Шоколадные облака

Бывают сны мокрые. Бывают очень мокрые. А этот совсем какой-то офигевший. Всю ночь Чонгуку снились теплые обнимашки, он им отвечал, обнимал в ответ, постанывал и прижимался. Сейчас сон хриплым голосом спрашивает, что Чонгук здесь делает, а Чонгук не знает даже, где это «здесь», потому что боится открывать глаза. Очень душно. Воздуха нет вообще, будто он в сауне уснул, лицо полыхает — он явно взмок. А еще чувствует ногу чью-то на своих бедрах, и если нога эта чуть выше скользнет — заденет гуков мощный стояк, который пульсирует возбуждением и пугает ощущением липкости… — Чонгук? — спрашивает голос, сообразив, видимо. Да, он Чонгук. Ты только не шевелись, сновидение, блин, иначе Чон умрет от стыда. В голове мелькают еще не остывшие картинки из сна. Теплые руки, обнимающие шею, горячее дыхание, возможность прижаться всем телом, и все такое настоящее, с запахом даже, обалденный сон! Запах шоколада, сладкий такой, до дурноты. Чонгук тянет воздух, все еще притворяясь, что спит, и понимает, что обладатель голоса — Тэхен. Потому что именно он вчера притащил домой этот «зацените мой новый гель для душа, он же шампунь, понюхайте как пахнет — ну прям настоящая шоколадка». Пистос. Значит Чонгук в кровати у Тэхена. Значит… Не-не, нифига ничего не значит! Это был сон! «Это был сон» ворочается, пытается встать и задевает ногой пульсирующее средоточие гуковых мыслей. Мелкого прошибает истомой и выгибает помимо воли. Хриплый полустон выдохом через нос, паника, тишина. — Чонгук? — в голосе нотки удивления. Ага, Чонгук. И Чонгук спалился с потрохами. — Да, хен, — не менее низким от дурноты голосом выдавливает младший. — Ты чего? — Ничего… сплю. На верхнем ярусе кровати кто-то заворочался, показалась босая ступня, потом вторая, и сонное тело в пижаме сползло на пол и вышло из комнаты. Чонгук даже не понял, кто это был из хенов. При попытке открыть глаза до конца он словил яркий солнечный свет и зажмурился. Тэхен рядом поднялся, сел и тряхнул головой. Запах шоколада окатил Чонгука снова. — Ты чего тут спишь? — спрашивает он. — Не помню… — А я-то думаю, что мне всю ночь так жарко! — Прости, хен. Жарко ему. Вот Чонгуку жарко, это да. Тэхен снова трясет головой и, видимо, предпринимает попытку перелезть через младшего, но спросонья не видит, куда опирается, и с нажимом налегает ладонью прямо туда, куда не стоило бы. Чонгук охает, хватается за его руку и отдергивает, бешено выкатывая глаза. — Оу… — говорит Тэхен, искренне удивляясь. — Утренняя проблемка, да? И улыбается. Чонгук чувствует, как в трусах стало еще более липко и влажно, и краснеет. — Ну бывает, — говорит Тэхен, — и чего краснеть-то, большой уже, Гукки. Гукки большой, очень большой, сейчас особенно там, куда не стоило давить. Даже когда тебе уже девятнадцать, все равно стремно просыпаться от мокрых снов, а особенно стремно — когда они не совсем сны, и уж совсем плохо, когда их главный герой — твой хен, которого ты всю ночь обжимал, пуская слюни. — Подожди, — говорит Тэхен, а Чонгук замирает в ужасе, — так это ты ночью… — Что? — Гу-укки, ты что, приставал ко мне во сне? Тэхен уже совсем проснулся, глаза его включили хитрые смешинки, а Чонгуку совсем поплохело. Жарко стало теперь невыносимо: он резко сел, чтобы сбежать с кровати в сторону душа, но рука обвила сзади его шею, прошибая еще яркими воспоминаниями ночи, и повалила назад. — А еще удивляюсь, что за сны такие удушливые сегодня, — шепчет над ухом голос, пока Чон паникует от ощущения чужого тела под спиной. — А это наш малыш пообниматься решил! — Пусти, хен, — жалобно просипел младший. — Успокойся, Гукки. Дыши глубже. Куда уж глубже. Он и так вдыхает шоколадного хена во все легкие, будто пропитываясь им изнутри. Надо срочно на воздух или хотя бы окно открыть — так и задохнуться недолго. — Гукки? — Что… — Ты что, меня стесняешься? — Отстань, хен, отпусти! Он снова пытается сбежать, рвется из захвата руки вокруг шеи, но Тэхен валит его обратно на подушки, наклоняется близко-близко к уху и тихо спрашивает: — Просто скажи, ты на меня так среагировал? — Нет! — Тс-с. Не ори. Гукки, малыш, у тебя в штанах колом стоит, не обманывай меня. — Тэхен, отпусти, серьезно, я… Он забывает, что хотел сказать дальше, потому что рука хена опускается и мягко ложится на член. — Просто скажи мне, что это был я в твоем сне. — Тэхен… — Ну же, Гукки, скажи. — Тэхен, не надо… — Скажи, что ты хотел меня всю эту ночь. Губы касаются уха, оставляя легкий поцелуй, Чонгука окатывает новой волной жара, и в этой сауне, которая на самом деле просто спальня, кажется, включили температуру на максимум. — Тэхен… — Да? — Ты меня пугаешь. — Чем? — Твоя рука… — Ты же хочешь, Гукки. — Это ненормально! — Да пофиг. Ты такой горячий, что я уже сам завелся. — Что? Тэхен прижимается к бедру младшего, и Чон явственно ощущает твердую выпуклость. — Ну скажи мне, Гукки, одно твое слово, и я сделаю тебе хорошо. — Хорошо? Что значит хорошо? Ты что задумал? — Чон Чонгук! — Что! — Даю тебе минуту, и ты либо говоришь — и все хорошо, либо вали, зануда ты мелкая! — Вот и отпусти меня! — Да пожалуйста. Руки исчезают, Тэхен валится на спину и закрывает глаза рукой. Чонгук садится, спускает одну ногу на пол, оборачивается, чтобы что-то сказать, и видит, как часто старший дышит. А еще видит его возбуждение, ярко вырисовывающееся в штанах. — Ты еще здесь? — недовольно бурчит Ким. А Чон вдруг думает, что он идиот: ведь вставать и уходить ему совсем не хочется, а совсем наоборот, но он уже все испортил, сам не зная зачем. — Хен… — Что? — голос такой резкий, что Чон даже вздрогнул. — Я… — Ты закомплексованный ребенок, который приходит спать в чужие кровати, видит в них пошлые сны и боится в этом признаться. Беги в душ, там есть холодная вода и можно почистить совесть. — Жестоко… — Жестоко так обламывать. — Я тебя понял. Прости, что мешал спать. И да, это был не ты, просто во сне я обнял то, что рядом лежало. — Свали. Нифига какое-то недоброе утро… Где-то в недрах дома слышны голоса хенов, звякание посуды и хлопание дверей. Кажется, сегодня выходной. Или нет? Сколько времени? Чон оглядывается в поисках мобильника, который всегда таскает с собой, и видит край его, торчащий из-под подушки, на которой лежит Тэхен. Осторожно тянется, хватает двумя пальцами и уже почти вытаскивает, когда Ким открывает глаза и поворачивается. — Что ты делаешь? — Телефон… забираю. Тэхен скашивает глаза, находит подтверждение гуковым словам, делает недовольную мину и встает, подползая на коленях к краю кровати. — Куда ты? — спрашивает Гук, понимая, что рука непроизвольно тянется остановить. — Тебе-то что? — Хен, не злись. Я все честно сказал. Ты тоже пойми, как мне стремно. — Да пошел ты… Тэхен спускает одну ногу на пол, туда, где все еще стоит чонова, наступает на нее, прыгает, теряя равновесие, ругается нехорошими словами, а потом Чонгук ловит его за талию и усаживает на себя, утыкаясь носом в грудь. — Ну не злись, хен. Не хочу, чтобы ты злился на меня. — Ладно, не буду, отпусти — и все забыли. — Нет, ты все равно будешь злиться, я знаю. — Чонгук! — Если так хочешь знать, во сне был не ты, я вообще не помню кто, но обнимал-то я тебя, и мне понравилось. Доволен? — Вот пофигу уже. — А мне нет. Не хочу быть тебе пофигу. — И чего же ты хочешь? — Что ты имел в виду под сделать хорошо? — Уже ничего, Чонгук, момент упущен, я был сонный и добрый, теперь проснулся и злой. — Из-за меня? — Нет, блин, потому что солнце слишком ярко светит! — Не кричи на меня, пожалуйста… Чонгук обнял старшего и второй рукой, крепко прижал к себе и затих. Тэхен посмотрел на его взлохмаченную от сна макушку, включил думалку, заглушая возбуждение, болью подавлявшее соображение последние пять минут, и почувствовал укол совести. Набросился на мелкого, сгоравшего, он же видел, от стыда, без предупреждения, облапал и даже не задумался, как тот себя при этом почувствовал. А он-то даже не понял, что к чему, а его уже выгоняют и орут. Ну и придурок ты, Ким Тэхен. Шутить над утренним стояком младшего? Пошути лучше над тем, что твой собственный мозги отключил! — Прости, Гукки. Что-то я загнул… В ответ младший еще сильнее прижался и тяжело выдохнул хену в грудь. Ким провел рукой по волосам, наклонился и чмокнул в макушку. — Прости. Когда кимовы пальцы спустились к шее Гука, он ощутил, как внизу дернулось, и его тело тут же ответило тем же. Улыбка расплылась на все лицо, Тэхен наклонился и поцеловал за ухом, с удовольствием услышав на это тихий стон Чонгука, которого снова выгнуло судорогой. Руки, державшие его, впились пальцами в кожу, а положение тел относительно друг друга играло на руку возбуждению. Тэхен подался бедрами вперед, прижимаясь теснее, и Чон замычал, непроизвольно толкаясь навстречу. Еще разок — и снова сдавленный стон ему в футболку. Чонгук уже так сильно сжимал его руками, что не шевельнуться. Тэхен гладил его волосы, запускал в них пальцы, шептал какие-то нежные глупости, и младший, наконец, сдался. — Я больше не могу! — пробормотал он, поднимая голову, но не открывая глаз.— Сделай что-нибудь, хен… Ким повалился на бок, увлекая Чонгука за собой, натянул одеяло им до плеч и запустил руку в штаны младшего. — Какой ты мокрый, Гукки, м-м, сейчас прилипну. — Хен, ох, так приятно… — Ты весь пропах возбуждением, малыш, с ума сойти! Чон метался, завороженно смотрел под одеяло, где пальцы двигались на его члене, стонал и болтал чепуху, рассказывая, как ему хорошо, а Тэхен почему-то не смеялся, а внимательно слушал, спрашивал — а вот так? И становилось еще лучше. А потом — а так? И Чонгук дрожал, скулил, толкался навстречу, но продолжал подсматривать: это слишком возбуждало, и даже воздух уже был не нужен — все пропахло шоколадом с примесью терпкого, щиплющего за нос, сгустившегося под одеялом; и головка, исчезая в пальцах и снова появляясь, набухла, сочилась каплями, Тэхен нажимал на нее пальцами, размазывал жидкость по нежному. И их вид — мокрых и блестящих, перепачканных в Чонгуке — взрывал сознание, возбуждал до предела, заставляя стонать громче, от чего Тэхен прижимал его голову к плечу другой рукой, чтобы заглушить звуки, а Чонгук дурел от шоколадного плена, шумно вдыхал аромат и уже всем телом стремился отдаться Тэхену в руки, раствориться в нем, причиняющем такое удовольствие. Он толкался в него бедрами, раскачивая обоих, резинка штанов от этого ползла вверх, оттесняя тэхенову руку, Гук обиженно мычал, но Ким стаскивал ее обратно и снова ласкал, сжимая, отводя вбок и вниз, вырывая этим новые стоны. Его рука, уже полностью влажная, скользила по члену с пошлым звуком, а губы целовали шею, и Чон думал, что умрет, когда его накрыло, и он, прикусив Тэхену кожу в оргазме, чтобы не закричать, приглушенным долгим мычанием высказал свое удовольствие, чувствуя, как горячая струя попадает на живот, и наверняка залила хену руку, и без того испачканную… Несколько бесконечно долгих секунд он приходил в себя, осознавал, что надо выпустить шею Тэхена из зубов, разжал челюсти и ужаснулся красным отметинам, таким глубоким, что удивительно, как Тэхен вообще смолчал. — Прости. Больно? — Нет. Тэхен гладил его по волосам, все еще не отнимая руки от пульсирующего члена, и улыбался. Чонгук мягко отстранился, сел, стащил с себя футболку, стер разбросанные россыпью белые капли и вытер руку Тэхена, снисходительно наблюдавшего за всем этим. — Ты вот зря разделся, Гукки, — в голосе хитрая радость. — Нравлюсь? — младший обернулся и заулыбался. — Пх-х. — Нравлюсь же, да? — Гук повалился рядом, заглядывая в смеющиеся глаза. — Включи соображалку, Гукки, умоляю. Что ж ты такое дитя… Тэхен снова лежал на спине, прикрыв рукой глаза, а Чонгук снова пытался сообразить, что не так. Дошло, когда взгляд упал на все еще торчавший стояк. — Черт… — Ага, черт, — отозвался Ким. — Прости, хен, я сейчас исправлюсь! Одеяло снова натягивается повыше, оно белое и легкое, как облако, а в этом облаке — запах шоколада и возбуждения, тихие слова Тэхена, просящего «ох, помедленнее, Гукки» и «черт, как хорошо малыш, сожми его, а-ах…», а Чонгук слушается и уже сам зажимает хену рот, потому что он стонет ну очень громко. … Когда нуна-гример спрашивает с ужасом, откуда у Тэхена такой синюшный круглый отпечаток зубов, тот только загадочно молчит. Нуна делает понимающее «оу» и хихикает, говоря «ох, эти девчонки». Тэхен смотрит в отражении на Чонгука, пожирающего взглядом свою метку на шее хена, и лыбится. Третью ночь подряд он вылизывает ее, сжимая Тэхена в объятьях, и оба давятся звуками, чтобы никого не разбудить. Третью ночь облако одеяла скрывает маленькую тайну о том, что двое не высыпаются по вполне конкретной причине. И шоколадным гелем теперь пахнут оба. Так вкуснее.