Мое чудовище

— Хоби? — Не ждал? — Чего не позвонил? — А чтоб ты не отмазался! — выглянул из-за Хосока Тэхен. — Ну я-а-асно, — улыбнулся Чимин. — С проверкой приперлись. Заходите, че топчетесь. — Он тут? — озирается Ким. — Тут. И только попробуй опять учудить. — Учудить? — удивляется Хосок, снимая боты. — В прошлый раз тут была битва века. — Тэхен? — Ну что? Он был весь побитый, че мне надо было делать? Друзья расселись за кухонным столом, Чимин варганил в блендере тесто для блинов, попутно участвуя в допросе в роли жертвы. — И зачем ты его теперь притащил? — Захотел и притащил. — Не боишься? — Нет. — Он же бандит. — Не хуже тебя, Тэхен. — Ну конечно! — Тэхен. — Что? — Мы встречаемся. — Что? — в один голос воскликнули оба. — Когда вы успели? — Вчера. — Чимин, ты серьезно? — Более чем. — Он тебя что, запугал? — Ким, ты идиот. — Тогда что? — А что, по-твоему с ним только из-за страха можно быть? — По мне — так да. — А по мне нет. — И как же по тебе? Чимин задумался. Как? Нет названия. Как воздух. Как необходимое. То, что ни за что не захочешь отпустить. — Чимини? — заботливо напомнил Хоби о вопросе. — Знаешь, это как если бы кто-то взял и собрал вместе все, что мне нравится. И сделал человеком. Вот такой он, Хоби. — Понимаю… Чимин почувствовал чей-то взгляд, посмотрел на выход из кухни и увидел Мина. Он держался двумя руками за висящее на шее полотенце и смотрел так, что хотелось захлебнуться собственным сердцем. Он явно слышал — последние слова уж точно. — Привет… Парни повернулись туда, куда смотрел Чим, и замерли. Мин прошел в кухню, тихо поздоровался. — Это Хосок. Тэхена ты уже знаешь. Хоби, это Юнги. — Привет, Юнги, — мягко отозвался Хосок. Тэхен только зыркал, кривя губы. Мин чуть склонил голову в ответ, уселся за стол и принял от Чимина тарелку с парой блинов. — Тебе чай или кофе? — спросил Чим, на что Ким фыркнул и получил укоризненный взгляд от Хоби. — Кофе, — спокойно ответил Мин, сверля наглеца взглядом. — Могу я узнать твою фамилию, Юнги? — спросил Хосок. — Мин. — Обалдеть. Я так и подумал, что фамилия не менее красивая, чем имя. Мин Юнги… Звучит, как музыка. Блондин уставился на него заинтересованным взглядом, а Чим подумал, что до этого момента не знал, какая у Юнги фамилия. И да, действительно красиво. Еще один камешек в копилку драгоценностей, из которых состоит его чудо. — Чимин сказал, вы встречаетесь, — продолжил Хоби. — Да, я слышал. — Это не мое дело, но… — Но что? — Не обижай его, хорошо? Он у нас, как бы это сказать… — Пацифист. — Ну вроде того. — И он теперь мой. Если уж кто и будет его обижать, то точно не я. Чима будто током ударило от этого категоричного «мой». Он чуть не выронил лопатку вместе с блином, так повело его. Мин тут же встал, отнял инструмент, посадил его на свое место и продолжил готовку. Чимин пошел красными пятнами — еле сдерживался, чтобы не улыбаться, как идиот, а друзья наблюдали, как ловко блондин управляется со сковородой и восхищенно косились на Чимина. Когда все тесто превратилось в стопку ароматных блинов, Мин поставил их на стол и ушел, а через несколько минут появился в зале уже одетый. Чимин встал, подошел к нему и увлек обратно в комнату. — Ты чего? — Вот, — Чим открыл шкаф и достал вешалку, на которой висела кожанка, а под ней миновы джинсы и майка, те самые, в которых он впервые вошел в эту квартиру. — Серьезно? Я думал, ты их выкинул. — Тебе велики мои джинсы. Только куртку лучше не надевай, там холодно. Юнги стащил голубые штаны и мятную толстовку, сменил их на свою одежду, и, повернувшись, встретился головой с горловиной свитера, который Чимин натянул на него, расправил и окинул оценивающим взглядом. — Угадал. Прямо по тебе. Свитер был толстый, мягкий, болотно-зеленого цвета, с круглым широким вырезом. Мин осмотрел себя, потом глянул на Чимина. Тот улыбался, как мамочка, довольный результатом. В коридоре, когда Мин надел подаренный пуховик, рыжий стащил с вешалки ослепительно белый шарф, намотал ему на шею и помог застегнуть куртку. Мин все это время наблюдал за ним, как завороженный. — Ты даже не спросишь, куда я иду? — Главное, что ты тепло одет. Я буду спокоен. Твои ботинки под вешалкой. — Ты и их оставил? — Я все оставил. — Ты что, ждал меня? — Ждал. Юнги выудил тяжелые черные боты, натянул, взялся за ручку двери, но тут же отпустил и, схватив Чимина в охапку, вжал в стену. Рыжий обвил руками его шею и зарылся носом в шарф. Руки Юнги обнимали так крепко, что сердце прыгало от волнения, Чимин прижался как можно сильнее и закрыл глаза. — Будь осторожней, Рыжик, — тихо сказал Мин. — Ты уже слишком близко. — Я не боюсь. Ты сказал, что я твой. — А я вот боюсь. — Возвращайся скорее. Чим вложил в холодную ладонь ключи, проводил взглядом белую макушку, пока она не скрылась за лестницей подъезда, и закрыл дверь. Мин убегал из подъезда, хватая ртом воздух, растегнул на ходу куртку, чтобы легче дышать, и не останавливался, пока не оказался у реки, где ветер трепал одежду холодными порывами. Как он так далеко забрел — даже не понял, но тут было безлюдно, и это хорошо: Мину нужно было успокоить мысли. Он забрался на небольшой холмик земли, сел, запихал замерзшие руки в карманы, спрятал лицо в шарф по самые глаза и застыл. Все это слишком для его зачерствевшей души. Слишком тепло, слишком пронзительно. Слишком быстро. Так быстро, что становилось страшно, с какой скоростью он тонет в Чимине. Еще вчера его жизнь была такой же серой и бессмысленной, как и всегда, а сегодня кто-то говорит, что Мин — тот, кого ждут. Юнги, который никогда никому не был нужен, получавший от судьбы только пинки и разочарования, в момент, когда на него наматывали этот шарф, пахнущий домашним уютом, готов был зареветь от ужаса, потому что до смерти испугался такой заботы. Это было так ново и дико, что он враз ощутил себя живым. Ощутил каждую клеточку себя, как будто нашелся в бесконечности, почувствовал, что у него холодные руки, что губы пересохли, каждую мелочь, от макушки до кончиков пальцев ног, прижал Чимина к себе и хотел закричать, что ему страшно, что он куда-то падает, что он не заслуживает такого тепла, он конченый никчемный человек, а Чимин, искренний и открытый Чимин, не должен впускать его в свою жизнь, потому что Юнги — чудовище. Он не заметил, как жгучие панические слезы застелили глаза, задыхался, давился воздухом, натянул капюшон куртки на лицо, вдавил кулаками и не мог успокоиться очень долго. Одинокая душа билась в истерике, хлопая сломанными крыльями, расправляя их через боль, разгоняла облепившие ее страхи, стряхивая затянутые паутиной вечности залежи пыли и грязи, которой Юнги нахлебался за долгие годы, пробираясь сквозь мир, выгрызая себе каждый день тот минимум, которого хватало, чтобы не свихнуться окончательно. Пару раз, когда не получалось, Юнги хотел бы забыть. Забыть, что он мог уйти так глупо и никогда не встретить это рыжее чудо. Забыть, что минутные слабости, когда сердце отказывалось выносить беспросветную тяжесть, заставляли наступать на край и смотреть в далекое внизу, желая сделать шаг вперед. В первый раз его остановил ребенок, непонятно как оказавшийся на крыше. Пацан лет десяти такими глазами смотрел, как он заносит ногу над высотой, что Мин не смог позволить ему это увидеть. Во второй раз его заметил охранник здания и угостил электрошоком, подкравшись сзади. Очнулся Мин в дурке, получил на руки долбаный счет и нифига не обрадовался, что еще живой. Пришлось искать дополнительные подработки, и он незаметно втянулся, отвлекся, и в итоге смог позволить себе снять квартиру и даже почти год продержался. Мысль о том, что весь этот год Чимин был всего двумя этажами выше, окатила сожалением. Ну почему он раньше не вылил ему что-нибудь на башку? Ведь Юнги всегда курил на том самом месте, удачно скрытом от глаз за углом от подъездной двери. Почему он вообще не скинул ему на голову что-нибудь потяжелее, чтобы Мина уж наверняка прошибло? Хотя, и так прошибло. В самую десятку. Запах виски навсегда останется напоминанием о злорадной судьбе, которая не может просто свести двоих на лестнице, ей веселее все вот так устроить. Юнги яростно размотал промокший от слез шарф, растер лицо до боли, накрутил его другой стороной и встал. Ноги нещадно затекли, и, посмотрев на часы, он офигел. Просидел тут два часа почти. *** — Мне кажется, он не плохой человек. — Хоби, он измордовал Чимина всего лишь за то, что тот его облил. — Тэхен, у всех бывают заскоки. — Нихрена себе заскоки! Вломиться в чужой дом и избить! — Когда ты уже успокоишься? — Чимин дожевывал блин и недовольно зыркал на друга. — Оставь его в покое. — Я ему не доверяю. — А я доверяю. Лучше скажи, что там у вас с Чонгуком. — Нифига, — Тэхен тут же сник, — даже трубку не берет. — Я бы тоже не брал. — Так вот, значит? Друг, называется. — Друг. Но если бы мой парень избил моего старшего брата, решив, что это любовник, я бы тоже охренел. — Да откуда я знал! Они обжимались на улице! — А спрашивать не пробовал, прежде чем кулаками махать? Чонгук и так выл от твоей ревности, а это просто стало последней каплей. — Тебе еще повезло, что ты его позже подкараулил, а не сразу накинулся, — засмеялся Хосок. — А то Чонгук тебе бы навалял, мало не показалось бы. — А он и навалял. Потом. — Ну и дурак же ты, Ким, — хихикнул Чимин, — вообще без тормозов. — Смешно, очень прямо. — Скучаешь? — Нет. — Скучаешь. — Иди в задницу. — Нашел кого-то уже? — Ты больной? — Хочешь сказать, третий месяц только синячишь и ночами стресс сбрасываешь в ванной? — Чимин! — Тэхен выпучил глаза и покраснел. — Аха-ха. Да у тебя на роже написано. — Ну и что, блять! Яйца-то не железные… — Что, правда никого не подцепил отвлечься? — Я люблю его, Чимин. Я его только хочу. И вообще, что за допрос? — Ладно, хватит уже, убедили, — раздался голос из-под стола. Тэхен офигел, а Чимин, улыбаясь Хосоку, поднял руку и положил на стол телефон, где светился вызов на громкой связи с именем Чонгук. — Говори, Чон, он тебя слушает. — Привет, истеричка. — Ах вы сволочи! — воскликнул Ким, тыкая пальцем в обоих по очереди. — Предатели! — Не предатели, а миротворцы. Он нам не верил, что ты один. — Эй ты там! — накричал Ким на трубку. — Я шлюха, по-твоему? — Не кипятись. А то передумаю. — Ах ты передумаешь? Да иди ты в задницу! — Ну неси сюда свою задницу. — Чего? Дверной звонок разразился трелью, и до Тэхена дошло, когда Чимин даже не попытался пойти открыть, только хитро ухмыльнулся. — Ну, что завис? Иди, встречай свою судьбу, — Хоби пихнул стул Тэхена ногой. — Я вам припомню! — С тебя простава! Дверь открылась, и друзья минут десять хихикали в кулаки, пока в коридоре выясняли отношения два неугомонных. Потом какое-то время слышны были только шорохи, снова щелчок замка и тишина. — Ну наконец-то, — выдохнул Хоби. — Теперь и я пойду. Оба вы у меня влюбленные и счастливые, мир-дружба-жвачка. — Я выгляжу счастливым, Хоби? — Да ты цветешь, как майский ландыш, Чимини, — глаза хена светились теплом, — и только поэтому я верю, что Юнги — хороший человек. — Как нуна? — Терпимо. Гоняет меня за чачжаном ночами, но уж что поделаешь. — Имя придумали уже? — Неа. Родится, сам намекнет. — А как же гороскопы и всякие там предсказания? — Да ну их. Здоровый лишь бы был, остальное чепуха. — Ты будешь хорошим папой, я уверен. — Спасибо, Чимини. Ну все, мне пора. *** Юнги тихо повернул ключ в замке и вошел в темную прихожую. На диван в зале падал свет луны, и Чимин в нем, сидящий, обняв колени, выглядел, как маленький ночной зверек. — У меня нет твоего номера… Такой расстроенный голос. Неужели вот так сидел и ждал? Юнги раздевается и идет к дивану. Ложится на спину, обнимая одной рукой чимовы ноги и говорит: — Прогони меня, Рыжик. Прогони, пока не поздно. — Поздно, Юнги. — Пожалуйста… — Нет. — Я чудовище. — Мое чудовище. Ты теперь мое чудовище! Юнги поворачивается на бок, обнимает ноги в пижаме обеими руками и прижимается лбом. Все. Сдаюсь. Это как шагнуть в пропасть. Мин падает, а его подхватывают руки Чимина, гладят сломанные крылья, исцеляя, губы дают испить живой воды, кровь несет по жилам безумную радость, разгоняет сердце, и вот уже Мин летит сам, чувствуя, как наливается силой, прижимает к себе свое рыжее счастье, и тихое дыхание на двоих скрепляет души печатью нежности. Чимин никогда никому не скажет, что слезы у Юнги горячие, как боль. Он их впитает сердцем, прижимая крепче, спрячет чужой бессильный стыд в поцелуе и заберет его. — Мое чудовище. Только мое.