Власть

Догорает закат. Ясно-голубое небо окрашивается в кроваво-красный. Как мило. И... символично. Уже почти. Почти скрылось солнце, и царицей во владения зашла луна. Почти... Закат прогорел. Яркое солнце скрылось за горизонтом. Пришла новая хозяйка. Длинные пальцы нежно обводят линии ребер. Нежно? Даже смешно. Он-то как никто знает, что этот садист нежно может касаться, наверно, только баскетбольного мяча. И, как доказательство, эти самые пальцы вцепились мертвой хваткой в бедра, на которых утром опять приступят синяки. Как всегда. Все те же длинные и немного холодные пальцы резко забывают про его бедра и хватаются за запястья, заводя руки над головой. Щелчок наручников - и новое обещание очередных синяков, к которым, впрочем, он уже привык. Не зря же его любимый мучитель подарил ему напульсники. Поцелуй. Каждый раз, будто первый. Аккуратный, осторожный, робкий. Вот только он уже знает, что будет дальше. Знает, что поцелуй углубиться, а после ему прокусят губу. Разумеется, в новом месте. Будут нежно высасывать его кровь по капелькам из таких манящих губ. А дальше своеобразный вампир перейдет на шею. Дальше - мочки ушей. Потом - снова шея, шея и еще раз шея. До тех пор, пока на ней места живого не останется. Затем ключицы. Их с упоением вылижут и с тем же упоением прокусят, оставляя новые засосы и синяки, иногда поверх уже имеющихся. А дальше - соски. Одно из самых чувствительных мест на его теле. Их также сначала очень осторожно вылижут. Затем прикусят. И прокусят. Кровь этому садисту доставляла особое удовольствие. И без нее не обходился ни один секс. Но он привык. И научился наслаждаться этим, хотя и с трудом. Одно в этой ситуации он усвоил: стерпи боль - и тебя ждет удовольствие. Сколько бы крови не выпилось, Куроко никогда не забывал. И Акаши терпел. Пытался сдерживать рваные выдохи, когда те самые прохладные пальцы Тецуи теребили один его сжавшийся сосок, а язык облизывал ореолу другого. И, как всегда, не сдерживался, стоило ему подуть. Долго на груди Тецуя задерживаться не привык, поэтому пальцы заскользили туда, откуда начали. К бедрам. Неизвестно почему, но каждый их секс ночью Сейджуро смущал так, как не смущал секс при свете. Хотя, возможно, обьяснение все-таки было: он сам был Солнцем. И, пока светило солнце, Куроко был тенью и не встревал в его власть. А вот Тецуя, в свою очередь, был Луной. И, как только на небосвод входила луна, Сейджуро просто не мог ничего сказать против его власти. Странно, но повелось именно так. Акаши, лежащий спиной на кровати, очень хотел бы смущенно сдвинуть ноги, вот только с сидящим между ними Куроко это не представлялось возможным, даже наоборот, его ноги насильно раздвигали так, как только позволяла растяжка, заставляя хозяина краснеть. Да, Тецуя любил смотреть на то, каким беспомощным становился Акаши ночью. В его время. В его власти. Тецуя любил его смущение. Любил милую краску, заливающую лицо, когда не получилась свести ноги. И любил ограничивать его свободу. До минимума. И мучить он его любил. От того, что из тебя высасывают кровь, врят ли у кого-то встанет, поэтому Куроко всегда делал Акаши минет, удерживая его ноги. Хотя, вертеть головой с пылающим смущением лицом ему это не мешало. После - ему прокусывали кожу у костей таза. Оттуда тоже высасывали кровь. И оставляли кучу синяков и засосов. А потом Тецуя вылизывал его. Скольжение горячего языка внутри, по чувствительным мышцам было крайне приятным, но Сейджуро знал, почему именно такой вид подготовки использовал Куроко. Потому что руки были заняты, и, по сути, разрабатывать его никто не собирался. Да. Тецуя лишь на мгновение отпускает его ноги: чтобы помочь себе войти. После того, как входит головка, руки возвращаются, чтобы удерживать ноги, а член продолжает проталкиваться дальше, едва не разрывая Акаши. Больно. Прижигает. Разрывает. Укус в плечо. Засос на шее. Прикус соска. И первые покачивания, пока еще не предвещающие того бешенного темпа, на который Куроко всегда срывается. Впрочем, не надолго. Темп быстро начинает возрастать. И громкость стонов Сейджуро - тоже. Ведь Тецуя знает его тело. И знает, куда нужно попасть, чтобы заставить своего партнера потеряться в экстазе, забыть где низ, а где верх, забыть имя и сузить мир до сводящих с ума скоростных толчков по простате и тревожащих соседей его стонов, которые, наверное, как всегда, так или иначе, складываются в невнятное "Тецуя..! ". Сейджуро кончает с именем любимого на устах, даже не прикасаясь к себе. Куроко кончает следом, в него, не забывая все-таки прокусить шею. А после он расстегивает наручники и укутывает своими объятиями уставшего Акаши. А утром, когда бразды правления сменят хозяина, Тецуя будет осторожно дезинфицировать и заклеивать пластырями все те следы, что оставил на его теле, чтобы, дождавшись ночи, снять все пластыри и по-новой прокусить. А пока - Акаши главный, Акаши побеждает, Акаши абсолютен. Он приказывает подчиненным бегать, прыгать, отрабатывать пасы, и они не смеют ему перечить, ведь он главный. Правильно. Главный. Но только до тех пор, пока светит его светило. И до его бедер не добрались обманчиво-нежные прохладные пальцы. Обманчиво? Ведь Сейджуро знает, что нежно эти пальцы способны касаться только баскетбольного мяча.