Эластичные бинты

Ушиджима по натуре своей был практичным и рациональным. И как любого человека, склонного к логическому подходу к делам, его раздражали те, кто, имея возможность, не пользовались ею. Поэтому его раздражал Ойкава. Популярный, невероятно талантливый и трудолюбивый, но просирающий время в такой себе команде. Одновременно с этим не восхищаться его предрасположенностью к волейболу было нельзя, и Ушиджиму изнутри разрывало болезненным противоречием. Но ситуация почему-то поменялась, когда однажды, в один прекрасный день Шираторизаве в очередной раз довелось в тренировочном порядке сыграть с Сейджо. Естественно, Аоба Джосай проебали, не взяв ни одного сета. И виной тому был Ойкава Тоору. Точнее — его отсутствие. Полное. Даже поболеть за своих не пришел. Конечно же, вся Шираторизава, а в особенности Ушиджима, были готовы к чему угодно, но не к такому финту ушами. Сами игроки Сейджо выглядели так, будто их подстрелили еще до матча — помятые, странно вымотанные, уставшие и невероятно подавленные. Столь мощной ауре эмо-мода позавидовал бы даже Бокуто. Такую команду не разгромить хотелось, а пожалеть, налить им по чашечке какао, укрыть всех теплым-претеплым пледом и дать посмотреть какой-нибудь слезливо-романтический фильм. Вместо капитана на прощальное рукопожатие вышел самый ответственный и стойкий духом Иваизуми, у которого Ушиджима очень тактично поинтересовался: — Где? — Травмирован. Игроки обеих команд плавно расползались по раздевалкам, но Вакатоши не торопился уходить. Хаджиме — тоже. И праздник односложных вопросов-ответов продолжался. — Как? — Коленом. Упал. — Он в больнице? — Нет, ходит в школу. Но и не играет. — А сможет? — в голосе Ушиджимы слышалась едва различимая надежда, но Иваизуми значения этому не придал. Вообще, штатный разговор с капитаном Шираторизавы его не удивлял нисколько. — Сможет, но уже в колледже. — Это долго, — решил твердо Вакатоши и, еще раз кивнув асу Сейджо, спросил у того номер Ойкавы. Иваизуми им неожиданно охотно поделился. На том и разошлись. Ситуация в целом раздражала Ушиджиму еще сильнее, но беспристрастное лицо не выдало это ничем. Только чувствительный к переменам настроения Тендо ехидно хихикнул где-то в стороне. «Нам надо встретиться», — высветилось тем временем на экране телефона Ойкавы Тоору, пропадающего пропадом в библиотеке частной школы Аоба Джосай. «Назови себя», — незамедлительно ответил он, отложив телефон на стол и покачиваясь на стуле, с интересом следя за всплывающими уведомлениями, надеясь выловить в них сообщение от неизвестного интригана. «Я встречу тебя через час у ворот школы» Конечно, Тоору очень любил знаки внимания, но проявления сталкеризма несколько пугали его. Шатен пожал плечами, поправил очки в широкой оправе, сползающие с переносицы и вновь углубился в изучение интегрирования сложных дробей. Сложных во всех смыслах, потому что мозг юного стратега упорно отказывался переваривать информацию, полностью сосредоточившись на «встречу тебя у ворот школы». Это же может быть кто угодно! Интересно, парень или девушка? — И о чем же хочет поговорить? — бубнил про себя Тоору, снимая очки, аккуратно укладывая их в футляр, после собирая и книги в сумку. Он поднялся, и травмированное колено неприятно заныло, режущей болью дернув ногу при попытке сделать шаг. Ойкава подумал, что эти полгода станут для него невероятной пыткой. Во-первых, сидишь себе на скамейке запасных, будто калека, в играх не участвуешь, пуская слюнки на мяч. Во-вторых, терпеть эту боль с каждым днем становилось все невыносимее, а обезболивающие мази уже казались пустой тратой денег и времени. Но от шатена все равно едва уловимо тянуло ментолом и спиртом —запахами антисептика и обезболивающего. Он уже вышел из библиотеки, когда внезапно вспомнил про забытую среди груды оставленных там книг одну немаловажную бумажонку, без которой в следующую неделю ему пришлось бы очень туго. Доковыляв обратно, он схватил со стола исписанную идеальной каллиграфией бумагу, на краю которой красовалась именная печать академии Шираторизава. Ушиджима топтался около ворот Аоба Джосай, привлекая к себе взгляды заинтересованных школьников. Да, на облаченный в спортивную форму Шираторизавы двухметровый столб нельзя было не обратить внимание. — Какого черта, Ушивака-чан? — спросил Тоору, выжидающе складывая руки на груди, останавливаясь в трех шагах от соперника. Пока соперника. Да и соперника ли? — Я пришел поговорить. — Это я уже понял, не глупый же, — очаровательно пожал плечами Тоору, с заинтересованностью ребенка глядя в лицо Ушиджиме. — О чем? — Ты травмирован? — конечно, сомнений в этом не было, ведь Ойкава вышел к нему хромой, да и Хаджиме бы не стал врать. Но разговор надо было как-то начать. — Да, коленом. Тебе Ива-чан сказал? — Тоору перевел взгляд с капитана Шираторизавы, мельком оглядевшись вокруг, потом внезапно схватил парня за предплечье и потянул за собой. — Пошли, проводишь меня, а то я один сегодня не дойду. Ушиджима сопротивляться не стал, но на всякий случай спросил: — Точно идти сам можешь? — Я, конечно, хромой, но не настолько, — в подтверждение своих слов он даже руку Вакатоши отпустил и зашагал сам, то и дело припадая на болезненно ноющую ногу. Ушиджима осмотрел этого лгуна с ног до головы, задерживая сосредоточенный взгляд хищной птицы на колене. — Иваизуми сказал мне, что ты не сможешь играть вплоть до колледжа. — Да, — покивал Ойкава, после вкрадчиво объявляя: — Именно поэтому я перехожу в Шираторизаву. — Чего? — на самом деле, Ушиджима прекрасно расслышал, «чего», но ушам не поверил. — Проблемы со слухом, Ушивака-чан? — не удержался Ойкава. Такое глупое лицо сейчас было у Вакатоши, он бы видел себя! Если бы не резь в колене, Тоору мог бы поклясться, что рассмеялся бы в голос. Но смеяться не хотелось. — Нет. С какой стати ты переходишь в Шираторизаву? — Понимаешь ли, в чем дело, Ушивака-чан, — протянул последнее слово сеттер, смакуя имя на губах, — играть за Сейджо я все равно больше не смогу. А учиться хочу достойно. В Шираторизаве научная программа гораздо жестче, и достигнуть там я смогу большего. У Вакатоши к горлу подкатил ком. — Почему ты не держался того же мнения о волейболе? Ойкава чуть было не сболтнул, что со стояком играть неудобно. Отчасти это было шуткой. Чаще всего — правдой. О причинах эрекции пришлось бы догадываться, но причина эта сейчас широко вышагивала рядом с хромым сеттером, даже не подозревая ничего плохого. Тоору растянул губы в улыбке, изрезав лицо на пополам. Но основной причиной, почему Ойкава не перешел в Шираторизаву, пока еще мог играть, была все-таки команда. Там же Ива-чан и другие, такие привычные. Но видеть их сейчас, после травмы, становилось попросту невыносимо. И из двух зол (между Ушиджимой Вакатоши и своей командой) Ойкава выбрал меньшее. По крайней мере, ему так казалось. Но сейчас, идя нога в ногу с Ушиджимой (по крайней мере, старясь прихрамывать за ним более-менее активно), Тоору засомневался. Сможет ли он учиться, зная, что за соседней стеной сидит Вакатоши, такой близкий и бесконечно далекий? Сможет ли встречаться с ним ежедневно в коридорах, провожать взглядом в спортивный зал, в который ему-то уж точно теперь не попасть? Ойкава тяжело вздохнул и от навалившихся мыслей совсем не заметил, как шагнул особенно широко. Боль в колене отозвалась параличом, Тоору едва не упал. Вакатоши, среагировавший слишком резво, схватил того за предплечье, резко дернув на себя. — Ой, как неловко! — протянул, аки принцесса, Ойкава, реалистично-трагично прикладывая руку ко лбу. Кажется, Вакатоши закатил глаза. — Если не можешь идти, так и скажи, — Ушиджима чуть согнулся, подхватывая ноги сеттера Сейджо под коленями. — Постой, что ты дела… — но договорить, конечно, не удалось. Тоору встряхнули, словно котенка, подняв на руки. Не сказать, что с парнем приключилось что-то, что обычно бывает в романтических историях, но сердце истерически встрепенулось, а кончики пальцев, кажется, немного онемели, когда он молчаливо обвил шею Ушиджимы руками, чтобы не свалиться. Помолчав немного, Ойкава добавил уже тише: — Ты такой прямолинейный. — Это лучше, чем постоянно хитрить, — сеттер услышал в этом немой укор и надулся. Тоже мне! Но сыграть в обиду не удалось, над самым ухом грозно пробасили: — Скажи мне, куда идти. Я никогда не был у тебя дома. И только в этот момент Ойкава по-настоящему осознал, насколько беспомощно и глупо он, должно быть, выглядит со стороны. Ладони слегка вспотели, и он на автомате сжал пальцы на загривке капитана Шираторизавы, царапая кожу. Вакатоши тоже понял, как двусмысленно это можно распознать. Цепкие руки Ойкавы — те самые, о которых он временами вспоминал с судорогой — крепко держат его будто бы в объятиях, царапают шею. От этого хочется выть волком, потому что, если этот жест повторится, у него встанет так, что можно будет бетонные стены пробивать. Но жест больше не повторился. Потому что Ойкава подумал, что если еще раз услышит над ухом сдавленный полухрип, то кончит себе в штаны прямо здесь и сейчас. Кое-как они добираются до дома, время от времени пререкаясь ни о чем. Тоору просто не может удержать себя от двух-трех шуточек. А Ушиджима не может на них не среагировать. — Мы пришли, — констатирует очевидный факт Вакатоши, лишь бы что-то сказать, и аккуратно ставит Тоору на землю как раз около ступенек. — Ты что, Ушивака-чан, думаешь, что я осилю ступеньки? — кривит брови, дует губы и игриво блестит карими глазами. У капитана Шираторизавы в груди бабочки крыльями режут легкие. Еще чуть-чуть, и он задохнется. Точно задохнется. У Ойкавы в груди змеи вяжутся узлами, сдавливают желудок чуть пониже, тянут хвостами где-то в кишках. Еще чуть-чуть, и его порвет тем, что он давно хотел сказать. Точно порвет. Вакатоши молчаливо берет довольного, как ребенка, сеттера на руки, поднимает в квартиру. Молчаливый коридор встречает их тусклым светом — лучом, падающим из окна напротив. — Проходи, — вежливо и необычно тихо произносит Ойкава, наспех разуваясь. Смущенный Ушиджима недолго топчется на пороге, но все же проходит внутрь, разувается тоже. Тоору смакует момент, когда капитан Шираторизавы рывком стаскивает с себя именную толстовку, ловит глазами, как ходуном под кожей ходят предплечья, как Ушиджима разминает шею, трет ее шероховатой (наверняка!) ладонью. — Чего? — прерывает всю эстетику, Ойкава вскипает, словно чайник. О, кстати, о нем. — Ничего, Ушивака-чан, — отмахивается Тоору, добирается до кухни, выкрикивая уже оттуда: — Напою тебя чаем за помощь. А потом устало опускается в кухонное кресло, морщась, вытягивает болезненно ноющую ногу. И только в этот момент замечает стоящего в дверях парня. — Ты давно перебинтовывал ее? — Утром. — У меня с собой есть обезболивающая мазь и эластичные бинты, — и уходит к своей сумке, шуршит там с минуту, а потом возвращается обратно. — Снимай штаны. — Ч-чего? — Ойкава и сам не ожидает, но краснеет буквально до кончиков ушей, даже ладони горят огнем. — Ты совсем придурок, что ли? — Штанину ты так не закатаешь, — жмет плечами Вакатоши, как ни в чем не бывало, хотя у самого руки чуть подрагивают. Но это скрывается от глаз сеттера. Он откидывается на спинку кресла и, буркнув что-то вроде «не смотри», расстегивает ремень, вжикает ширинкой. Приподнимает бедра и стягивает с себя одежду. Но Ушиджима смотрит и смотрит пристально, ловит и записывает в памяти, как тонкие пальцы с ожидаемым хрустом цепляют ремень, как бляшка легко поддается привыкшим к мелкой работе рукам, как лоснится под штанинами кожа. Удивительно, ведь у Ойкавы ноги гладкие, как у девчонки, но жилистые и изрезанные рельефными мышцами. На секунду становится интересно, везде ли Тоору такой гладкий. Ойкаве наконец удается подавить смущение, но новой волной оно подступает к горлу, когда Ушиджима опускается перед ним на колени, садится на пол, хватает того за щиколотку грубо, но тянет ногу к себе аккуратно, укладывает ступню поперек своего квадрицепса. Разбинтовывает ногу, внимательно глядит на красноватые следы. Сеттер чувствует себя уязвимым. Ладони у Ушиджимы действительно шероховатые. Но горячие и чуть влажные. Кожа, где еще недавно были руки капитана, горит огнем. Хочется, чтобы этот огонь растекся по всему телу. Больше и больше. Ойкава пытается отвлечься на мысли о дохлых крысах. Потому что если у него встанет сейчас, когда он в трусах, когда перед ним сидит Ушиджима, когда они так близки, будет по меньшей мере неловко объясняться. Ушиджима выдавливает на пальцы немного обезболивающей мази, растирает ее круговыми, чуть давящими движениями. Тоору неловко дергает ногой, мажет вдоль внутренней стороны бедра. Вакатоши старается сосредоточить мысли на волейболе и отвлечься. Вот он - хороший момент в матче, сет-поинт; Гошики принимает мяч и отдает его Ширабу. Четкий пас, идеальное положение. Сильнее толкнуться ногами, чтобы… ноги. Колено у Ойкавы жесткое, но гладко выбритое. Стой, не об этом. Еще раз. Ширабу отдаст пас… отдаст… И тогда… Тогда! Вакатоши поднимает глаза на лицо Тоору и шумно сглатывает, останавливая ладонь под коленной чашечкой, чуть щекоча. У Ойкавы стоит, это заметно через ткань боксеров. И Ойкава больше не может. Они подаются друг другу навстречу практически одновременно, и уже непонятно, кто кого целует первым. Вакатоши приподнимается, упираясь руками по обе стороны от бедер сеттера, они неловко сталкиваются зубами, Тоору шипит в поцелуй. А потом протяжно стонет, когда Ушиджима горячей ладонью ведет вдоль бедер, скользит внутрь, якобы случайно задевает налитый кровью член. У самого Ушиваки уши заложены, будто он под толщей воды, внизу живота тянет возбуждением, пальцы будто покалывает иглами, они тяжелые. Ойкаву хочется трогать везде, хочется метить, хочется ублажать. Тоору первый тянет ручонки к ширинке Ушиваки, царапает ногтями бляшку ремня, тянет на себя, нетерпеливо мычит в поцелуй. Наконец, он справляется с ремнем и ширинкой, запускает руку в брюки, настойчиво сжимает член парня. В ответ на это Вакатоши кусает за нижнюю губу, чуть оттягивает ее. Они целуются с закрытыми глазами, оба. Вслепую Ушиджима шарит руками по бедрам, щиплет кожу, ладонью пытается впитать в себя ласковый бархат. Не впитывается. Этого мало. Тоору стаскивает с Вакатоши штаны, пережимает пальцами его член у основания, и Ушивака сдавленно стонет, отстраняется. Сеттер удивленно вскидывает брови, глядит в упор на парня перед собой, а тот припадает губами к колену, следует за рельефной от эластичных бинтов линией, языком поддевает кожу под коленкой, морщится от горького вкуса обезболивающей мази. Тоору натужно улыбается, стягивает с себя рубашку, через голову, не расстегивая. Ушивака следует поцелуями к бедрам, подхватывает ноги сеттера под коленями, аккуратно раздвигает в стороны, кусает внутреннюю сторону бедра, очень близко к паху. Ойкава жмурится, машинально запускает пальцы в волосы Вакатоши. Тот принимает это за знак, скользит губами по ткани боксер, аккуратно оттягивает резинку белья. Тоору приподнимает бедра, Ушиджима помогает ему избавиться от последнего предмета одежды. Ойкава, как оказывается, действительно везде такой гладкий. Даже в ложбинке между ягодиц выбрито. От мысли об этом у Ушиджимы чуть подрагивает член, и на бедре своем он чувствует каплю собственной смазки. Практически без тени сомнения он берет в рот, ласкает языком уздечку. Ойкава зажимает себе рот рукой, краснеет до, кажется, кончиков волос. Язык у Вакатоши будто закостенелый, но парень старается, и это заметно. — Пальцы, — стонет Ойкава тонким намеком, умостив собственные ноги на плечах капитана, пахабно раздвигает ягодицы перед ним, приглашающе. Но Ушивака не слушается, скользит губами вдоль ствола, обводит кончиком языка, щекоча яйца, припадает губами к анусу, вылизывает. У Тоору темнеет в глазах. Ушиджима чуть отстраняется, проникает пальцем внутрь, всего на фалангу, надавливает подушечкой на стеночки изнутри, тянет. У Ойкавы в груди трепетной птицей бьется сердце, а кровь в ушах звенит, будто назойливый сигнал будильника. — Я… еще… — неразборчиво стонет Тоору, Ушиджима подается вперед, выцеловывает влажную дорожку на животе, добавляет второй палец и раздвигает их в стороны, растягивая. У него самого уже нет никаких сил терпеть, возбуждение становится почти болезненным, но торопиться нельзя и входить сейчас нельзя — слишком узко. — Иди… иди сюда, — Ойкава сжимает пальцы в волосах Вакатоши, тянет на себя, требовательно целует; Ушивака входит пальцами до упора, давит на кишки изнутри, находит то самое. Тоору прогибается в пояснице так, что Ушиджиме кажется, будто парень под ним сейчас сломает себе позвоночник. Горячий стон в поцелуй перекрывается тихим рычанием, когда Ойкава сжимает пальцами член Ушиджимы, заодно прихватывая и свой, надрачивает оба, и от трения тел становится слишком жарко. Вакатоши изнутри давит на простату, и Тоору кончает первым, прерывисто дышит в поцелуй, старается уловить больше воздуха, но не получается. Воздух плавится рядом с Ушиджимой, плавится от Ушиджимы, плавится для Ушиджимы. Перепачканная в сперме ладонь по инерции скользит дальше, и Ойкава не сразу понимает, что Вакатоши кончает тоже, вынимает пальцы, теперь просто ласково гладит бедра. Сеттер чувствует себя так, будто ему на голову надели кастрюлю и со всей силы ударили по ней молотом. В висках ходуном ходит кровь, в глазах россыпью фейерверка ниспадают звездочки, все еще трудно дышать, но трудно, потому что Ушиджима навалился сверху, лениво целует в шею. — Ушивака-чан, колено, — сипло зовет Ойкава, и Вакатоши поспешно отстраняется, Тоору вновь аккуратно вытягивает ногу, морщится от боли в ноге и неприятного чувства где-то в груди. Капитан Шираторизавы скользит пальцами вдоль еще не сошедших следов от бинта. — Что теперь делать? — спрашивает сеттер боязливо, следит за тем, как под кожей у Вакатоши ходит кадык. — Одеваться, — отвечает парень, но следовать своему же совету не спешит. — Это понятно, — вздыхает, — но я имел в виду не сейчас. А потом… с нами? — С нами? — спрашивает, а у Ойкавы желудок обжигает огнем негодования и топящего отчаяния. У Вакатоши где-то на загривке идут мурашки, и он обещает себе, что это робкое "с нами" он запомнит до самой гробовой доски, обязательно до гробовой доски. — С нами, — кивает Тоору. Да, черт возьми, да, с нами. Да, с нами, потому что целовался ты искренне; потому что ты кончил от моих рук, и я кончил тоже; потому что я люблю тебя; потому что я перехожу в чертову Шираторизаву, и теперь видеться мы будем чаще, чем раз в полгода на турнире. Но все это он, конечно, не говорит. — Сейчас, наверное, уже поздно предлагать делать что-то с нами классическим способом. — Ты о чем? — Предполагаю, что сначала люди решают между собой, будут ли они вместе, а только потом это, — и Вакатоши кивает на распластанного в кресле голого сеттера. — Но так уж получилось, что все это произошло раньше, чем мы с тобой решили, будем ли вместе. — Считаешь это ошибкой? — сомнительно, будто прощупывая почву. — Нет, — не врет Тоору. — Нет, не считаю. — И я. Наконец Ойкава заставляет себя подняться, надеть хотя бы трусы. То же делает и Вакатоши. — Я теперь играть не смогу, ты перестанешь звать меня в Шираторизаву? — спрашивает Тоору, чтобы хоть что-то спросить. — Да, перестану. Ты же и так к нам переходишь учиться. — Точно, я и забыл совсем, что говорил тебе. Ойкава недолго молчит, Вакатоши восстает перед ним грозной горой, нависает, будто орел над добычей, а Тоору смотрит ему в глаза, сломленный, пережеванный своими же чувствами. — Ушивака-чан, ты знаешь, я же давно хотел сказать тебе, что… Поперек щеки ложится тяжелая ладонь, Ушиджима целует его нежно и ласково. Не так, как целуют на прощание. Совсем не так. У Ойкавы в груди закипает, сжимается молчаливо, но не болезненно, и он отвечает на поцелуй так же бережно, шарит ладонями по чужим плечам. И его обнимают в ответ.