Miro

Мирон был обаятельным. Его любимым временем суток всегда была ночь, ведь в темноте людям с комплексами функционировать проще, да и звёзды ярче, а они вдохновляют. Он мог вскакивать со скрипящей кровати посреди сна и нестись к блокноту, порядком толстому и потрёпанному, чтобы только записать пришедшие в его еще светлую головешку мысли. Мысли, которые позже стекались и сливались в стих, рисунок, ноты, рассказ, автобиографичные записки... Да что угодно, лишь бы было красиво. Лишь бы Мирон хоть ненадолго был доволен собой и окрылённый мыслью летал по квартире с громкой музыкой в наушниках, потому что внезапно захотелось заварить кофе, потому что неожиданно надо принять контрастный душ, потому что настроение появилось. А еще он любил сигаретный дым. Любил до такой степени, что сам даже не курил подолгу, только всегда, когда Дима чиркал зажигалкой, он прошмыгивал к нему поближе и просил сделать "цыганочку". И вдыхал этот тяжелый никотиновый дым с ароматом вишни, как гласила надпись на упаковке, но на самом деле нет. Дым был с ароматом Димы. А еще Мирон обожал встречать рассвет и провожать закат на заливе. От дома нужно было ехать около часа на автобусе, а потом еще пешком идти пятнадцать минут по сосновому лесу. Он стягивал кеды с носками прямо на бетонной остановке и бежал по песочному склону, бранясь и ругаясь, что иголки и шишки попадают под ноги, но надо было добраться до моря быстрее, и они бежали. Мирон останавливался только когда волны начинали лизать его пятки прохладной и солоноватой балтийской водой, тогда он расправлял руки в разные стороны и дышал морем, так дышал, будто каждый вздох мог стать последним. Немного позерствовал, конечно, потому что знал, что сзади стоит Дима и довольно глядит на своего мальчика, что тот рад. А закат был всегда разным. Апельсиновым, вишневым, как яичный желток. Они по-быстрому расстилали старое покрывало, кое-где прожженное сигаретой, и не потому что "у тебя руки из жопы", а потому что "не надо меня щекотать, Дима, когда я курю". Мирон доставал из рюкзака свой блокнот, но не всегда, только когда было не лень и когда он был трезвый, и описывал словами цвет заката или рассвета, только чтобы по приезду домой его нарисовать и налепить очередную бумажку с каракулями на старые, ободранные кое-где котом, обои. А еще Мирон любил остановить их посреди трассы, сбегать на луг, достать там пару ромашек или, еще чего доброго, одуванчиков, которые потом оставляли забавные желтые пятна от пыльцы на его лице и на физиономии Димы, и пытался засунуть один Диме за ухо, потому что "ты такое солнышко с этим цветочком". Они ехали дальше и Дима ловил свое отражение с этой дебильной ромашкой в переднем зеркале, глупо улыбался, а Мирон от этого заливался таким звонким и ярким смехом, что его вместо сигнальной сирены можно было использовать. Он был ребёнком в теле тридцатилетнего мужчины, он так любил этот мир, будто ему никогда не было больно. А еще Мирон любил играть на гитаре. Дома, на заливе, в машине, где угодно, лишь бы Дима слушал. Первое время, правда, просто брынчал мимо аккордов по струнам большим пальцем, представляя себя каким-то невероятным рок-музыкантом, а позже, когда научился, кое-как, по тупым обучающим ютуб-роликам, сосредоточенно сидел и настраивал, сдвигая брови и хмурясь так, будто выполняет самую важную миссию на планете, а потом начинал играть какой-нибудь учебный этюд, совсем легкий и непримечательный, но, опять же, с таким видом, будто играл мелодию из Титаника, от которой все сию секунду расплачутся, то есть, Дима. Но Дима все равно слушал с таким же заворожением и интересом, а Мирону от этого играть хотелось только больше. А еще он любил вино. Но только красное полусухое, потому что так романтичнее, потому что "оно как твоя кровь, Дим". Конечно, он пил пиво чаще, конечно, он открывал его об лавочку во дворе и заедал вонючими чипсами с крабом. Но пиво он не любил, другое дело - вино. От него и настроение лучше, от него и язык развязнее, от него и поцелуи слаще. Мирон трепетно наполнял почти до края два бокала и сначала ждал, пока Дима испробует и скажет свой вердикт: оно или не оно? "Оно". Оно - и начинается круговорот из громкого рок-н-ролла на всю квартиру и танцев в одних трусах, шумных разговоров и заливистого смеха, заказанной час назад уже остывшей пиццы и сопливых мелодрам, лагерных песен во все горло и теплых объятий, а потом рваных поцелуев и беспорядочных прикосновений друг к другу. И самое главное, из бесконечных Диминых "солнце", "котенок", "милый" и "малыш" от которых Мирон сходил с ума и таял, как сахар в горячем чае. Потому что красное полусухое - это любовь. А еще Мирон любил Диму. Любил до невозможности, до дрожи в коленках от одного его вида, до посинения губ и асфиксии от счастья, до ускоренного пульса, который стремительно стучал сладкой болью в висках. До боли в груди, в ногах, в руках, в животе, и в шее. До боли в сердце. До синяков под глазами от недосыпа. До слез счастья. Мирон любил Диму так сильно, что не мог позволить тому остаться одному. Так сильно, что не уходил, хотя у него всегда была возможность. Всегда была возможность одному бегать по заливу, играть на чертовой гитаре, писать глупые стихотворения и пить алкоголь. Но ему не нужен был мир без Димы. Он так любил его, что ему даже это говорить не надо было вслух. Так любил, что даже здесь ничего больше писать не стоит. В Диме привлекало все - от нахальности и смелости, от татуировок и хрипловатого теплого, приятно обволакивающего слух, голоса, от теплейших в мире объятий и крепких сильных рук, до такой родной манеры речи и ехидной улыбки, до огонька в темно-карих глазах и милых, даже, порой, глуповатых слов любви, невольно слетающих с его уст при виде Мирона. А Мирон готов был при возможности проникнуть ему под кожу и раствориться в нем, быть его вкусным и дорогим одеколоном, быть его любимой футболкой с надписью на-немецком, которую Дима надевал чаще всего, быть его чертовым вейпом и прикасаться к его пухлым, слегка обветренным грубоватым губам постоянно, впуская сладкий дым в легкие. Но ничто не мешало Мирону делать это и в человечьем обличье. Он любил Диму так, как никто его никогда не любил и не полюбит. Мирон был обаятельным, но он этого не знал. Зато Дима знал и видел. Дима любит Мирона до сих пор, поэтому каждый месяц приносит две чёрные розы на его могилу.