Что сорвёт ветер со скалы?

— Не думай, что тебе это сойдет с рук! Несчастный, да как ты смеешь в моем гареме с моими девушками развлекаться? — Ташлыджалы упал в ноги, заливаясь речами, которые сами за себя говорили: он не виноват. Девушка сама вешалась на слугу, и Мустафа это видел. Шехзаде не помнит, что овладело им тогда: ревность или простая злость, но мужчина резко схватил девушку из своего гарема за волосы, оттаскивая от своего слуги, передал в руки своей охраны и бросил хладнокровное: «Казнить». Яхья-бей ни разу не видел мужчину в таком состоянии и понимал, пускай и не сразу, что виной тому был именно он. Это началось с ними уже давно, когда совершеннолетний Мустафа только познакомился со своим будущим хранителем покоев. Наследник престола тогда проезжал со своей свитой ко дворцу Топкапы. Лето в том году было жаркое, а солнце нещадяще палило. Уставшие воины, чьи тела потели под тяжелыми доспехами, — чуть не падали с лошадей. Все ближе и ближе был дворец. Совсем недалеко от дороги занимался стрельбой из лука полк новобранцев. Многие из молодых мужчин промахивались, некоторые отлынивали от стрельбища, стоя в стороне и жадно попивая воду, но один, самый прыткий, — целился и безошибочно попадал в мишень. Лошадь Мустафы сбавила шаг, сам же шехзаде внимательно наблюдал за мужчиной. Как только процессия приблизилась к полку, множество мужчин склонили головы в молчаливом поклоне, но не тот самый лучник. Чуть худощавый мужчина стоял в стороне, складывая стрелы в колчан, даже не замечая проезжающего мимо сына султана. Он бы и не заметил, если бы начальник казармы не толкнул мужчину в плечо. — Осознай кто перед тобой, новобранец! — выкрикнул командир. — Сам шехзаде Хазретлери здесь. Склони голову и опусти взгляд, окаянный! Мустафа, не привыкший поднимать шум из ничего, явно забавлялся, глядя на удивленного, молодого, зеленоглазого воина. На губах наследника престола играла легкая улыбка. Спустя секунду молодой мужчина опустил плечи, чуть приклонив голову, но взгляда не отвел. Не смотря на палящий жар, на то, что его люди уже откровенно изнывали из-за недостатка воды как и он сам, Мустафа заинтересованно смотрел на воина, медленно пустив лошадь вперед. Невольное воспоминание вызывает у шехзаде ухмылку. Никто тогда и подумать не мог, что этот красивый мужчина с отмечающими все глазами станет лучшим другом наследника династии. Подняв Ташлыджалы с колен двумя пальцами за подбородок, Мустафа, не отпуская, потащил Яхью в свои покои. Ревность не отпускала. Дойдя же, швырнул того на кровать, а сам навис сверху. — Ты — мой самый дорогой воин, преданный слуга. Я не допущу такого неуважения к себе, — дыхание шехзаде обдавало кожу на шее, и теперь мужчина был уверен, что его давние чувства к наследнику престола османов взаимны. — Но, шехзаде, я… — Мустафа не любил, когда его перебивали, страшно не уважал тех людей, которые делали это намеренно. Ну, а Ташлыджалы, совершивший такой ненавистный шехзаде поступок — просто попал под горячую руку. Яхья получил звонкую пощечину и замолчал. — Не смей перебивать, когда я говорю! Мустафа не хотел этого делать, не хотел применять силу по отношению к нему. К кому угодно, но только не к этому человеку. И сейчас, глядя в глаза, полные боли, шехзаде начал всерьез паниковать. Ташлыджалы не верилось, что это происходит с ним. Лучший друг наследника лежал под ним самим, вынужденный хранить молчание и во что бы то не стало, повиноваться воле шехзаде. А еще Яхья не мог понять, правда ли мужчина, чья защита поручена ему — ударил воина. Но то — был не простой удар по лицу, отчего мужчины обычно теряют свою гордость, то был удар по сердцу, по больному сердцу, которое каждый раз, только завидя своего пленителя, начинает биться, как сумасшедшее. Глаза свежей зелени обидчиво глядели в карие, оттенка шоколада. Ташлыджалы, долго смотрящий в них, уже чувствовал на вкус этот сладкий шоколад, вот, до чего дошло его безумие. Мустафа оглядывает слугу, запоминая черты его лица, глаза, одновременно полные страха и любви к человеку, чье имя ему произносить будет всегда запрещено, а как хотелось бы!; ведь они долгое время не увидятся, а точнее — ночь. Но как можно провести ночь, не вспоминая, даже не пытаясь вспомнить того, кто пленил шехзаде и наглухо забился в сердце, поселившись там? Желание сделать то, что им обоим запрещено, появляется само собой. Мустафа сдерживается через силу. Яхья судорожно выдыхает, когда шехзаде, скрипнув зубами, пересилив собственное желание, поднимается с него и отходит к камину, сжимая руки в кулаках до хруста. Ташлыджалы сползает на край его постели, проводит рукой по шелковому покрывалу и недоуменно глядит на мужской силуэт, замерший у полыхающего огня. В комнате было как никогда уютно. Свечи и факелы отбрасывали тени на стены, в помещении пахло теплом и уютом, настоящим домом, которого у Яхьи не было. — Ташлыджалы… — имя сквозь зубы, как же трудно его сейчас произносить! — Я прощаю тебя на этот раз. Слуга осознает, что не хочет уходить, что готов остаться здесь, противясь приказам наместника Амасьи. Воину хочется прилечь на мягкую постель, закрыть глаза и… Ташлыджалы вдруг ловит себя на запретной мысли. Он желает, чтобы наследник был с ним, находясь рядом, рассказывая тому истории, пока Яхья не уснет. А после — сын султана накрыл бы их обоих теплым одеялом, скрывая от мира, где пороки и все грехи запретны. Но зачем же Мустафе делать это? Зачем стараться сделать Ташлыджалы приятно на душе, заботясь и думая о его благе? Зачем? — Шехзаде, — неуверенный взгляд усталых глаз, удаляющиеся, но такие медленные шаги, которые просто сами вынуждают обернуться, догнать и остановить. Мустафа ловит воина за плечи, дергает на себя, и в один момент их губы сливаются в нежном, греховном поцелуе. Не в таком, каким себе тайно представлял его Яхья. Шехзаде был действительно ласков, словно боялся разбить молодого мужчину с острыми ключицами, озорными глазами и такой появляющейся на губах ласковой улыбкой, когда Ташлыджалы произносит, увидев Мустафу: «Шехзаде…», склонив голову в покорном поклоне. Слуга улыбается так только ему. Каждый день, каждую секунду. Увидев наследника престола в саду или на балконе, он улыбнется, а Мустафа, не умеющий сдерживать свои чувства, возьмет и улыбнется в ответ. И сейчас, безжалостно сминая губы Ташлыджалы, множество раз представляя как это будет, шехзаде осознает, что ни к кому еще никогда не испытывал такой страсти. У Мустафы губы вкуса шоколада, такого сладкого, что никак не оторваться. Слуга всего раз в жизни пробовал шоколад и сейчас был уверен, что снова ощутил его манящий вкус. Шехзаде облегченно чувствует, что Яхья отзывается на поцелуй. Они не соприкасаются ничем, только губами. Ташлыджалы с закрытыми глазами видит, как внутри него разверзлись вулканы, всколыхнулись моря и пошатнулась его вселенная. Все то, во что слуга до этого времени верил, чем тешил себя долгими вечерами, в кого влюбился в их первую встречу, — все ожило, и Ташлыджалы — красивый поэт и воин своего шехзаде - увязал в этом омуте без остатка. Шехзаде добивается своего. Ведь каждый знает, что крепость берут изнутри. Мустафа отпустил его губы, отвернулся и буквально спиной почувствовал расслабленную улыбку и тепло в зеленых глазах. Яхья было поднял ладонь, держа ее прямо напротив спины наследника престола, их разделяли несколько дюймов; но опустил руку, чувствуя, что не сможет сдерживать свои эмоции и дальше. Кланяется и молча покидает покои своего шехзаде. Выйдя из душной комнаты, мужчина провел пальцами по своим губам, которые все еще сохраняли шоколадный вкус губ Мустафы. Ноги уже не держали, и, зайдя за угол, слуга тяжело прижался к стене, даже не осознавая, что за ней сейчас сидит его шехзаде, находящийся в такой же эйфории. «Ну что ты, ненормальное?» — мысленно произносил Яхья с блаженной улыбкой на губах, держась за сердце, которое никак не хотело уменьшать свой темп. *** Вечер следующего дня вступил в свои права, а стол, накрытый для шехзаде, полнился холодным шербетом, лукумом, множеством горячих и холодных блюд. Мустафа откинулся на подушки, не притрагиваясь к еде; и тут же неудачно ударился головой о пол. Весь этот день наследник престола пробыл словно в тумане. Он просто находился в своих покоях и глядел в пространство. Отменив все собрания, дав приказ никого к себе не пускать, кроме Яхьи, который даже не пришел. Мужчина ни о чем не думал, лишь изредка воспоминания, будоражащие душу, так и вставали перед глазами. Удивленный взгляд Ташлыджалы, когда губы касаются губ, его мгновенная покорность. Вновь прокручивая этот момент у себя в голове, Мустафа всерьез задумался, ответны ли его чувства. Долгое время они с Яхьей прожили бок о бок, все эти годы слуга был верен своему шехзаде, но был ли отклик на поцелуй настоящим желанием Ташлыджалы? В дверь постучали против приказа; «Матушка», — мигом понял наследник, протирая глаза; охрана у дверей сообщила о приходе наложницы, и Мустафа, желающий развеять сладкий смог в своем разуме, пустил девушку в свои покои. *** Утро для Яхьи было тяжелым. Сколько бы он ни старался, у него не получалось привести свои мысли в порядок. Сейчас у слуги было одно единственное наивное детское желание — пожелать доброго утра своему шехзаде, увидеть его божественный лик и еще раз упасть духом от осознания того, что Ташлыджалы отдал свое сердце человеку, который заставил его сойти с ума. Проходя мимо покоев Мустафы, слуга замер. Из дверей выходила девушка, стремительно натягивающая на свое худенькое тельце ткани одежды. Осознание того, что наследник променял Яхью на наложницу было настолько ярким, что Ташлыджалы замер, видя кивающего ему Мустафу в открытых дверях. О чем он думал только, глупый… Ведь мужчина с ласковой улыбкой, темными глазами, не принадлежит ему и никогда не будет принадлежать. Он — шехзаде, у которого должны быть наследники, дети. Девушки всегда будут ходить в покои Мустафы, и Яхья ничего никогда не сможет с этим сделать. Секунды хватает, чтобы выдохнуть сквозь сжатые зубы и постыдно убежать, так и не пожелав шехзаде доброго утра. *** Мустафа, заметивший за дверью своего слугу, учтиво кивнул и уже хотел подозвать к себе, как тот замер с такой обреченностью, что мужчине стало стыдно за минутную слабость, за то, что он принял отправленную матерью девушку и провел с ней, а не с ним ночь. Яхьи не было вечером в собственной комнате, в то время как швеи жаловались на малый заработок. Ташлыджалы не явился и на следующий день, когда конюхи взбунтовались из-за недостатка гребней и сена для лошадей. Весь дворец будто разваливался без человека, который был так дорог шехзаде. На третий день Мустафа поручил организовать поиски. Половина дворцовой свиты обыскивала каждый дом в пределах Амасьи, но слуга так и не был найден. Наследник престола изводил себя, представляя в голове множество страшных картин, корил себя, избегая собственной матери, рыщущей в эти три дня, словно дикая волчица в поисках ответов на свои вопросы. Спустя еще сутки Мустафа не выдержал и лично, в сопровождении слуг, стал обыскивать каждый куст в лесах. Яхью нашли через неделю поисков. Грязный, спящий под деревом, он походил на несчастного бездомного, на человека, которого изрядно потрепала жизнь. — Ташлыджалы… — на выдохе облегчения шехзаде приблизился к нему, упал на колени напротив, чувствуя настоящий покой от соприкосновения с чумазой щекой. Мустафа понимал, почему его воин совершил такой поступок, но вместе с этим не мог осознать, действительно ли этот человек предпочел сбежать из-за настоящих светлых чувств к шехзаде? Яхья дернулся во сне и проснулся. Зеленые глаза, выглядящие уже не так волшебно, а более тускло и грустно, с удивлением осматривали лицо наследника династии, который не убирал руки от лица мужчины. — О, шехзаде… — мечтательно выдохнул слуга. — Ваш лик схож с солнцем. Если вы сон, прошу, останьтесь со своим бренным рабом. Мустафа глядел в обезумевшие глаза, зарываясь рукой в непослушные пряди на голове воина. Было плевать на слуг за спиной, внимательно наблюдающих за двумя мужчинами, на то, что сам сын Сулеймана стоял сейчас на коленях. Мустафе было все равно, что он так открыто проявляет свои чувства к слуге. Ташлыджалы же это определенно нравилось, и он не мог сдержать радостных вздохов. Лоб под ладонью горел, не предвещая ничего хорошего. — Он весь горит. У него жар, — выдал наследник своим сопровождающим, не отводя обеспокоенных глаз от родного лица. Слуги шехзаде начали перешептываться, и наконец, лекарь, взятый с собой на всякий случай, выдал: — Возможно ваш слуга бредит, шехзаде, ему нужна срочная помощь. В эту секунду в воздухе раздался свист стрел, и несколько из них достигли своей цели. Пятеро, в том числе и лекарь, упали замертво. Мустафа вскочил на ноги оглядываясь. Воины в красных одеждах подоставали клинки из ножен и насторожились. Стремительно приближающиеся шаги предрекали неизбежное. Десяток бандитов выбежали из своих укрытий. Их лица скрывали черные платки, в руках же были сабли. Грабители не были настроены на проигрыш. И, даже увидев охрану и воинов своего шехзаде, не посмели отступить. Завязалась драка. Мустафа решил защищать найденного Ташлыджалы во что бы то ни стало. «Будь, что будет», — думал мужчина, когда обнимал своего слугу, прижимая того спиной к стволу дерева, таким образом скрывая мужчину от опасности. Яхья же, находившийся на границе между этим миром и темнотой, смог различить в кустах еще один силуэт, а потому — собрал все свои оставшиеся силы, резко поднялся с земли, увлекая своего шехзаде за собой, развернул Мустафу, дергая того и отталкивая в ствол дерева. В ту же секунду тело Ташлыджалы дернулось, он испустил последний вздох и, не переставая любуясь глядеть в карие глаза наследника престола, осел на землю, успевая подставить руку, на которую впоследствии легла его голова. Стрела, выпущенная метким стрелком из кустов, пришлась как раз по цели, а смельчак, совершивший этот поступок, уже убегал в неизвестном направлении. *** Мустафа врывается в свой дворец, неся на руках человека, слишком важного для него, чтобы тот мог умереть. Позади шехзаде больше не следовала охрана, так как те сгинули в лесу. Только переступив порог дворца, Мустафа закричал. Он звал лекаря, и от бессилия его голос звучал сорвано. Когда же наследник быстрыми шагами рассекал территорию гарема, то все девушки, выстроившиеся в шеренгу для поклона, ошарашенно глядели на шехзаде, несущего на руках своего слугу, прижимая его все ближе и крепче. Положив тело Ташлыджалы на свою кровать, Мустафа передал Яхью в распоряжение набежавших объявившихся лекарей, а сам вышел на балкон. Тяжело вздохнув, мужчина еле справился со слезами, ощущая постыдный ком в горле. Шехзаде долгое время глядел на полоску горизонта, на садящееся солнце, чей свет мягко ложился на волосы лежащего на кровати Ташлыджалы. Вскоре пришел гаремный евнух, оповещающий о том, что Махидевран-султан, весь день переживающая за сына, ждет его в своих покоях. *** Шехзаде с полным отсутствием в глазах проходит мимо своей матери, садясь на диван. Глаза цвета шоколада потускнели, и Махидевран уверена, что знает, в чем беда ее сына. — Мустафа, — женщина усаживается рядом и крепко обнимает наследника, за шею привлекая к себе. Только сейчас мать шехзаде замечает, насколько он слаб, как трясутся его руки. Женщина отпускает сына и заглядывает в его глаза, и Мустафа наконец обращает на нее внимание. Его мысли не здесь, они с человеком, лежащим на белых простынях, с человеком, чье сердце было поручено шехзаде, но он не смог его удержать. — Я знаю, как тяжело тебе сейчас, — Махидевран знает, насколько дорог ее сыну этот бравый воин, являющийся еще и хорошим другом. Мустафа бездумным взглядом глядел на мать, не произнося ни слова. — Сынок, прошу тебя, услышь меня. — после мольбы женщины шехзаде стал слушать ее, хоть и краем уха. — Все будет хорошо, ведь Аллаху важна каждая жизнь. В серых глазах красивой госпожи жила настоящая вера в то, что она говорит. Махидевран верила своим словам и была готова поделиться этой верой со всеми, кто в ней нуждался. — Что, если, — задумчиво произносит Мустафа, когда мать успокаивающе треплет его по плечу, — он не очнется? На это жена падишаха берет ладонь наследника в свою и не сильно сжимает, улыбаясь так, словно один из ангелов опустился с небес на землю и поселился рядом с Мустафой, чтобы оберегать его каждый день и выращивать в нем непоколебимую веру в высшие силы. — Тот, кто верует, обретет свой покой в молитвах, — отвечает женщина, будто призывая молиться. — Весь дворец молится за твоего слугу. Всевышний вернет его тебе. *** — Ташлыджалы! Ташлыджалы, ты слышишь? — взволнован­ный Мустафа переводит убитый взгляд на лекаря, который молча глядит на слугу своего шехзаде. Яхья лежит на белом шелковом покрывале, которое почему-то так удачно подходит цвету его кожи. Мустафа корит себя за то, что в самые ужасные моменты его жизни он все еще думает о красоте человека, чьи силы уже на исходе. Мысли Ташлыджалы бестелесны и не могут сформироваться, став одной общей думой. Отвар все еще действует, но внутри пробуждается что-то. Словно внутренности оттаяли, и мужчине становится лучше. Он чувствует искреннее облегчение. Он лежит с закрытыми глазами, слышит все, что происходит вокруг него, но не может открыть глаза. Несколько неудачных попыток не привели его к победе, а потому мужчина решил положиться на случай, отдаться в руки судьбе. Чуть позже под взглядами лекаря и шехзаде Яхья бледнеет. Лекарство вгоняет все тело мужчины в холод. Слуга начинает мерзнуть. Руки похолодели, сердцебиение замедлилось. И тут Мустафа замечает, что грудь воина, вздымавшаяся при каждом вздохе, замирает. Веки больше не подрагивают в попытке открыться, а губы заметно тускнеют. Наследник напря­жен­но выкрикивает: — Что с ним?! Сде­лай­те что-ни­будь! — Он все еще дышит, но без сознания, — смиренный взгляд на Мустафу. — Снадобье сделало свое дело. Оно очистило разум Яхьи-бея, теперь он сам должен захотеть бороться. Ваш слуга в руках Аллаха. *** Рассвет. Открытые двери на балкон пропускают свет просыпающегося солнца. Зарывшись пальцами в непослушные волосы своего слуги, Мустафа не мог не думать о том, насколько сильно сейчас его желание вернуть Яхью к жизни. Раненый мужчина лежал на животе, рана на спине постепенно затягивалась. С тех самых пор, как слуга уснул крепким сном, шехзаде не отходил от него ни на шаг. Мустафа лишь осторожно лежал на другой половине кровати и наблюдал, не понимая, чем так зацепил его албанец. Шехзаде был словно сторож, трепетно хранящий не только сердце своего воина, но и его сон. Ответ приходит спустя час после рассвета. Помимо красоты внешней, душа Яхьи такая же чистая и непорочная. Завтрак приносят в десятом часу. Мустафа отказывает себе в удовольствии перекусить перепелами, употребляя в пищу лишь яблоко. Слуги настаивают на том, что нужно есть, чтобы были силы, шехзаде с тусклой улыбкой, словно догорающая свеча, кивает им, и все-таки, на радость дворцовым слугам, — ест, хоть и немного. Поговорив вчера с лекарем, Мустафа узнал, что Ташлыджалы слышит все, что происходит вокруг него, а потому наследник престола говорит с ним. Немного, постепенно привыкая. Иногда шехзаде произносит что-нибудь сокровенное, что-то, что его душа долгое время хранила в секрете, а сейчас сумела открыть. Боль заставляет плакать, любовь — говорить. Мустафа размышляет, а смог бы он говорить с Ташлыджалы так же открыто, если бы тот был в сознании? Мужчина, ожидающий возвращения собственного слуги, кивает своим мыслям. Конечно, смог. Мустафа трепетно греет в своей груди слова, чтобы, когда Яхья очнется, произнести их и разъяснить отношения непревзойденного поэта и наследника династии османов. На протяжении всего отсутствия Ташлыджалы, шехзаде не переставал молиться. Он разговаривал с тем, кому верил больше всего на свете. Мустафа пытался узнать, что предрекает ему Всевышний, но так и не добился ответа. — Я хожу по земле, пью воду, читаю молитвы каждый день, но не понимаю, за что, Аллах, ты наказал меня участью быть с тем, с кем невозможно мое будущее. Искреннее непонимание, почему наследник престола вынужден мучиться, дабы не очернить свой род греховной связью, почему должен терпеть и не обращать внимания на того, желание прожить с которым всю жизнь так яро затмевало здравый разум? Погружаясь в рассуждения, Мустафа возвращался к началу, к тому, откуда все началось. «Только не со мной, только не сейчас», — думал Мустафа, когда впервые увидел Ташлыджалы и понял, что тяжкие цепи любви оплели его сердце. Когда Ташлыджалы впервые увидел Мустафу, то умолял Аллаха забрать его душу, но Всевышний оставил его страдать от любви к тому, кто никогда не будет его. Душа шехзаде мучилась, искренне страдала, как птица в клетке. Лежа рядом с Яхьей, он говорил с ним о том, как они встретились, что в тот момент ощущал сам Мустафа. И это не казалось чем-то постыдным. — Своей любовью ты превратил меня в своего раба, Ташлыджалы. Наследник хотел, чтобы мужчина слышал это и знал, что ни один человек на свете никогда не заставлял Мустафу чувствовать себя таким беспомощным. Даже сейчас, находясь в явной дали от своего слуги, шехзаде чувствовал, как падает духом, сдается. Ташлыджалы был серьезно ранен. Помимо выпущенной стрелы, на него навалился тот самый злополучный жар. Но он, даже находясь в состоянии сна, не выглядел сломленным. Если золото упадёт в грязь, оно не станет бронзой. — Я здесь, мой храбрый воин, рядом. Занимаю тебя историями моей души, — наследник не спеша вкладывает свою руку в ладонь Ташлыджалы. — Я потерян, не знаю, очнешься ли ты. Хочешь ли ты очнуться. — перефразировал Мустафа. — Одно меня обнадежит… Если ты хочешь вернуться, увидеть заново красоту лесов и садов, полных ярких цветов, если ты слышал все мои признания, все тайны, сорвавшиеся с кончика языка, прошу тебя, Яхья, сожми мою ладонь. Хоть бы был знак. Хоть какой-то намек на то, что Ташлыджалы действительно здесь и слышит Мустафу. Шехзаде молился в тот момент, умолял Всевышнего не губить его, и молитвы, так долго льющиеся потоками в небеса, были услышаны. Ослабший Яхья чуть дернул пальцами руки и, проявив все остатки былой силы, сжал теплую ладонь, отчего и слуга и шехзаде почувствовали и упоение и надежду. Ради такого стоит бороться. Мустафа в ответ сжал ладонь своего воина и зарылся рукой в его волосы, с улыбкой произнеся: — Это ничего. Скоро ты очнешься. Я уверен, Аллах смилуется над нами, и однажды мы снова будем вместе, мой лев. *** Яхья-бей неспешно открывает глаза и замечает Мустафу, сидящего на софе. Взгляд темных глаз устремлен в сторону балкона, где уже давно заходило солнце, прячась на ночь от взглядов горожан Амасьи. Слуга сам не понимает, откуда берет силы, но поднимается (шехзаде мгновенно реагирует на это и пытается встать, но жестом ладони Ташлыджалы заставляет того оставаться на месте) и бредет к мужчине. Еле заметная боль в спине все еще дает о себе знать. — Ташладжалы, тебе не стоит вставать. На воине все тот же черный кафтан, в котором он спас Мустафу от смерти. В зеленых глазах ни на миг не стихает та буря эмоций, которую своими разговорами и честными словами разбудил наместник Амасьи. Дойдя до софы, встретившись обреченным взглядом с улыбающимися глазами цвета шоколада, Яхья-бей упал на колени, склонил на мгновение плечи и голову. Непонимание Мустафы сменяется резким осознанием. Мужчина будет вымаливать прощение, которое сын падишаха уже давно отдал своему смелому слуге, подарившему наследнику трона жизнь, преданность и свою нежную любовь. Ташлыджалы начинает говорить взахлеб, задыхаясь, он просит шехзаде не гнать его из дворца, потому что вдали от наследника он не будет жить. Слезы катятся по мужским щекам вниз. Мустафа что-то говорит. Теплое, нежное. Но воина уже не остановить, как и возникшую в момент истерику. «Что я сделал с этим миром, Аллах? Почему мой единственный грешный раб, любимый до изнеможения, плачет у меня в ногах, вытирая кристальные слезинки свои полами моего кафтана? Как я пришел к этому? Сколько еще испытаний ты пошлешь мне? О, Всевышний, ведь я люблю его всей жизнью своей. Он дороже жизни наследника династии. Но разве любовь — грех? Причиняя вред ему, ты делаешь больно мне. Почему ты так наказываешь нас?» То, как воин смотрит на Мустафу, когда стоит на коленях и неумолимо просит прощения, вызывает у сына Сулеймана грусть и какую-то странную злость на самого себя. Может и потому, что единственного любимого, частичку его души, стоящую в ногах наследника, Мустафа так и не решается поднять. Яхья умоляет того понять, что это был не он, а его чувства, что именно они заставили слугу пойти на такой поступок, подговорили сбежать. Будто хранителю покоев нужно, чтобы шехзаде понял, какие в нем эмоции пробуждает наместник Амасьи. Ташлыджалы сделал то, что сделал, а теперь каждый день будет жить с чувством вины. — Вы все еще находите меня достойным своей преданности? — срывающимся голосом вопрошает слуга. Мустафа нежно берет своего воина за подбородок, чуть приподнимая его голову, осматривая лицо Ташлыджалы. — Алмаз и в грязи блестит. Нет того, что мог бы сделать Яхья-бей, что сделало бы его недостойным любви и преданности сына великой Османской империи. *** Ташлыджалы просыпается от холода. Двери на балкон распахнуты, ледяной ветер ласкает идеальное лицо и плечи, укрытые белой тканью тонкой рубашки, заставляя морщиться. Что-то совсем рядом пошевелилось, выдохнуло и поерзало. — Шехзаде? — осипший от холода голос вырвался из легких, раздавшись шепотом среди стен, тревога не покидала проснувшегося. Никто не отозвался. Мужчина напрягся, сжав край покрывала. Шехзаде отсутствовал, его не было в своих покоях. Слуга Мустафы начинал волноваться. Он чувствовал чье-то присутствие в комнате, подтверждавшееся еле уловимым дыханием в темноте. Спустя пару секунд Ташлыджалы встал на ноги и пошел за тенью, стремительно выходящей на балкон. Минуя перила, силуэт прыгнул вниз сгруппировавшись. Воин шехзаде уставился вниз, надеясь увидеть мертвое тело, но силуэт поднялся с травы и побежал к воротам дворца. Слуга мгновенно сорвался с места, быстрой походкой устремившись к дверям. Но столкнулся в проеме с резко вошедшим шехзаде. — Ташлыджалы? — увидев испуганный взгляд зеленых глаз, мужчина обеспокоенно провел рукой по скуле своего слуги, который сейчас больше всего был похож на загнанную лань. — Что с тобой? — Здесь кто-то был, — одна фраза, и весь шехзаде стал прототипом серьезности и решимости. — Он прыгнул с балкона и убежал. Будущий султан ушел в раскрытые двери, а Ташлыджалы еле поспевал за ним. Идущая позади охрана в качестве двух человек озиралась по сторонам в поисках возможной угрозы. — Мустафа? Не надо было называть мужчину по имени за границами его покоев (а может, не стоило этого делать вообще). Не стоило смотреть влюбленными глазами и останавливать посреди дворца, полного сплетников и лгунов, ловко цепляясь за запястье. На шум вышла Махидевран-султан, обеспокоенная ночным кошмаром, решившая проведать сына. Ташлыджалы никогда не забудет ее лица, прямых волос и темного взгляда, оценивающего взгляда. От женщины не укрылось то, насколько сильной между слугой и ее шехзаде была связь, и Махидевран, конечно же, слышала то, как назвал воин ее сына. — Мустафа… — заинтересованный взгляд на склонившего в немом поклоне голову Ташлыджалы. Шехзаде целует руку матери, прикладывается лбом. Мустафа, мгновенно умело спрятав свою неловкость, отвел взгляд в сторону от встревоженного лица хранителя покоев. Ташлыджалы, выдержавший взгляд Махидевран-султан, все же опустил глаза. — Матушка. — Почему ты встал так рано? Солнца не видно на горизонте. — Появились дела. Идите спать. Я все расскажу вам утром, когда приду за вашим благословением. Кинув на Ташлыджалы последний осмотрительный взгляд, Махидевран-султан удалилась в свои покои. Ее не покидали мысли о том, что сын Сулеймана зашел слишком далеко, ведет себя безрассудно, позволяя слугам больше дозволенного. Спустя пять часов Мустафа все-таки идет к матери, которая после той встречи в коридоре дворца так и не уснула. Сидя на софе, женщина глядела в пространство, изредка прислушиваясь к треску огня в камине. Шехзаде уже сидел перед ней, а Махидевран все еще пребывала в себе, обдумывая, что делать дальше, как убедить сына, что он превращается в покойного Ибрагима-пашу, который возомнил себя падишахом и закончил как последний пес. — Как твой слуга оказался в твоих покоях так поздно? Наместник Амасьи отвел взгляд от проницательных серых глаз, в один миг уставившихся на него. Стало неприятно, неудобно, хотелось вернуться в свои покои, к ожидающему Ташлыджалы. Хотелось зарыться рукой в его волосы, хотелось… — Мне из тебя силой ответы тянуть? Прокашлявшись, Мустафа потрудился объяснить: — Как вы уже знаете, госпожа, Яхья только очнулся от своего глубокого сна. У него до сих пор нет сил, и это я решил оставить его в своих покоях до полного выздоровления. Жена Сулеймана трагически выдохнула, поджав губы. «Хорошо же бегает Ташлыджалы по дворцу после потери своих сил». — Слуга назвал тебя по имени, Мустафа, прекрасно зная, кто может делать это, а кто — нет. Он не отдает себе отчета в том, что делает, не позво… — Я сам знаю, что стоит позволять своим слугам, а что — нет, — шехзаде вскочил словно дикий лев. — Ваш маленький мальчик давно вырос. Не пора ли принять это? Вы не в праве учить меня, госпожа. Мустафа покидает покои своей матери, оставляя ту в полном смятении, с кучей странных мыслей. «Что, если, — думает Махидевран-султан. — Между Мустафой и его слугой отнюдь не дружеские отношения?» Красивая женщина с серыми глазами массирует виски и выдыхает. «Глупости. Мой львенок не настолько безрассуден». *** Одним из коротких вечеров, когда Яхья умиротворенно сидел в покоях шехзаде, пришло донесение. Не называя имен, сообщили, что на Амасью будет совершено вооруженное нападение. В двенадцатом месяце Мустафа в составе всей своей армии отправился в краткосрочный поход, взяв с собой Ташлыджалы, который всегда был на поле боя как талисман. Ночью в разбитом рядом с лесом лагере достаточно прохладно. Воины, стоящие у входа в палатку шехзаде, давно привыкли к морозам, а потому нисколько не боялись замерзнуть и слечь с простудой. Люди в красных одеждах стояли ровными фигурами, освещаемыми светом полумесяца и яркой звездой на темном небе*. Только покрасневшие от холода лица и тонкие струйки пара говорили о том, что это — не замершие статуи, а живые люди. Как только лагерь был разбит, Ташлыджалы улегся спать. Он был разбитым и уставшим, так как до конца еще не лишился ощущения того, что чужая стрела уже выпущена в его сторону. Сон Яхьи тревожен. Закутавшись в одеяло, мужчина дрожал от холода. Мустафа же, не видевший сна, прогуливался по лагерю, глядя на трепетание языков пламени в кострах и суету солдат, которые каждую минуту находили себе новое занятие. Позади шагала сонная молодая охрана, которая чуть ли не зевала, убаюкиваемая светом месяца. Проходя мимо палатки Ташлыджалы, намеренно замедлив шаг, наместник Амасьи прислушался. Внутри слышалось клацанье зубов, тревожные вздохи. Насторожившись, Мустафа зашел к слуге, переживая, что мужчину могут посещать ночные кошмары. Яхья просыпается от того, что горячая ладонь ложится на его ледяной лоб, проверяя наличие жара. Кровь застывает в жилах воина при виде своего собственного пленителя. — Шехзаде… — озадаченно шепчет хранитель покоев, озираясь по сторонам, боясь, что их, не дай Аллах, кто-нибудь увидит вместе. Но волнения албанца были напрасны - воины в красных одеждах надежно защищали наследника династии, как и того, кого сын Сулеймана желал. Мустафа прилег рядом, в то время как Ташлыджалы потупил глаза, отчего-то не ожидая такого. От наследника престола исходил бесконечный долгожданный жар и манящий уют. — Иди сюда, — с замиранием сердца произносит шехзаде, словно они в первый раз будут спать вместе. Наместник Амасьи приподнимает руку, и Яхья, нисколько не сомневаясь в том, что сейчас Мустафа нужен воину как никогда, удобно укладывается на мягкое плечо наследника. — Можешь обнять меня, так скорее согреешься, — фраза не звучит как просьба, одолжение или приказ. Ташлыджалы любит эту сохранившуюся толику человечности в шехзаде, ценит ее и старается всеми силами сберечь. Хранитель покоев обхватывает талию Мустафы, одетого в бежевый кафтан, и жмется к теплу еще плотнее. Уже через пару минут, засыпая в полном блаженстве, Яхья вдыхает запахи леса, орехов и шоколада. *** Ранним утром Мустафа будит Яхью, сладко пригревшегося на его плече. — Я отведу тебя кое-куда, — интригующим тоном произносит наместник Амасьи. Шехзаде терпеливо ожидает, когда соберется его воин. После этого оба седлают лошадей и направляются на восток. Ташлыджалы, прекрасно знающий земли Амасьи, никак не ожидал увидеть то, что увидел. Склон горы словно упирается в бескрайнее небо, солнце слепит глаза, а внизу раскинулось красивое озеро, в котором отражались солнечные лучи. В это мгновение стоящий на краю горы Ташлыджалы больше всего на свете походил на свободный, прохладный ветер, охлаждающий в жаркий день путников, дарующий свою прохладу торговцам на рынке. Яхья был собой. Настоящим, свободным, таким, каким он был до приезда в османские земли, хотя, даже после его назначения, албанец никогда ни под кого не прогибался. Шехзаде ловит себя на ясной как день мысли: «Свой птенец и ворону кажется соколом». Мустафа стоял позади, обнимая своего слугу со спины. Он нисколько не сомневался, что не зря привел бея в это сказочное место. Шехзаде осознавал, насколько важным аспектом для зеленоглазого мужчины является ощущения легкости и полета. — Ты хотел бы построить здесь маленький дом? — неожиданно вопрошает наместник Амасьи. — Мы бы жили здесь с тобой вдвоем, любовались видами, слушали ветер, ты… — В другой жизни, — отзывается хранитель покоев. — Я уже обрел дом. Мой дом там, где вы. Аллах одинаково научил всех птиц вить гнезда, но гнезда у всех птиц разные. А потом щеки Яхьи коснулись теплые и сухие губы Мустафы, пахнущие шоколадом. И Ташлыджалы ощутил, что он подобно ветру умеет летать. — Не всякий смотрящий видит. *** — Шехзаде оберегать! — кричит Ташлыджалы, мгновенно вскакивая и заслоняя собой Мустафу, как только два десятка вооруженных мужчин надвигается на них. Как эти люди пробрались в лагерь? Как прошли к палатке шехзаде Хазретлери незамеченными? Леса без шакалов не бывает. Мустафа видит во взгляде своего раба тревогу, досаду и страх. Он завороженно глядит, как мужчина обнажает клинок и со всей прыти несется на одного из нападающих для того, чтобы занести над ним саблю и пронзить неверного. — Шехзаде! — слышится в следующую секунду. Но Мустафа не видит ничего, кроме испуганных зеленых глаз в центре завязывающейся битвы. Солдаты защищают своего шехзаде. Звон металла оглушителен. Все вокруг пропитал запах крови. На земле эта же кровь создает чудные узоры, и, словно красный цветок, покорно плетется у ног своего будущего правителя. Наследник не видит ничего. Он не замечает бегущего на него воина, подосланного врагами, не замечает стрелу, пущенную в свою сторону. И лишь любимый, знакомый голос отрезвляет и придает силы. — Мустафа! — во всю глотку орет Ташлыджалы, сбивая шехзаде с ног, наваливаясь всем своим весом сверху. Атмаджа, бегущий позади, убил врага и принялся за другого. Они лежали под деревом в куче листьев. Их никто не замечал, так как схватка все еще продолжалась. «Почему я замер? Почему не могу отвести взгляд?» Дыхание слуги опаляло лицо, рот сам неосознанно приоткрывался в попытке поймать глубокие вздохи, терпкий запах его тела манил, а глаза заставляли глядеть в самое сердце. Полы кафтана слуги и лучшего друга разметались по бедрам шехзаде. И в этот момент Мустафа с раскрасневшимся лицом, блестящими от страсти глазами и прерывистым дыханием, чувствовавший себя самым счастливым рабом Аллаха, казался для воина самой восхитительной красотой. Обойди весь свет, а другого такого не найдешь. Казалось, Мустафа один такой на весь мир. Красивый, справедливый, мудрый не по годам, с серьезными глазами, которые так редко смеются… — Ташлыджалы? — осипшим голосом окликает мужчина. Руки воина были по обеим сторонам от головы шехзаде так, что выбраться было невозможно, да и не хотелось. Наследник престола не очень понимал, что происходило с ним, но в одном шехзаде был уверен: этот человек с пытливой, раскованной улыбкой напротив причинит ему еще немало боли. — Муста… — он запинается, краснеет и смущенно склоняет голову, не меняя положения, осознавая, что назвал наместника Амасьи по имени на людях. — Шехзаде. Наследник берет слугу за подбородок и приподнимает его голову вверх, заставляя заглянуть в свои темные глаза. У Ташлыджалы замирает сердце, а внутри все как будто переворачивается, когда его губ касаются мягкие губы его шехзаде. На улице, где их могут заметить воины. А ведь у Мустафы такие сладкие губы, словно специально сделанные для поцелуев. Приятные на ощупь, совсем как густая глина, ничуть не испорченные чужими, будто слепленные специально для ничтожного раба Ташлыджалы. — Отныне для тебя я… — наследник замечает, что сражение вот-вот закончится, поэтому наскоро выдыхает в шею Ташлыджалы. — Мустафа. *** Ташлыджалы нет в собственном шатре, в шатре шехзаде он так же отсутствует. Тревогу забил сын падишаха, уверенный в том, что враги, только и ожидающие момента, сделали свой шаг. Это донесение о нападении оказалось ложным. Шайка вынудила отряд покинуть Амасью, за границами которой они оказались беззащитными. Мустафа буквально воет от осознания того, что его так просто обхитрили, забрав самое дорогое. Шехзаде чуть ли не лезет на стену, когда понимает, что за Яхьей все время следили, запоминали, где и с кем он бывает, и поняли, насколько он важен наследнику трона. — Я поотрубаю ваши пустые головы! Найти его! — рычит наместник Амасьи своим солдатам. — Не смейте возвращаться без Яхьи! Он отдает приказы своим воинам, чтобы те отыскали Ташлыджалы. Спустя день воины возвращаются с важной информацией. Хранитель покоев найден. Он в плену. Шайка требует за него пятьсот тысяч акче, которых у Мустафы нет. *** Мустафа настойчиво просил поддержки брата Мехмеда, отклоняя все его попытки уговорить сына Махидевран немного подождать, ведь все еще может измениться: шайка одумается, осознав свою будущую участь, и отпустит Ташлыджалы. Проблема по сути своей была загнана внутрь узкого круга людей, которые о ней знали. Ее решали только Мустафа и Мехмед. Махидевран-султан так же была посвящена в дела своего сына, но отказалась оказать материальную помощь, в которой так нуждался наследник престола. Мустафа и Ташлыджалы были частями одного целого, и никак один не мог оставить или потерять другого. Так запланировала жизнь, и шехзаде не собирался противиться ее требованиям. Сын падишаха запрашивал у брата часть той суммы, которую хотели бандиты. Спустя неделю пришло письмо, в котором говорилось о том, что деньги высланы. В конце было пожелание от чистого сердца, чтобы Мустафа вызволил Яхью-бея и несомненно обрел душевный покой. Это, как оказалось, было последнее письмо брата. Затем Мехмед умер, и просить помощи больше было не у кого. *** Ташлыджалы и Мустафа никогда по-настоящему не были друзьями, и Яхья не понимал, кто такой сын Сулеймана на самом деле, а знал его только как наследника османского престола. Но было это ровно до того момента, пока не наступил этот самый день, который заставил двух мужчин взглянуть друг на друга по-новому. Шехзаде осознавал, что может все отдать за своего зеленоглазого албанца, а сам Яхья понял, что человек, который по природе своей привык быть жестким, по-настоящему любит, без корысти или скрытого подтекста, просто так любит, не из-за чего. Мустафа любит ходить без охраны, и сейчас, оседлав свою белоснежную лошадь, мчался на встречу с любовью всей его жизни. За спиной словно выросли крылья. Длинноногое существо уносило шехзаде все дальше от собственного лагеря. После длительных уговоров, множества писем, наместнику Амасьи разрешают навестить хранителя покоев. Того держат в отдельном маленьком шатре, в котором из всей мебели только факелы и ковер, на котором располагался и спал Ташлыджалы. Перед входом сына падишаха обыскали, и только потом, убедившись, что тот безоружен, пустили внутрь, дав на встречу не более пяти минут. В лагере было расставлено около пятнадцати шатров, столы, стоящие на улице, ломились от пищи, а людей было так много, что казалось, они могли поглотить весь воздух, несмотря на то, что находились на открытом пространстве. С самого порога, только завидев Яхью, наследник бросился к нему. Албанец приподнялся на локте, его глаза расширились от удивления и бесконечной радости, что его мужчина рядом. Сын Сулеймана обхватывает зеленоглазого руками, безбожно комкая ткань его кафтана. Мустафа не хочет говорить, сейчас ему не до этого. Слишком мало времени. Слишком мало. — Я пришел, мой лев… Яхье приятно чувствовать заботу наследника османского трона, приятно осознавать, что шехзаде сейчас здесь, во вражеском лагере — для него, зеленоглазого албанца, простого слуги, но такого любимого. — Они просят пятьсот тысяч. Золото, — выдыхает Мустафа, прижимая Ташлыджалы еще ближе к себе, сжимая пальцы на его пояснице. Наместник Амасьи слышит, как хранитель его покоев замедляет дыхание, сжимается в руках своего шехзаде. — Так не отдавай его им. Любовь шехзаде рушится, а вместе с ней и его мир. Когда враги не дают иного выбора, он понимает, что пойдет у них на поводу. Мустафа прекрасно понимает, что может спасти своего любимого человека, если подчинится шайке, последует их требованиям, отдаст золото. — Ты умрешь! — мужчина безумно желал показать, как сильно не хочет отпускать Яхью, оставлять на растерзание врагам. —  Я пойду на все ради тебя. Перед тем, как кинуться в бой, я вижу твое лицо, счастливую улыбку, зеленые глаза. Я представляю, как ты ждешь меня из похода, и именно это прибавляет мне сил в любом бою. Я мог бы драться с любой армией за тебя. — Мустафа заикался, судорожно продолжал незаконченную мысль, но сбивался, начинал сначала. Он говорил неразборчиво, сбивчиво, но бей все понимал. — Я готов потерять все: титул, свой гарем, уважение своих подданных, но только не тебя. — сын падишаха со свистом вдохнул воздух, качая головой из стороны в сторону, предпринимая последнюю единственную попытку вернуть бея. — Ты — хранитель моих покоев. Твоя обязанность защищать меня. — мужчина всхлипнул. — Я не прощу тебе этого. Албанец нежно подцепил подбородок сына Сулеймана, приподнял, рассмотрел со светлой улыбкой слабо улыбающегося наместника Амасьи. И тут хранителю покоев подумалось: «Вот он. Последний момент. Последнее прощание. А ведь Мустафа последний раз улыбается мне». — Я всю жизнь тружусь на вас, шехзаде, но сейчас я бессилен. Ты должен защитить себя сам, пока я буду здесь, — за шатром гудел лагерь, снова и снова звучали удары топоров по срубаемым деревьям, гомон людей, где главарь шайки громко хохотал, чувствуя вкус близкой победы на губах. Наследник не хотел поднимать шум, он никак не думал, что, придя сюда, будет кричать на того человека, которого не видел так долго, по которому скучал, к которому безудержно рвалась душа. — Ты уже однажды сделал свой выбор, Ташлыджалы. Бросился под стрелу, назначенную мне, и чем это кончилось? Неделями, проведенными в темноте! — Я спас самое главное — сердце династии, — невесело улыбнулся Яхья, ощущая, что вот-вот расплачется, глядя на разбитого, упавшего духом шехзаде. — Как только мы встретились… Наша судьба была предрешена. Мужчина глянул на Мустафу, глаза которого стали мокрыми. Нужно было спасти его от того кошмара, что творил бы с наследником главарь шайки, попадись он ему, а не его слуга. Ташлыджалы когда-то сделал выбор для спасения своей любви, это дорого ему стоило, но албанец сделает это еще раз, только бы шехзаде остался жив. *** Через несколько дней, когда Мустафа уже в конец обессилел и потерял какую-либо надежду, до лагеря все-таки доходят деньги, посланные покойным шехзаде Мехмедом Хазретлери. Как ни странно, но золота оказывается в три раза больше. В этот же день наместник Амасьи освобождает своего хранителя покоев, предоставив шайке бандитов выкуп. Ташлыджалы не помнит, как они добрались до лагеря. Яхья помнит лишь свои ощущения в тот момент. Отпущение, словно тяжкий груз свалился с хрупких плеч. И вокруг такое тепло от объятий шехзаде, что, находясь на лошади, обнимаемый со спины Мустафой, зеленоглазый албанец провалился в сон, слушая бесконечное, счастливое: — Мы выжили, мой лев. Мы справились. *** Вокруг дворца в Амасье собрались жители, встречающие своего шехзаде и вновь приобретенного хранителя покоев криками. «Да здравствует шехзаде Мустафа! Да коснется твоя сабля небес!» Шли народные гуляния, бедных кормили горячей пищей, были открыты бесплатные хамамы, деньги выдавались каждому, были розданы многие милости. Мустафа не раз вспоминал щедрость своего покойного брата, который словно знал, что наместник Амасьи устроит праздник. И сын Сулеймана, молясь, произносил слова благодарности. Ведь, если не благородный Мехмед, кто бы смог помочь Ташлыджалы? Въезжающие в город двое мужчин на одной белоснежной лошади выглядели в глазах горожан настоящими героями, принесшими победу в санджак. Находясь на территории Амасьи Яхья, встречаемый восторженными голосами горожан, думал только о том, что хочет посетить хамам. *** Яхья спешно лил на себя воду, омывал свое тело, буквально сдирая мочалкой со своей кожи запах грязи, боли и глубокой обреченности. Ташлыджалы, сидя в полотенце, только сейчас чувствует, что в хамаме сегодня душно и смертельно жарко. Яхья здесь абсолютно один. Видимо, слуги гарема поняли, что происходило с воином в последние две недели, и решили оставить его одного. Тишина одиночества продлилась недолго. — Дорогу, шехзаде Мустафа Хазретлери! Албанец даже подпрыгнул от неожиданности. Так громко прозвучал голос, оповещающий о приходе наместника Амасьи. Вскочив со скамьи, мужчина устремил глаза в пол, покрепче натянув белое полотенце на выступающие бедренные косточки. Не смотря на то, через что они прошли вместе, сколько ужасов и боли повидали, даже после всего этого Яхья хотел быть учтивым со своим шехзаде. — Лев мой… — Мустафа, только-только вошедший в хамам, заключает своего слугу в объятья, что оказывается неожиданностью для Ташлыджалы. Спустя несколько секунд сын падишаха заглядывает в глаза своего воина. Хранитель покоев греется в этом домашнем тепле, в том горящем очаге*, в темных глазах напротив, пока не замечает, что цвет начинает темнеть. Неожиданно губы соприкасаются с губами, и Яхья, уставший до ломоты в костях, измученный, просто физически не способен сопротивляться. Уже привычный вкус шоколада на губах. Тридцати секунд хватает, чтобы рассудок албанца поплыл от переполняемых эмоций. Несмотря на всю привлекательность и настойчивость Мустафы, воину удается отвернуть голову, что послужило наследнику престола ложным знаком, и он тут же переключился на чувствительную, нежную шею бея. — Сними полотенце, — хрипло прорычал сын Сулеймана, прожигая горячим взглядом насквозь. — Мустафа, — самому стыдно становится за то, что собственный голос сейчас предает, открыто показывая желание. Шехзаде готов кричать только от осознания того, что зеленоглазый мужчина назвал его по имени. — Не надо, — Ташлыджалы делает шаг назад, и все прекращается. Постепенно, глядя на раскрасневшегося Яхью, наследник приходит в себя. Похоть в его глазах уступает место заботе и нежности. — Иди ко мне, — ласково подзывает шехзаде. Со стороны это выглядит так, будто дикий зверь подзывает к себе загнанную в угол лань, выбившуюся из сил, но все еще способную убежать. И лань сдается, потому что пока еще не научилась говорить голодному зверю «нет». Ташлыджалы вступает в раскрытые для объятий руки и тонет в их тепле, пряча голову на плече своего мужчины, человека, с которым его свела судьба. *** Девушки из гарема танцевали под веселую музыку. В большом зале дворца располагалось множество наложниц. Махидевран же, стыдившаяся своего поступка, того, что она ни морально, ни физически не помогла сыну в сложные времена, сидела одна в своих покоях, пока торжество в честь освобожденного слуги продолжалось. Мустафа сидел на подушках во главе маленького стола, рядом был Ташлыджалы, намытый, переодевшийся в фиолетовый кафтан, считающий весь этот шарм излишним. Мысли зеленоглазого албанца были далеки от всего мирского. Мужчина размышлял о том, что происходило в хамаме несколько часов назад. Воин осознавал, что рано или поздно он попадет в покои, чья охрана поручена ему, и тогда Мустафа сделает с хранителем покоев все, что захочется. Эти мысли пугали, но вместе с тем будоражили воображение яркими, непристойными, греховными картинами. *** Поздним вечером начался огромный салют. Мустафа и Яхья после пира и веселых танцев наблюдали разноцветные искры с балкона шехзаде. — Все это для тебя, — обнимая свой главный подарок на этом свете, произнес наместник Амасьи, зарываясь рукой в непослушные волосы. — Сладкие вина, пышные празднования, горы золота и этот прекрасный салют. — Ташлыджалы чуть пошевелился в руках сына падишаха. Наследник престола обнимал албанца со спины, радуясь тому, что мужчина видит все то, на что пошел Мустафа, чтобы вызволить зеленоглазого хранителя покоев из лап шайки бандитов, и что непременно сделал бы еще раз. — Народ радуется твоему возвращению так же, как и я. — О, мой Мухлиси*, спасший меня из огня злости врагов твоих, — Ташлыджалы, развернувшийся в руках шехзаде, глядел мужчине прямо в глаза. В них отражался прекраснейший салют. — Я никогда не смогу отблагодарить тебя за то, что ты сделал, но я постараюсь, потому что не забуду твой поступок. — Мой лев… — вздохнул Мустафа с нежной улыбкой. — До похода я замечал, что тебя нет рядом, когда я просыпаюсь. — Я постараюсь, — ухмыльнулся албанец, отвернувшись, снова попадая в тепло наместника Амасьи. *** Уже на следующий день шайка была поймана и поголовно казнена. Несмотря на все попытки отыскать золото, пятьсот тысяч акче, отданные как выкуп бандитам, так и не были найдены. Вечером Мустафа собирался отужинать в своих покоях с Ташлыджалы, после чего они как обычно уснули бы вместе. Сын падишаха уже даже отдал приказ накрыть стол, но не знал, что слуги были подкуплены умелым албанцем с зелеными глазами. На этот раз планы наместника Амасьи резко изменились. Мустафа не привык видеть своего храброго воина таким. Раскрепощенный, с расслабленной улыбкой, и глаза такие яркие-яркие в этот момент, цвета свежей травы, той, что произрастает в саду шехзаде. Нет, сейчас очи слуги были еще насыщенней. Не наложник был одет в белую просторную рубаху, верхние пуговицы которой были по-щегольски расстегнуты, являя взгляду наследника смуглую грудь, и черные свободные штаны. Мустафа, только зашедший в свои покои, проходится тяжелым взглядом по взъерошенным волосам, которые в этот вечер были особенно непослушными, словно Яхья, зная привычки своего шехзаде, сделал их такими специально. А ведь по сути так и было. Своевольно расположившийся на кровати наследника, хранитель покоев выглядел особенно спокойно и привлекательно. — Яхья, — голос ровный, но за ним скрывается такое дикое желание. — Мустафа, — лукавая улыбка слуги, и шехзаде уже на кровати, вжимает тело зеленоглазого дерзкого албанца в постель. Не верилось, что после всего Ташлыджалы останется спать в комнате шехзаде, но за этими поцелуями и касаниями думать совсем не хотелось. Хранитель покоев млел от ласк Мустафы, постепенно плавясь под его тяжелым, голодным, горячим взглядом и сильными, умелыми руками. Яхья-бей откровенно наслаждался тем, что шехзаде не отверг его, и они впервые проведут ночь вдвоем. *** — Я написал новое стихотворение для тебя, шехзаде, — Яхья чуть ли на стену не лез от этого внимательного любящего взгляда темных глаз. Ожидающий ответа воин чувствует, как его сердце пропускает удар, когда Мустафа осторожно кивает, не отводя взгляда от лица своего слуги. На протяжении прочтения шехзаде наблюдает за своим любовником. Ташлыджалы, глядящий в потолок, зачитывающий новые строки, чувствует это. Наместник Амасьи отмечает все: то, как движутся зацелованные губы, приподнимаются густые брови, меняется интонация охрипшего голоса, морщится лоб. Наследник престола не может не смотреть, ведь что в мире может быть прекраснее этого мужчины? — О, Икар, расправь крылья, темным взглядом любви одари, Стань моей несбывчивой былью и в ближний закат меня с собой унеси*, — Ташлыджалы замолкает и переводит взгляд на своего шехзаде. — Твое творение прекрасно, Яхья, — от самой только улыбки Мустафы было уютно. — Однако. — но здесь хранитель покоев не выдержал и тяжело выдохнул, ожидая неблагосклонных отзывов. — Птицей являешься ты. Шехзаде не без улыбки глядел на ошарашенного, обнаженного по пояс слугу, лежащего на животе, подперев голову рукой, согнутой в локте. Это создание Всевышнего было создано для того, чтобы им любовались. В хранителе покоев было много того, что радовало глаз, но и душой его нельзя было не любоваться. — Я мог бы посвятить тебе тысячи стихов, — Яхья позволил себе улыбнуться уголками губ и насладиться словами Мустафы сполна. — Возвел бы для тебя еще один дворец, подарил бы тебе, Ташлыджалы, весь мир. — наместник Амасьи насладился красотой радости своего мужчины и провел рукой по скуле слуги, качая головой. — Но гордая птица никогда не попадет в мою клетку. Слуга заливается мягким румянцем, но наследник престола не спешит убирать руку, поглаживая кожу на щеке. — Уже попала, — Яхья-бей весело улыбнулся. Он хотел рассказать Мустафе о том, какой он красивый, что перед ним никто не в силах устоять, но сказал другое. — Я ведь твой наложник. Шехзаде покачал головой из стороны в сторону, не прерывая зрительного контакта со своим зеленоглазым любовником. Наместник Амасьи жаждал поведать Яхье, кто он для него, какую неподдельную ценность представляет преданность, любовь, да и сама жизнь воина, но произносит не то. — Ты не мой наложник и в любой момент можешь покинуть мои покои. Эти слова и чуть холодный тон заставили Ташлыджалы в момент свести брови, поняв высказывание своего шехзаде неправильно. Мустафа заглянул в обеспокоенные очи слуги, на что Яхья лишь выпрямился, уходя от греющей руки наследника. — Я понял вас, шехзаде, — пустота в голосе как и в глазах, отрешенность в слове «шехзаде». Поднявшись с постели, хранитель покоев одевается, подняв с пола свои одежды. Наместник Амасьи тянется за ним и хватает за запястье, удерживая на месте. Обида плещется во взгляде, в каждом движении. Обида и нескрываемая злость. — Я неправильно выразился, Яхья-бей. Ты можешь покинуть покои, когда захочешь это сделать. Ты не мой наложник, для меня ты гораздо больше, — зеленые глаза, затуманенные дымкой ярости, проясняются. — Останься, мой лев. Проведи со мной эту ночь. Нежный голос, понимание в темном взгляде. Вот, чего долгое время не хватало Ташлыджалы. И он, поддавшись эмоциям, присел на кровать, оставаясь в одежде. Наследник приблизился к хранителю покоев, сжимая ладонь своего мужчины. — Ты — моя печаль и моя радость, мой лев, частичка моей души. Именно ты заставляешь меня улыбаться и застывать от твоей ответной улыбки, — Мустафа провел пальцами по пухлым губам своего слуги, отчего тот отклонил голову, выставляя на показ длинную красивую шею. — Ты заставляешь мое сердце дрожать. Даже сейчас. Глядишь взглядом зеленых глаз, преданный, смелый. О, Аллах, как ты прекрасен… — не выдержав больше этой пытки, Мустафа стремительно обрушился на губы Ташлыджалы. *** Утро наследник престола провел в покоях своей матери, которая наконец-то позвала сына к себе, после чего множество раз искренне просила прощения, а, добившись его, начала поучать наместника Амасьи. — Ты же знаешь, сынок, после такого слуга не может оставаться во дворце, — женщина пронзила своего шехзаде взглядом темных глаз. — Возможно, что ты истребил не всех злодеев. Они могут вернуться, и история повторится. Нет, она уважала Яхью как смелого воина и хранителя покоев собственного сына, ценила его внутренние качества, в том числе и преданность своему шехзаде, но госпожа никак не думала, что ее любимый львенок будет испытывать настоящую симпатию к мужчине, граничащую с любовью. — Он никак к этому непричастен. Виновные уже наказаны. Об остальном же… — Мустафа лишь на секунду задумался о мужчине с расслабленной улыбкой, зелеными глазами и мягкими волосами, а его уже повело, и наследник династии не смог сдержать счастливую улыбку. — О, Аллах, Мустафа… — тяжело вздохнула Махидевран, присаживаясь на край своей постели. В ее глазах было столько сожаления и переживания, уготовленных для ее сына. — Что, матушка? — шехзаде поспешил к матери, уверенный, что ей вдруг стало плохо. Женщина покачала головой с грустной улыбкой, которая резала Мустафе сердце. — Видел бы ты себя, когда речь идет о нем. Такой счастливый ты, — укор матери был направлен на мужчину. Наследник престола опустил глаза. — Ты забрал его, выплатил деньги. Чего ты добился этим? — Я не мог оставить его умирать, госпожа! Бандиты обязательно убили бы его, если бы не получили золото. — Ты подставил нашу династию под удар. Привел в запустение денежное состояние санджака, — резкий тон женщины сменился на более мягкий. — Но мы справимся. Постараемся справиться. Не тревожь свою душу, Мустафа. Расскажи, что лежит у тебя на сердце? В словах Махидевран не было обмана. Она любила своего сына любым, поддерживала его в любой ситуации. И даже сейчас, когда ее львенок так сильно влюбился, потеряв голову, любящая мать готова была выслушать, понять и дать совет. — Я раньше думал, что это правильно: выносить приказ, казнить или даровать жизнь, ведь я наследник династии. Это оказалось неверным, — Мустафа присел рядом с матерью и глядел на свои руки, сомкнутые в молитвенном жесте. — То, как ты поступаешь по отношению к другим людям, вернется к тебе рано или поздно. Таков закон. Это неизбежно. И когда я… — шехзаде замолчал, а Махидевран, заметив, что сын замкнулся, положила ладонь на его плечо в ободряющем жесте. — …впервые увидел его, я обомлел от того, насколько сильным было осознание, что я утону, не выплыву в этот раз, как раньше бывало с отцом и его подозрениями. И тогда я подумал: у меня получится, я это переживу. Я готовился к худшему, ведь мы не могли быть вместе, но все равно я лелеял маленькую надежду, и именно она портила мою уверенность в том, что все вернется на круги своя.  Махидевран слушала сына внимательно и осознавала, что судьба сыграла с ним шутку, заставив выбирать между честью династии и тем человеком, любовь которого затмила его разум. — Я каждый день глядел в его глаза и думал: «Никогда меня не покидай. Пусть будет все, что угодно, болезни, раны, боль. Только не оставляй меня, ведь я погибну без твоего света». Я постоянно чувствовал эту необходимость в нем, видел яркий свет, исходящий от него и еще яснее понимал, что он нужен мне. — Ты действительно нуждаешься в нем, — кивнула Махидевран, обдумывая сказанное. — Матушка… — страдательно выдохнул Мустафа. — Иногда я думаю о том, чтобы уехать куда-то, где никто не знает даже моего имени и начать новую жизнь. — шехзаде поспешил продолжить. — Я знаю, что это невозможно, но мне хочется сделать все, чтобы Ташлыджалы не причинял такую боль. Мустафа впервые назвал его по имени за этот вечер и тут же почувствовал как скорбяще ноет сердце, сжимаясь от одного только воспоминания о его храбром воине. И он вспомнил кое-что важное, что-то, что прозвучало как признание, как полная покорность, уверенность во взаимности чувств. Шехзаде вспомнил давнюю весну, когда они с Яхьей взяли лошадей и отправились в лес. Кусты жасмина так ароматно пахли тогда… Мустафа смотрел в зеленые глаза и не мог понять, почему счастье может представляться одним человеком с яркими глазами цвета свежей зелени. Наследник династии не понимал, зачем этот восхитительный мужчина подходит к его лошади, спрыгнув с собственной. Мустафа не дал волю эмоциям и не слез со своей пока еще преграды между неизбежным Ташлыджалы. Подойдя к белоснежному созданию, слуга погладил его по голове, чуть задевая уши, и шехзаде стало странно от того, что он чувствует эти прикосновения на себе. Яхья еще пару раз провел по морде животного, путая пальцы в длинной его гриве, и перевел взгляд на обомлевшего Мустафу, который молча наслаждался этой по истине сказочной картиной. Воин рассыпался в рассеянной улыбке, когда заметил взгляд наместника Амасьи на себе. — Шехзаде… — покорный поклон. Наследник династии не стал больше отказывать себе в удовольствии лицезреть своего слугу в близи, поэтому слез с лошади. — С этих пор, — начал говорить Яхья, и тон его настраивал на серьезность. — Я склоняю голову перед своими чувствами, отдаюсь в ваше распоряжение и поручаю свое сердце вам. — тут же хмурое лицо озаряет светлая мальчишеская улыбка, и тихий шепот звучит где-то рядом с шеей шехзаде. — Позаботься обо мне, Мустафа. Вместе они могли быть кем угодно. Никаких поклонов, глупых чинов и лживой лести. Они были самими собой. Лишь изредка Яхья называл Мустафу привычным словом «шехзаде» и тут же кланялся, зная, что наследнику династии нравится такая покорность. — А я ведь понимал, что все к этому идет, понимал, но не переставал восхищаться тобой, Яхья, ибо знал, мои чувства всегда были ответными, — шехзаде ухмыльнулся. — Я буду охранять твое сердце ото всех невзгод, потому что отныне оно мое. Внутри Ташлыджалы горели пожары, сердце разрывалось от услышанных слов. «О, шехзаде, почему Аллах наградил вас и наказал меня этими нежными губами? Почему в глазах ваших тону я каждую секунду? Сколько смогу выдержать я этих страданий? Сколько смогу быть вдали от вас? Видно, суждено мне мучиться всю жизнь и умереть, так и не познав мягкость ваших рук». — Я не могу не любить его, — выдал Мустафа, и Махидевран опустила голову, понимая, что судьба на этот раз победила. Мать и сын встретились глазами. Красивая госпожа не могла поверить, каким похожим на любимого и такого ненавистного мужа стал ее львенок. Женщина обнадеживающе улыбнулась. — В любом случае я буду за тебя, — наместник Амасьи облегченно выдохнул, словно все это утро он ждал от матери именно этих слов поддержки. — Займись делами, Мустафа. Здесь их накопилось немало. *** Утро наступает так же скоротечно, как и прошла ночь. После тех жутких событий, что произошли с Ташлыджалы, прошло около года. Мустафа отмечает, что его слуга вновь покинул постель без разрешения своего шехзаде. Наскоро умывшись и надев свежий кафтан цвета бирюзы, вышел из покоев, напрочь отказавшись от утреннего приема пищи, выпив только воды. После каждой ночи с Яхьей наместнику Амасьи всегда хочется пить. У входа в покои уже давно стояли Яхья-бей и Атмаджа, смирно ожидающие своего шехзаде, склонив голову. Выйдя из покоев, потонувший в своих раздумьях, наследник встретился глазами с воином, на миг поднявшим очи, что удачно укрылось от Атмаджи. Ташлыджалы откровенно буравил наместника Амасьи ревнивым взглядом зеленых глаз. Поприветствовав мужчин, задержав свой ласковый взгляд на разозлившемся Яхье, Мустафа проследовал в Зал Приветствий*, где чиновники у порога уже ожидали своего шехзаде. Ташлыджалы шагал позади, обидчиво глядя на любимую спину. Заседание было долгим и нудным. Длилось огромное количество времени, Яхья-бей считал минуты, которые тянулись и тянулись. Ташлыджалы ожидал момента, когда сможет покинуть Зал. В душе не прекращало бушевать злое чувство, съедающее, не дающее вырваться. Хотелось поскорее уйти отсюда, дать выход накопившимся эмоциям, побить стены кулаками, уродуя руки, лишь бы показать Мустафе, как тяжело албанцу без него. — Шехзаде, — один из мужчин пожилого возраста, почтительно опустивший плечи, ворвался в размышления Ташлыджалы. — Вам следует уделять больше времени разработке этого проекта, а иначе… — Вам следует уделять больше времени людям, а иначе ваши наложники попросту разбегутся. В Зале повисла нелепая тишина. Чиновники удивленно переглядывались, а воин османов глядел в пол, шокированный тем, что основные его мысли вдруг так неожиданно вырвались наружу. — Вышли все, — по приказу шехзаде мужчины спешат покинуть помещение. Знаком наследник престола показывает охране, что он больше не нуждается в ее работе. Вышедшие из комнаты чиновники переглядывались, обсуждая и осуждая наглость Яхьи-бея, мысленно представляя, каким будет гнев сына Сулеймана. Но остаться под дверьми и подслушивать мужчинам не дали, и охрана наместника Амасьи повела людей подальше от помещения. Даже когда двери с громким хлопком закрылись, Мустафа не отводил прищуренного взгляда от своего слуги, который стоял в десяти шагах от шехзаде. Зеленые глаза опущены в пол, длинные ресницы так идеально лежат на веках. В комнате стоит гнетущая тишина, через которую прорывается ярость Мустафы. Каждую секунду обстановка накаляется и накаляется. Ташлыджалы, долгое время скрывающий свое негодование, обиду и злость, сделал первый шаг на пути в пропасть. Яхья, имеющий привычку становиться в обществе своего шехзаде мягкотелым, сейчас показал свой непокорный характер. Слуга не умолял и не валялся в коленях у наследника престола, как ранее, когда молил Мустафу простить его за спонтанный побег. Воин нагло требовал внимания к своей персоне, не в силах больше находиться вдали от своего любовника. Шехзаде все прекрасно понимает, знает, что с приходом весны начал меньше проводить времени с Ташлыджалы, знает, что его не устраивают лишь встречи в постели, но не может ничего с этим поделать. Однако мысль одна не дает покоя. Да как он посмел проявить свой дерзкий характер в присутствии чужих людей?! Совладав со своей яростью, Мустафа выдохнул, разжав кулаки. Прикрыв глаза, мужчина досчитал до трех и поймал себя на мысли, что сам уже изголодался по своему любовнику. — Подойди, — голос хриплый, полный тайных желаний своего обладателя, но Яхья, полностью сосредоточившийся на своей обиде, даже не заметил этого. Слуга делает шаг, недолго замирает на месте, а после — еще несколько мелких шагов, приближающих воина к своему шехзаде, к своему палачу, к человеку, по одному жесту которого Ташлыджалы с его собственническим характером могут лишить головы. Мужчина останавливается. Яхья стоит прямо напротив Мустафы, поникнув плечами, но не от чувства вины. Они совсем близко. Ногами слуга почти касается ног наследника престола. Слышно, как обреченно громко дышит воин, видна его слабость, вздамающиеся от дыхания плечи. Наместник Амасьи ловит каждое изменение взглядом и отмечает, в каком состоянии находится Яхья. Резкий рывок. Ташлыджалы успевает набрать воздух в легкие со свистом. Мустафа, обхватив своего любовника за талию, вынудил того сесть к нему на колени, широко раздвинув ноги по обеим сторонам от наследника. Слуга покраснел от такой недвусмысленной позы, но не смирил свой пыл. Они смотрят друг на друга, прожигая горящими неудовлетворенными взглядами. Мустафа подмечает, что зеленые глаза напротив темнеют и опасно сужаются от ярости. Они сидят, прижавшись лбами. Ташлыджалы, чью талию обнимает шехзаде, уткнулся руками в грудь наместника Амасьи. Таким Яхья-бей нравился мужчине еще больше. Блещущий горячими эмоциями, уверенный в своей правоте, кажущийся таким недоступным. Мустафа, чьи глаза начинают темнеть отнюдь не от злости, признает: перед этим албанцем трудно устоять. Не собираясь больше сопротивляться своим желаниям, шехзаде накрыл подрагивающие в возмущении губы своими. Ташлыджалы, мысленно борющийся со своей человеческой природой, пытался не сдаваться, но после первого же соприкосновения губ стало ясно — Яхья не хочет прерывать контакт, но это делает сын Сулеймана, оторвавшийся от слуги мгновенно, оставив на губах воина сладкий привкус шоколада. Мустафа обвёл руками лопатки Ташлыджалы, будто за крылья ангела подержался. Сейчас албанец больше всего был похож на ангела, падшего с небес ради одного смертного. Слишком красивый. Слишком мягкий и тёплый. Слишком податливый. Ангел, божественно стонущий в руках возлюбленного человека. Не выдержав длительную пытку первым, Яхья все-таки прижимает к себе Мустафу, углубляя прервавшийся на секунды сладкий поцелуй. И снова этот шоколад. Слуга готов был потонуть в нем, отдаться ему, пойти на поводу у эмоций. Мустафа умело распалял мужское тело, расстягивая рубаху, целуя острые ключицы, заставляя своего воина прогибаться в спине, выдыхая накалившийся воздух через приоткрытый рот. Шехзаде хотел запечатлеть этот момент где-нибудь. Таким страстным было это зрелище. Но жажда объясниться не давала покоя, и наследник, последний раз поцеловав своего любовника в шею, чуть отстранился, не убирая рук с мужской талии. — Если ты смел подумать, что я перестал интересоваться тобой по какой-либо другой причине, кроме работы, ты глубоко ошибаешься, Яхья-бей, — закончив фразу, Мустафа прикусил мочку уха слуги, отчего его глубокое дыхание участилось. Шехзаде знал, что информация до Ташлыджалы так дойдет гораздо быстрее. Применяя пряник, а не кнут, наследник увеличивал шансы остаться понятым. — Капризный ребенок. — поцелуй между ключиц, незамедлительный протяжный стон Яхьи. — Веди себя сдержанно, мой лев, будь достойным, а иначе… — Важно не только завоевать мужчину, но и удержать его рядом, с чем Мустафа справлялся, а с этих пор усилил хватку. Разомлевший воин, сидящий на коленях наместника Амасьи, слушал своего шехзаде в пол уха, но все-таки слушал. Ноги разъезжались, однако Ташлыджалы не обращал на такую сущую мелочь внимания, продолжая отдаваться ласкам Мустафы и наслаждаться ими. — …однажды мне надоест терпеть, и я возьму тебя на глазах у своих чиновников. Резко скинув любовника со своих колен, шехзаде оправил полы кафтана и поднял взгляд на еле удержавшегося на ногах Ташлыджалы, до которого постепенно начал доходить смысл сказанных наследником престола слов. Шок в зеленых глазах сменился плохо скрываемым ужасом, что Мустафа видеть не хотел, а потому повернул голову в сторону, бросая мужчине: — Иди к себе, Ташлыджалы. *** — Хочешь послушать музыку? — Ташлыджалы уже давно привык, что при всей своей жесткости шехзаде всегда интересовался желаниями и мыслями Яхьи, прямо как сейчас. Мустафа застыл в ожидании посреди своих покоев, пока его любовник лениво поднимался с постели одеваясь. Полусонным взглядом воин смирил наместника Амасьи и кивнул, заинтересованный предложением своего шехзаде. Спустя десяток минут любовники стояли в комнате за решетчатой загородью, где их было почти не видно. На полу, сидя на подушке, расположилась черноволосая девушка из гарема Мустафы. В руках ее находилась кеманча*. Лукообразным смычком наложница заставляла музыкальный инструмент звучать. Играла девушка великолепно, упирая длинную ножку кеманчи о колено. Руки Мустафы оплетали шею Ташлыджалы, а губы уткнулись в густоту волос воина. Обнимая мужчину со спины, наместник Амасьи чувствовал восхищение хранителя покоев от этой наигрустнейшей мелодии. Ташлыджалы медленно осознавал, что сравнивает себя с этой музыкой. Такой же печальный, безвольный, сгорающий изнутри от боли, пока кости ломаются и в конец не протыкают насквозь бьющееся через силу, но все еще живое, горячее сердце. Мустафа, потерявшийся в этой мелодии, будто бы слышал укор со стороны своего слуги. Наследник все еще помнил те слова, сказанные в Зале Приветствий, ту обиду и ревность в зеленых глазах. Ташлыджалы же грезил по-иному. Шехзаде как будто бы говорил своему слуге: «Смотри, Яхья-бей. Слышишь как грустна мелодия кеманчи? Такой будет и твоя жизнь, если ты осмелишься встать против меня». *** Ему было 35 лет, у него все еще не было наследника, ведь, проводя все ночи с Ташлыджалы, Мустафа просто не мог иметь ребенка. Махидевран, ранее упрекающая сына за это, сейчас совсем замолкла, решив: «Что хорошо для сына, то хорошо для меня». Ее отношения с Яхьей улучшились, но не намного. В конце каждой недели красивая госпожа звала слугу сына в свои покои, угощала того лукумом и расспрашивала о том, хорошо ли все с Мустафой. Махидевран по-прежнему относилась к Ташлыджалы с презрением, но уже с меньшим, свыкнувшись с тем, что этот воин является мужчиной сына падишаха. Спустя пару лет шаткие отношения между Сулейманом и Мустафой в разы ухудшились. Ситуацию портили постоянные подозрения падишаха, подкармливаемые его женой Хюррем-султан и его зятем, великим визирем Рустемом-пашой. Они настраивали султана против наместника Амасьи, обвиняя его в заговоре против падишаха и организации беспорядков с целью свержения Сулеймана Великолепного. В конце концов все дошло до того, что в 1553 году шехзаде был вызван в зимний лагерь в Алеппо, где вместе со своими войсками находился повелитель мира, ведя длительную войну против персов. *** Ташлыджалы чувствовал неладное. С самого утра где-то в глубине ворочались сомнения, непонятные хранителю покоев. Мустафа же был в прекрасном расположении духа. Но все же шехзаде тоже тайно думал о том, что здесь может быть расставлена новая ловушка Рустема-паши. Яхья берет в руки белую ткань, мягкую на ощупь. Он еле заметно поглаживает ее, накидывает на плечи своего любовника. Наместник Амасьи отворачивается от зеркала, лицом к лицу становясь с воином. Наследник престола наблюдает за тонкими изящными пальцами, манипулирующими над застежками белоснежного, чистого, как только выпавший снег, кафтана. Яхья сегодня крайне не собран, пальцы его не слушаются, ему хочется сдернуть одежды с тела Мустафы и оставить мужчину здесь, в Амасье. Хранитель покоев мысленно сердится на расточительность сына падишаха, ведь сам Яхья так бы безрассудно не поступил. Эту злость выдает яркий румянец, проступающий на щеках мужчины. — Ташлыджалы… — взяв своего слугу за подбородок, шехзаде глядит глаза в глаза, не разрешая опустить взгляд. Мужчина сегодня удивительно ласков, заботлив, он смотрит на воина со всей вселенской нежностью, ликом Аллаха, позволившего двоим мужчинам прожить долгие годы вместе. — Я знаю, почему горят твои щеки, какие эмоции ты испытываешь прямо сейчас, как коришь себя. —  Яхья через силу кивает, и наместник Амасьи с нежной улыбкой выдыхает, явно любуясь своим великолепным любовником. — Ведь ты приедешь в лагерь после меня. Не беспокойся обо мне. Мы встретимся там. У хранителя покоев захватывает дух, как в их первую встречу, в тот день, когда они встретились. Слуга осознает, что не может дышать, потому что оглушен присутствием наследника династии. — Мой зеленоглазый албанец, мой воин, моя гордость и моя любовь, частичка моей души. Ташлыджалы не выдерживает и позволяет себе сорваться. Долго сдерживаемые слезы льются бурными потоками, словно реки, несущие свои воды в соленый Босфор. Мужчина судорожно цепляется за плечи шехзаде, глядя в темные глаза с одной только застилающей все остальные чувства, мольбой, мольбой остаться. — Мустафа, — голос сиплый, как будто сорванный. — Не уходи, пожалуйста, не уходи. — наместник Амасьи перемещает ладонь на скулу воина и еле заметно начинает поглаживать. Хранитель покоев до боли сжимает руки в кулаки на белой ткани кафтана, безжалостно сминая ее. — Я не проживу этот век без тебя. — Яхья, — губы вкуса шоколада нежно касаются соленых от слез губ в ласковом поцелуе, который всего на мгновение успокаивает Ташлыджалы. — Мой ласковый смелый лев, наш век только начинается. С этими словами наследник великой династии османов покидает свои покои. Хранитель покоев открытым ртом ловит воздух, чувствуя, как больно он царапает горло. Больно так, что не хочется дышать. *** Погода в этот день была холодная и пасмурная, как на зло. Слуга Мустафы чувствовал, что что-то может пойти не так. Ташлыджалы не помнит себя. Когда белоснежная лошадь (которую наследник престола считал своим талисманом), отданная воину сыном Сулеймана на этот день, останавливается, и он видит в толпе янычар пестрое и темное. Силуэты складываются. Яркий ковер, вышитый искусным узором, а рядом — стоящий на коленях шехзаде, всю жизнь носящий горб. Ташлыджалы смутно помнит, как слез с лошади, чувствуя вселенскую грусть. Словно все на свете грустило, и это ложилось на плечи слуги наследника османского престола. Мужчина делает пару шагов, замечая, что на этом самом ковре, что так приглянулся ему, лежит знакомое тело в белых одеждах. Еще несколько шагов. Дыхание замирает от того, какой он красивый сейчас. Глаза закрыты, на губах еле заметная улыбка какого-то отпущения. Ташлыджалы улыбается краешками губ. Блуждающий взгляд останавливается на шее. Толстая багровая полоса, словно змея опутывала шею. И тогда слуга услышал плач. Нет, Ташлыджалы и раньше слышал, как плачут люди, но то был не плач, это была скорбь, животный, нечеловечий крик, смешанный с постоянными всхлипами. Мужчина в шоке открывает рот. Понимание прошибает холодным потом. Глаза горят, руки подрагивают. Ноги подкашиваются, и Ташлыджалы падает на колени. — Шехзаде! — крича от боли, два голоса сливаются воедино. Кажется, что вот-вот Мустафа встанет на ноги, отряхнет свой белый кафтан, улыбнется так по-мальчишески и протянет своему верному слуге руку для того, чтобы заключить в объятия: дружеские для всех, особые — только для них двоих. Все, что хотел в эти минуты Ташлыджалы, это — упасть еще ниже, провалиться в самый ад и кричать, кричать, кричать, пока голос будет не сорван, рвать руками волосы на собственной голове, волосы, что так любил гладить любимый Мустафа, зарываться пальцами и шутливо целовать в макушку. Ташлыджалы понял, что хочет перестать дышать. Легкие накалились от отсутствия кислорода. Когда же слуга пытался дышать, то получались странные хватания воздуха, причиняющие еще большую боль. Воспоминание прошибло холодным потом. — Эй, Яхья-бей… — ласково позвал будущий султан. Мужчина откликнулся незамедлительно, хотя и был уже на пороге сна. Слуга недовольно сонно уставился на шехзаде, который, лежа рядом, обнимал его одной рукой за талию. — Ты же не сбежишь от меня на утро? — в словах Мустафы ютилась надежда. Ответом ему послужила лукавая улыбка его слуги, его воина, его лучшего друга, его избранника, который делил с шехзаде и ложе, и жизнь. Наследник престола улыбнулся самой нежной на свете улыбкой и поцеловал своего личного поэта в висок. — Скоро быть со мной будет для тебя таким же легким, как дышать. Ташлыджалы забыл как дышать. *** Яхья, прозванный каменным прозвищем — «Ташлыджалы» оказался не скалой, а тем самым ветром, который не мог заставить Мустафу полностью отдаться заветному чувству. Шехзаде же, слепленный из камня, давным-давно давший себе обещание — никогда никому не угождать, просто не мог уступить, а потому ветер до сих пор не может ничего сорвать со скалы.