгляд сосредоточился на ее губах. На красивом лице, которое до сих пор часто снилось Анне, не было привычной ухмылки. Напряженность в его позе, сложенных в замок пальцах говорили об одном: Корф, действительно, не шутил. Он ожидал ее решения. Анна улыбнулась. — А если Джульетта не согласится? — Тогда придется стать Казбичем и выкрасть ее, как Бэлу, — со всей серьезностью пообещал Корф. — Это уголовно наказуемо в наши дни, Владимир Иванович. — А бегать от меня семь лет — это тоже преступление. От такого любой мужик в Казбича превратится. А я и вовсе не святой. Аня, мы сто лет знакомы. И все эти сто лет я тебя люблю. Дай мне возможность дарить нарциссы открыто, — опережая вопрос, готовый сорваться с ее губ, он окончательно поставил точку в догадках: — И не только на твой день рождения. Обещаю стать верным, заботливым и нежным мужем, потому что мне нужна только одна женщина. Ты. И я сделаю все, чтобы тебя получить, а потом буду носить на руках и, если захочешь, даже читать Шекспира по ролям. Соглашайся. Нам будет хорошо. — Соглашайся, Платонова! — повторила за ее спиной Мария Алексеевна. — А то он еще на колени встанет, и будет у нас здесь свой театр. Вон зрители от вас уже в восторге. Оглянувшись, Анна встретилась с любопытными взглядами коллег. Две студентки остановились около свободного стола и тоже с интересом наблюдали за развитием событий. Зрителям явно нравился такой спектакль, но Мария Алексеевна права. Пора было произносить коронную реплику, о которой, что греха таить, Анна Платонова давно мечтала, жалея о несбыточности желания. — Я согласна. Раздались аплодисменты. Схватив ее за руки, счастливый жених прижался губами к влажным ладоням. — Занавес! — объявила Мария Алексеевна. — Платонова, забирай его с собой и иди домой. Зрители пусть тоже расходятся. Вечер завершен. Всех со старым новым годом! В течение долгого времени этот вечер вспоминали не только в семье Корфов, но и в библиотеке, из которой Анна уволилась сразу после декретного отпуска. Злые языки поговаривали, что она специально отхватила себе такого мужа, который пропихнул жену в аспирантуру и устроил секретарем у себя на кафедре. Но супругам Корф вместе было так хорошо, что ядовитые сплетни их только веселили.