***
Он сидит на диване, бесцельно листая каналы телевизора в надежде встретить там хоть что-то интересное. Российское телевидение до сих пор не совсем понято японцем, и он решает просто выключить всю эту технику к чертям. Скучно. Плохо. Больно. Юри кладёт ладонь на живот, туда, где каллиграфическим почерком вытатуировано имя его родственной души. Он чувствует необъяснимый жар, исходящий от татуировки, даже через плотную ткань кофты. А он всегда любил холод. Виктор, твой свитер — единственная вещь, в которой я чувствую себя дома. Вот уже два года Юри, находясь в когда-то их квартире, не снимает эту одежду. То ли от спешки, то ли из-за чего-то другого, Виктор забыл её в шкафу, когда уходил. Сначала Кацуки оправдывался, будто бы носит этот свитер исключительно потому, что в нём удобно и уютно. Но врать самому себе — задача не из лёгких, поэтому единственная верная причина — Виктор. Он ответ всему и на всё. Юри произносит это имя вслух с придыханием, и горло, кажется, начинает жутко саднить.***
Таиланд, как считает Юри, безрассудно красив. Теперь тренер понимает, почему Пхичит такой яркий и будто светящийся изнутри: когда живёшь в подобной стране, трудно вырасти кем-то другим. Чуланонт в самом деле сияет. Улыбка светлая, добрая, глаза излучают радость и довольство жизнью. Юри завидует, потому что из сияющего у него только золотое обручальное кольцо, которое своей необъяснимой тяжестью почти что тянет его на дно. Слова Пхичита подходят его характеру. Смелые, бодрящие, заставляющие уголки губ чуть приподниматься. Когда Юри всё же смеётся (впервые за последнее время), Пхичит издаёт победный возглас, обнимая так, как умеет только он: отдавая всего себя. Это первый праздник Юри с тех пор, как Виктор ушёл. Первый за два года. Первый, приглашение на который он не мог не принять. Ведь Пхичиту сегодня, как ни крути, исполняется двадцать пять. На самом деле, Юри давно потерял счёт времени и даже не успел заметить, когда его младший товарищ так вырос и так возмужал. Наверное, это потому, что они долго не виделись. Наверное, это потому, что Юри просто забыл про всех, растворившись в собственной боли, в череде похожих друг на друга дней. Сейчас Юри пытается оттеснить все мысли о Викторе на задний план, но получается так плохо, что даже Пхичит некоторое время дарит ему понимающее молчание и сочувственный взгляд. Кацуки уясняет, что не желает никакого сочувствия, ибо, чёрт подери, это ничем не поможет. Но всё равно благодарен другу хотя бы за то, что тот не произносит ни слова о нём. Юри впитывает солнечный свет каждой клеточкой тела, в глубине души, по правде говоря, надеясь, что это пробудит в нём ту же яркость и непосредственность, которые есть в Пхичите. Пожалуй, всё же эта система работает как-то иначе, потому что даже после целого дня экскурсий под солнцем Кацуки знает, он всё такой же, каким был в России. Холодный, разбитый и немного пустой. Немного, потому что Виктор, сукин сын, всё ещё никуда из сердца не ушёл. Пхичит совсем взрослый. Его чёлка спадает на глаза, он смотрит на Юри пьяно, пугающе решительно, и Юри откидывает голову на спинку дивана, не в силах выдержать взгляд. Сейчас линзы хочется снять сильнее всего, потому что глаза чешутся, глаза болят, глаза наверняка воспалены от миллионов невыплаканных слёз. Ладонь Чуланонта по-хозяйски накрывает его собственную. Когда Пхичит подносит его руку к своему рту, покрывая поцелуями каждый пальчик, каждый миллиметр нежной кожи, Юри понимает, почему сегодня они праздновали одни. Он понимает и тёплый взгляд, и уверенные объятия, и крепкий алкоголь. Кацуки не открывает глаза, но слышит, как Пхичит гортанно рычит, достигнув влажными губами запястья. Шрамы. Спутанные, глубокие и не очень, они составляют на его руке красивый узор из боли и отчаяния. Кацуки не открывает глаза. Пхичит целует его, кусая губы до крови, торопясь, боясь, что он исчезнет, словно видение. Если Виктор холодный и спокойный, то Чуланонт — полная его противоположность. Юри буквально чувствует, как под разгорячённой кожей друга бежит такая же жгучая, почти бурлящая кровь. Кацуки не открывает глаза. Смазанные поцелуи в шею, неловкие ласки руками. Волнуется. Пхичит ничего не спрашивает, просто идёт по зову сердца и тела, наслаждаясь тем, что сейчас всё хорошо. Сейчас всё сосредоточено на Юри и зависит только от него. Кацуки не открывает глаза. Пхичит больно кусает татуировку соулмейта, будто бы злясь на самого себя за то, что там написано не его имя. Кажется, это добавляет Чуланонту азарта, потому через несколько секунд его губы уже совсем не на животе. Кацуки не открывает глаза. Ему жарко, по спине текут капли пота и волосы будто промокли насквозь. Он издаёт тихий стон, когда Пхичит наполняет его собой без остатка. Но Юри, однако, всё ещё такой же пустой. Чуланонт засыпает, обняв его со спины и уткнувшись носом в макушку. Кацуки не открывает глаза, потому что в голове — Виктор. И сегодня у них была прекрасная ночь. Пхичит цепляется за него бездумно, вымученно, целуя жарче, чем вчерашней ночью. Ему наплевать, что в аэропорту много людей, и Кацуки перенимает правила игры, отвечая на дерзкий поцелуй с такой же пылкостью. Юри думает, что это последний раз, когда их губы так близко. На прощание Пхичит тихо просит, чтобы Юри позвонил ему, когда соскучится, а ещё обещает приехать по первому зову. — Позвоню. И оба не уверены, что это правда.***
Собственная квартира встречает его всепоглощающим осуждением. Юри хочется убрать с глаз долой любую вещь, что напоминает ему о Викторе, но ничего не получается. Даже чёртово кольцо роняет тихий отблеск, заставляя Кацуки сжаться всем телом. Это кольцо было с ним тогда, когда он впервые за последние три года кончил. Предатель Юри чувствует, как ненависть к себе прожигает изнутри, испепеляя неспешно, издеваясь. Он изменник, ему тошно и противно. Виктор трахался со всеми подряд Кацуки корит разум за эту мысль, потому что это — другое, это — Виктор. Прощать ошибки другим куда легче, чем самому себе. Юри смотрит на лезвие с неким облегчением, зная, что после него всё само собой становится легче. Он берёт железную пластинку в руки, поднося близко к лицу, всматриваясь в идеально отточенный край. Кацуки не трогал этот предмет около месяца, самонадеянно полагая, что сможет найти какой-то другой способ излечения души. Глупо. Когда тонкое лезвие уже обречённо касается тонкой кожи запястья, Юри слышит трель мобильного телефона, тут же чертыхаясь. Сначала он думает игнорировать это, но звонящий слишком требователен. Юри оставляет лезвие у раковины, беря телефон в руки. — Юри, милый, с тобой всё хорошо? У меня было предчувствие, — взволнованный голос мамы будто огревает Кацуки по голове. Ему становится до боли стыдно перед ней, перед той, от кого он скрывал свой разрыв с Виктором полгода, а потом признался сам, плача почти весь вечер в успокаивающих объятиях. Перед той, которая воспитывала его с усердием и всегда твердила, что из любой ситуации есть выход. Перед той, которая уже и без того потеряла одного ребёнка. Юри почти плачет. — Конечно, мамочка, всё прекрасно, — звучит убедительно, — недавно от Пхичита вернулся, твой подарок ему понравился больше моего! Кажется, на том конце провода слышится облегчённый вздох. Мама неспешно рассказывает о делах в Ю-топии, а у Юри по щекам бесшумно скатываются слёзы. Его мама не заслужила того, что он с собой делает. Когда разговор заканчивается, Юри оседает на пол, больше не сдерживая рыданий. Ещё через несколько минут лезвие — а оно осталось только одно — оказывается в мусорном ведре.***
Пхичит неустанно пишет ему ничего не значащие сообщения явно с целью просто напомнить о себе. Юри читает каждое, но не отвечает, потому что нечего. Он устало поднимается по лестнице, крепко держась за перила, с которых давно сошла краска. Виктор, стоящий в подъезде рядом с их квартирой, вызывает у него оцепенение и даже нехилый испуг. Юри стоит, чуть сжав кулаки, не в силах произнести ни слова, просто смотря прямо в глаза своему мужу. Тот выглядит превосходно, но так же устало. — Может, зайдём в квартиру? — Никифоров чуть улыбается, и Кацуки передёргивает. Его всегда пугало поведение в стиле «будто ничего не было». Прогнав от себя идею сказать, что он, вообще-то, специально не менял замки (надежда умирает последней), Юри в одно движение открывает дверь, пропуская Виктора вперёд. — Здесь, кажется, ничего не изменилось, — русский тренер с интересом разглядывает обстановку, позаботившись перед этим снять обувь. Юри машинально поправляет неровно стоящие туфли. — Меня всё устраивает, — Кацуки пожимает плечами, садясь на диван в гостиной и выжидательно смотря на Виктора. — Что ты хотел? Муж поворачивает голову, и Юри нервно сглатывает. Старые, но совсем не угасшие чувства очень трудно спрятать. Тёмно-зелёные (хоть и не карие) глаза Виктора говорят сами за себя. — Подпишешь бумаги? — только сейчас Юри видит в руках Никифорова чёрный портфель. А ещё в глаза ударяет блеск кольца, и от этого мурашки бегут по коже. Виктор всё ещё его носит. Юри смотрит на него выжидательно, тяжело обдумывая всё для самого себя. Никифоров открывает портфель, выгружая оттуда недавно отпечатанную стопку. Японец почти не моргает. Сейчас, он уверен, происходит нечто слишком масштабное в рамках его жизни. Виктор не просто спрашивает, он просит. Кацуки невольно вспоминает день, когда Виктор просил его руки и сердца, и теплота воспоминаний вызывает у него улыбку. Юри болеет Виктором уже который год подряд, отдавая всего себя, выворачиваясь наизнанку. Сейчас же Юри удивительно спокойно. Виктор стоит рядом, Виктор даже улыбается, и ещё Виктор какой-то другой. Когда Никифоров был далеко, страдать по нему было куда проще. Сейчас Юри чувствует лишь детскую обиду. — Подпишу, — Кацуки подтверждает свои действия уверенным кивком, а в глазах Виктора почему-то мелькает страх вперемешку с удивлением. Юри всё для себя решил. Наверное, Пхичит показал ему, как можно быть любимым. И мама доказала. Да он сам, выкидывая чёртово лезвие, почти осознал, как любит себя. Так что сейчас, смотря на изумленного Никифорова, Юри знает, что справится (или нет). — То есть как? — Виктор шепчет неверующе, хмуря брови. — Юри, ты ведь так долго не соглашался, с чего вдруг? — глаза Никифорова бегают из стороны в сторону. — У тебя кто-то появился? — внезапно озаряет его. Юри отрицательно мотает головой, без особых усилий забирая документы о разводе. Он ставит свою размашистую подпись, и, кажется, гора мгновенно спускается с его плеч, пусть в глазах и стоят слёзы. — Не думаю, что это всё же тебя касается, — он протягивает бумаги Виктору. Тот хмыкает. — Уверен? — в голосе слышится нотка грусти. — Ты в зеркало вообще давно смотрелся? И, упаковав свой портфель, Виктор покидает их квартиру. И только тогда Юри даёт волю эмоциям, плача навзрыд, почти что крича. Несмотря на то, что он поступил правильно, боль вырывается наружу. Он отдал этому человеку пять лет своей жизни. Заплаканный Юри Кацуки к удивлению для себя подходит к зеркалу. Виктор прав. Он делал это очень-очень давно. Непривычно худое лицо даже вызывает удивление, и Юри рассматривает себя, словно видит в первый раз. Что хотел сказать почти бывший муж? Японец проводит руками по холодной поверхности зеркала, останавливаясь на своих глазах. Заплаканные, красные. Юри не знает, как ещё сильнее выкинуть Виктора из его жизни, поэтому решается снять линзы. Столкнуться с реальностью давно пора. Кацуки устал терзать себя ложными надеждами на карие. Сняв линзы, он совсем не заботится о том, чтобы убрать их, ибо решает, что больше их не наденет. Его зелёные глаза похожи на кошачьи.***
Он выходит из зала суда первым. Всё окончательно завершилось, и Юри вдыхает полной грудью. Сердце всё ещё болит, но уже не так остро. Виктор догоняет его через сотню метров, едва касаясь рукой плеча для привлечения внимания. — Кажется, нам стоит всё обсудить? Хотя бы в последний раз давай будем нормальными людьми? Виктор спрашивает умоляюще, его выражение лица почти доказывает искренность, и Юри сдаётся. Сдаётся, потому что хочет понять. Скамейка в парке на удивление удобная, пусть Кацуки и не считает это прекрасным местом для подобных бесед. Его телефон издаёт звук, и Юри точно знает, что это очередное сообщение от Пхичита. Свой мобильник он, однако, не трогает. Виктор долго собирается с мыслями, то и дело пытаясь начать разговор, но осекается на полуслове. Тишина давит. — Знаешь, как говорят? Не ценишь, пока не потеряешь. Виктор смотрит на него, будто ожидая ответа, а потом нервно ерошит волосы, замолкая на несколько минут. Юри поджимает губы, всё ещё не произнося ни слова. — Соулмейты, — Никифоров хмыкает, — никогда не надеялся, что найду своего, что всё сможет зайти так далеко. При встрече подумал, что ты милый, но это чувство особо дальше не росло. С детства твердили, что родственная душа — это любовь с первого взгляда и до гроба. Я всегда хотел быть особенным, — качает головой из стороны в сторону, прикрыв глаза, — даже в этом. Отвергал свои чувства к тебе так, что начал в это всё верить. Глупый, не спорю, но, когда человеку за тридцать, его перевоспитать уже сложно. Виктор вновь замолкает, а у Юри к горлу подкрадывается комок. Как бы он давно ни знал своего бывшего мужа, сейчас ему кажется, что Виктор искреннее, чем когда-либо ещё. Такой простой и человечный, он обнажает свою душу, ничего не прося взамен. — Когда увидел твои белые глаза, тогда, в первый раз, подумал, что зашёл слишком далеко. А потом всё покатилось по наклонной со скоростью света. Меня занесло. Помню, как поразился, что, прогнав ту девицу из нашей постели, ты ничего не сказал. И не заплакал. Что-то проснулось на мгновение, но я пытался выкинуть это наваждение, потому что не хотел делать тебе ещё больнее. И ушёл. Чёрт, — Виктор прячет лицо в ладонях, — прости, Юри. Серьёзно. Я мучал нас обоих и многим тебе обязан. Когда тебя не стало рядом, я осознал, как на самом деле ты мне нужен и как сильно я тебя люблю. Они плачут оба, и Юри с силой прикусывает кожу на тыльной стороне ладони, чтобы не закричать. Это те слова, которые он всегда хотел услышать, но от них больнее, чем от каких-либо других. — Присылал тебе бумаги о разводе раз за разом, чтобы получить очередной отказ и увидеть не только в своих собственных глазах то, что всё ещё нужен тебе. Юри растерян, он абсолютно не знает, что ответить на это. Все люди ошибаются, все делают больно друг другу, и так сильно изменившийся за эти два года Виктор вызывает лишь желание обнять. Как он может убежать от того, что предназначено природой? Как он может убежать от того, что желает сердце? Как он может убежать от того, против чего протестует разум? И Юри берёт Виктора за руку, сжимая со всей силой, почти впиваясь ногтями в кожу. Так, чтобы тот не выбрался из хватки. И Никифоров дрожит (не от холода), сжимая его руку в ответ. Юри занесёт контакт «Пхичит» в черный список на своём телефоне, больше не купит бритвенное лезвие, никогда не будет есть в одиночестве, не вспомнит о существовании линз и скажет «согласен» второй раз. И Юри всю жизнь будет тайно выплакивать ту боль, что накопилась за время двухлетнего ухода Виктора. Потому что люди забывают твои слова. Люди забывают твои поступки. Но они никогда не забудут эмоции, которые ты у них вызвал.