один телефонный звонок

Один телефонный звонок — И ты уже не одинок. ©

      — Теучи-и-инский, — Стас весело тянет гласные, слегка искажая придуманное Ларисой прозвище прибалта, что моментально наводит Тидо на мысль: Литвинов, похоже, знатно и немало выпил.       — Время восемь часов вечера, а ты уже во хмелю? — Тео откладывает камеру в рюкзак и просит хохочущую Вишню посторожить его, вставая с места и направляясь к выходу: поговорить и заодно выкурить сигарету-другую.       Ужин в компании участников и хореографов команды Егора выходил немного скучным и однотипным, как и все предыдущие, вечерние посиделки: ребята втыкали в свои телефоны и периодически вклинивались в разговор между другими, у кого гаджет не был приклеен к руке.       Тео, если честно, уставал всё это снимать. Но зрителю нужно всё это показное закулисье, все эти весёлые и повторяющиеся шутки, совместные обеды-ужины и вялотекущие прогулки по Москве. Ведь у ребят нет иного выхода: им около трёх месяцев придётся сближаться на максимум, чтобы многодневный чёс по большой и необъятной стране прошёл для них без сучка и задоринки.       Одно дело — общаться, разлучаться и снова видеться, успевая соскучиться по каждому из участников, другое — видеть одни и те же лица каждый божий день.       Жаль, что это понимал только Стас.       Впрочем, Стас понимал Тео не только в этом отношении. Стас был ближе, чем кто-либо. И не только на этом проекте.       Люди называют это «влюблённостью» — спонтанной, неожиданной, безумной, но они оба предпочитали не обозначать свою связь каким-либо терминами. По взаимному согласию.       — Подумаешь, — цокнул Литвинов, изображая недовольство. — Как будто выпить два-три бокала вискарика после утомительных прогонов — преступление.       — Если это делать каждый вечер, можно быстро и незаметно для себя стать алкоголиком, — Тидо быстро закуривает и отходит за угол шумной кафешки, накинув на голову капюшон: ветер в столице бушевал крайне сильный вот уже два дня.       — Не утрируй, — по-доброму осаждает его Литвинов. — Ещё скажи, что вы после репетиций не идёте бухать всей толпой вместе с Дружининым.       — Нет, ходим только жрать да гулять, — мрачно отвечает Тео и выхыхает через нос бледно-белый дым в морозный воздух.       — Судя по сникшему голосу, они тебя уже там все бесят, — не совсем внятно отвечает Стас.       — Тебя же нет, как тут не беситься… — тихо проговаривает Тидо, переминаясь на ногу и глядя на мысли своих стоптанных ботинок. — Некуда мне от них всех, бедному, деваться.       Несколько дней назад Тео принял решение Литвинова не ехать в тур спокойно, не смотря на то, что в душе бушевала нехилая обида и плохо контролируемое разочарование.       Он сдержал свои эмоции при себе, даже когда они проводили последнюю, совместную ночь вместе. И сдержал даже тогда, когда посадил Стаса на такси и долго смотрел на то, как жёлтая «Волга» быстро направляется в сторону шоссе, к железнодорожному вокзалу.       Время на долгие объятия и прощания они потратили в гостинице, на улице же Стасу пришлось лишь коротко обнять Тео и сухо коснуться губами щеки, пряча лицо за мех чужого капюшона.       И они снова ничего не обсуждали. Ни своих чувств к друг другу, ни возможного продолжения отношений после тура ничего. Мысли вслух не были сказаны, потому что оба предпочитали делать, а не говорить. И почаще молчать.       Ведь казалось, что было понятно всё без слов.       — Тебе бы очень понравилось в Питере, — тихо произносит Стас. — Мы бы могли с тобой классно отдохнуть и оторваться вдвоём. Ты и я.       — Честно говоря, мысль о том, что ты сейчас как раз таки веселишься там без меня, с кем-то ещё, немного бесит, — говорит Тео, позволяя дать себе слабину.       — Я клянусь, что не делаю ничего лишнего, — быстро отвечает Литвинов сквозь мембрану механики.       — Да я верю, чего ты как маленький-то, — мягко говорит Тео, глубоко затягиваясь: сказать он, конечно, может всё, что угодно, но вот дрожащие отнюдь не от холода пальцы не обманешь. — Мы же с тобой не малолетние, сопливые и изнеженные девочки. Я доверяю, правда…       — А чего голос-то дрогнул? — спрашивает Стас. — Блин, вот честно… Не хочу, чтобы ты думал лишнего. Я вот не думаю. Потому что из-за тебя в моей голове нет места лишнему. Там один ты. Весь такой неловкий, угловатый, родной… Никак не могу перестать прокручивать в своей голове все эти воспоминания… Как ты спишь, забавно дёргая во сне носом, как ты заливисто смеёшься во весь голос, как ты улыбаешься, неловко обнимаешь и шепчешь мне в ухо иногда всякую несвязную хрень… Но я без этой хрени вообще себя живым не чувствую. Ровно, как и без того, что ты не рядом. И не будешь рядом ближайшее время.       — Понесло тебя, Стасямба, — говорит Тидо, не сумев скрыть улыбку от уха до уха и чувствуя, как от вышесказанного ему становится гораздо теплее стоять на сильном, зимнем московском ветру. — Больше сегодня не бухай, лучше подольше поспи.       — Кажется, кто-то ловко уходит от разговора, — подмечает Литвинов и замолкает.       Тео кажется, что он чувствует Стаса ментально. И видит его даже сквозь многочисленные километры.       Даже сейчас ему мерещится, как Стас, прижимая пальцами телефон к уху, стоит где-нибудь в фойе того заведения, где они всей труппой «Ленинград-Центра» после репетиций решили выпить стакан-другой, облокотившись на стену и глядя в окно. На нём — стандартная, мятая толстовка, чёрные джинсы и капюшон на голове, прикрывающий часть лица в качестве дополнительной звукоизоляции, но, на самом деле, это для того, чтобы никто не смог увидеть его настоящие эмоции, пока они ведут телефонный диалог. Чтобы никто не смог видеть его неподдельную улыбку, сдающую его с потрохами. Чтобы никто не смог разглядеть его обмякшее, счастливо лицо — не только от виски, а от того, что слышит голос Тео — ровный, спокойный, но жутко необходимый ему в моменты разлуки.       — Неправда, — подавляет Тео смешок и тушит сигарету о края урны. — Я просто собираюсь с мыслями.       — Что-то долго, Теучинский, — хмыкает Стас в ответ. — Всего-то нужно сказать одну фразу.       — Всего одну? Ты не поверишь, но у меня их две, — кажется, челюсть уже сводит от растянутой от уха до уха улыбки, но перестать улыбаться Тидо не может.       — Что-то новенькое, — заинтересованно проговаривает Литвинов. — Ну, давай. Удиви меня.       На шумную Москву медленно опускалась холодная, январская ночь.       Тео, щурясь от мороза, поднимает голову, недолго смотрит на тёмно-синее небо и, коротко выдыхая, наконец-то произносит:       — Я тоже скучаю по тебе. И, видимо, ещё и очень сильно люблю.