Голубка

Простерлась некогда на земле страна Горр, полная света и счастья. И правили ею король и королева — бравый рыцарь Мелеагант и прекрасная дама Гвиневра. Мелеагант был храбр, учтив и хорош собою, и не имел себе равных в любом бою. У Гвиневры глаза были цвета степной лазури, а волосы серебрились жемчужными переливами… Так Мелеагант начинал бы любую легенду о себе и Гвиневре — разумеется, если бы умел писать. Героям легенд живется легко — они сильны, красивы и любят друг друга так безмерно, что только злые чары способны смутить их чувства, и то лишь до тех пор, пока не будет разоблачен и наказан колдун. И ведь в жизни все могло бы быть точно так же. Могло бы — если бы Гвиневра хоть на мгновение проявила к нему, Мелеаганту, благосклонность, дала ему хоть крошечную искру надежды на их счастливое совместное будущее… Но время проходит, а Гвиневра все так же холодна и погружена в мечты о рыцаре, который придет и освободит ее из замка дракона. У нее своя легенда — и Мелеагант не винит ее за это. По той лишь простой причине, что Гвиневру просто невозможно за что-либо винить. В мой старый сад, ланфрен-ланфра, Лети, моя голубка, Там сны висят, ланфрен-ланфра, На всех ветвях, голубка. Кто-то видит в Гвиневре беззащитную хрупкую бабочку, кто-то — львицу, сильную молодую самку, способную в любое мгновение обнажить свои коготки. Для Мелеаганта она — голубка с белоснежной грудкой и большими блестящими глазами. Такая же тихая, нежная, привязчивая к тем, кого любит, целыми днями что-то воркующая в своей комнате. Такой, по-хорошему — не на трон, а в сад, где бьет ключом ручей, блестит от утренней влаги густая трава и пустует гнездо, для нее одной свитое. Такой — не голову опоясать обручем короны, а грудь устлать лепестками роз. Постель бы усыпать ландышами и укутать, чтобы она перестала быть такой холодной, стряхнула снег со своих крыльев. Мелеагант поэтичен в своих помыслах, но здравый смысл ему дороже. И он, безжалостный, подсказывает, что эта голубка в его сад ни за что не полетит. Мы лёгкий сон, ланфрен-ланфра, Сорвём с тяжёлой ветки, Как сладок он, ланфрен-ланфра, Такие сны так редки. — Вы снова снились мне сегодня, мадам, — шепчет Мелеагант, словно боясь спугнуть ощущение хрупкого, такими тяжелыми усилиями давшегося счастья: он держит Гвиневру за руку, и та позволяет ему трепетно целовать ее холодные пальцы. — Я так счастлив, что могу видеть вас и наяву… я так счастлив… Гвиневра не смотрит на него: взгляд ее, задумчивый и рассеянный, устремлен в окно, к свободе, которой она не знает уже очень долгое время. Она не противится прикосновениям, не забирает руку, но и не сжимает нежно своих пальцев в ответ. Мелеагант еле сдерживается, чтобы не начать позорно упрашивать ее о последнем: он, в конце-концов, рыцарь и князь, предводитель государства. Пусть пока не такого большого и сильного, как Камелот или Камелиард, но ведь все впереди… — Что мне сделать? — слышит Гвиневра позади себя и лишь обреченно вздыхает. — Что мне еще сделать, чтобы вы меня полюбили? Скорбное молчание — вот и весь ответ Мелеаганту, сколько бы раз он ни задавал этот вопрос. Да, Мелеагант много отнял у Гвиневры, заточив ее в собственной крепости. Но ведь он может много дать ей взамен — гораздо больше, чем она когда-либо имела! И, более того, он всем сердцем желает это сделать! Пусть, заключая договор с ее отцом, он ни разу не спросил у нее самой, согласна ли она отдать ему свою руку и сердце. Но разве в другом случае ее, рожденную для заключения политических союзов, ждала бы иная судьба? … Так если уж сам Мелеагант готов признать, что он поступает жестоко и неразумно, то почему же того самого не может сделать Гвиневра? «Не может — или не хочет?» — вкрадчиво любопытствует здравый смысл. Мелеаганту нечего на это ответить. В моём саду, ланфрен-ланфра, Три соловья и ворон, Они беду, ланфрен-ланфра, Любви пророчат хором. Мелеагант не раз представлял себе их с Гвиневрой тела, безвольно плывущие в океане слез. В действительности же слез Гвиневры он никогда не видел. Она слишком горда, чтобы разрыдаться в присутствии злейшего врага. Мелеаганту хочется растормошить Гвиневру, согреть ее собственным теплом — пока он еще жив и прибывает в здравом рассудке, пока еще есть на это возможность. Иногда дикая злость на целый мир — и на Гвиневру в том числе — накатывает на Мелеаганта такой огромной волной, что он готов кожу с собственного лица сдирать, лишь бы хоть на мгновение вздохнуть свободнее. И тогда он вспоминает про то, что голубку можно поймать в сети, а любовь Гвиневры — взять силой. Силы, правда, пока недостает, но одно обстоятельство радует: злые колдуны, что могут дать могущество и власть в обмен на какую-то ничтожную малость — человеческую душу — обитают не только в легендах… Свети, прощальная звезда, Любовь последняя чиста, Лети в мой сад, голубка.