Ватный снег

Целительство — это не только лекарственные настои и теоретические знания, но еще и практика… а практика с чего начинается? Правильно, с клизмы. Мастер Гриндер Ворг. Александра Лисина. "Практикующий некромант. Мэтр на учебе" Скромный студент первого курса уважаемой, авторитетной и величавой Alma mater врачей (Semper est in flore! *) Васечкин Иван невыносимо страдал. То были тяжелые душевные терзания: Васечкиным владела меланхолия с нотками извечных экзистенциальных вопросов без ответа. Однако не стоит делать поспешных выводов: Иван не был скрытым философом. Васечкин проходил зимнюю практику. Бывалые врачи, прошедшие с боем через обучение, зубами вырвавшие свой диплом и отработавшие в жестокой действительности с ее пациентами — потомками инквизиторов, мечтающих сжигать их всех без разбору; многодетными матерями, спешащими к своим чадам настолько, что расталкивают со своего пути даже рослых мужиков из очереди на прием и бабушками, скучающими без общения и оттого вызывающими скорую по десять раз на дню на дом с целью померить давление, вероятно, по одним этим словам уже могли бы как понять суть проблемы, так и назвать ее только началом неприятностей молодого студента. Вероятно, они были бы даже правы, что, впрочем, не облегчало Васечкину ощущение его участи. Все вышеперечисленные социальные проблемы врачей ожидали его только в будущем, а практика — вот она, непримиримо диктует настоящее. Не сказать, что это настоящее было настолько уж плохим (Васечкин, не колеблясь, мог назвать группы, которым доставалось хуже, чем ему), но и особой радости не внушало. Еще в самом начале старшая сестра предупредила всех, что первая практика — санитарская, и в этот раз им не светит ничего, кроме уборки да транспортировки пациентов. И все же, в тот момент Васечкина не оставлял оптимизм. Время показало, что этот оптимизм был, кхм… Несколько поспешен. Помнится, в тот день Васечкин безбожно опоздал, несмотря на то, что приехал вовремя: потерялся в переходах и зданиях больницы. Отдельным подвигом стоило бы записать и саму поездку: больница, в которой предстояло проходить практику, традиционно для таких заведений находилась в другом конце города, и добраться до нее с утра вовремя было достаточно проблематично. Поплутав по всем переходам больницы, он, в конечном счете, обнаружил толпу студентов. После инструктажа выяснилось, что его группу распределили в отделение травматологии, где он сейчас и находился. В отделении их встретили как родных. Причины этой радости дошли до наивного на тот момент Ивана не сразу, а лишь когда им дали первое задание: еще бы тут не обрадуешься, бесплатная рабочая сила, да на целые две недели! Это не значило, что медсестры были плохими, совсем нет. Они действительно были добры к ним, и Васечкин это оценил. Что, впрочем, не мешало им использовать свалившуюся на них благодать в виде блудных студентов на полную катушку. Как это и происходило сейчас. Вернувшись из своих мысленных далей, Иван быстро оценил обстановку, сканируя пространство на наличие другого персонала. Персонал не обнаружился, к его счастью. В дальнем конце коридора гремела ведром Настя — его собрат по несчастью, учебе, да и по жизни тоже. Васечкин покосился на его вторую напарницу на ближайшую половину смены. Швабра все так же стояла в углу, не имея возможности ответить ему тем же. Вздохнув, Васечкин взялся за дело. *** Вопреки ожиданиям, самым трудным в уборке оказалось не мытье полов. Сложнее всего было мыть под койками и на стыке стен с потолком. К тому моменту, как Иван переставал подобно Дон Кихоту размахивать шваброй у потолка, руки у него просто отваливались. И не мудрено: швабра была длинной и довольно тяжелой, а палаты — отнюдь не маленькими. Сложность же мытья под койками была в том, что проверявшая их с Настей работу медсестра умудрялась находить пыль даже там, где ее, по идее, быть не должно в принципе: на изнанке дна кровати. И, тяжело вздыхая, приходилось снова браться за работу по аккомпанемент угрюмого сопения Насти. — Ну сколько можно?! — под нос возмущалась та. — Я на врача учусь, а не на уборщика! — Зато ты на всю жизнь запомнишь, какой каторжный труд совершает каждый день младший медицинский персонал. Подумай только, кто-то так всю жизнь пашет, делает всю грязную работу за гроши, без надежды на особую благодарность. Они незаметны, пока их работа делается хорошо, а между тем именно на их плечи возлагается очень много важного труда. Это урок для врача, чтобы никогда не зазнавался. Не ной, тебе всего две недели выдержать надо! — осадил ее в ответ Иван. В процессе уборки Иван не упускал возможности осмотреть контингент пациентов. Он был действительно разнообразным: от молодых людей со сломанными руками и ключицами до бабушек с переломом шейки бедра. Весьма точно на этот счет высказалась сама старшая сестра: «В травматологии можно встретить кого угодно. От неожиданного перелома никто не застрахован.» Васечкину было трудно описать свое отношение к ним: сложная смесь жалости, интереса и той самой философской меланхолии, притупленная, однако, усталостью. Порой он даже перебрасывался парой слов с ними, хотя Настя болтала много больше, чем он: для нее это был своеобразный способ отвлечься от рутины. Поэтому к концу уборки все отделение знало многих практикантов поименно, не опираясь на подсказки в виде бейджиков. Наконец, уборка в палатах была окончена. Пора было переходить к «санитарной обработке уборочного инвентаря», как это будет впоследствии зафиксировано в дневнике практики, а проще говоря — к мытью ведер и тряпок, состояние которых после уборки оставляло желать лучшего. *** Васечкин быстро уминал пирожки с капустой, честно купленные им в перерыве между заданиями. Еда студентам не полагалась, хотя и были шансы договориться с женщиной, разносящей обед больным. Очень многое зависело от того, чья сегодня смена: лишь одна из них была благосклонна к голодным практикантам, смотрящим на нее жалостливыми глазами бездомного щенка. Самое главное — брать только второе. Ивану не нравился запах супа — он не любил щи, а именно их почти всегда выдавали больным. В некоторых отделениях медсестры очень строго относились к еде. Ее не должно было быть в принципе. И не дай бог заметят с кексиком в руке: выговора не избежать. Благо, их медсестры были к этому лояльны. Иван быстро дожевал пирожок, запив ее «святой» водой. Почему «святой»? Так ее прозвали за непомерную цену: ну какая еще вода может продаваться почти за 50 рублей? И все равно, расходилась она хорошо: не иначе, и впрямь исцеляющий эффект был. «Встань и иди», так сказать. Время перерыва кончилось. Пора было возвращаться к работе. *** В операционной, откуда Васечкин помогал транспортировать пациентов после операций обратно в палаты, всегда была своя атмосфера. Тишина царила там почти всегда: стоило зайти в операционную, как врачи, которые вели операцию, сразу поворачивались и смотрели на наглого вторженца, посмевшего войти на их территорию. За то время, что Васечкин уже успел отработать, он много раз появлялся здесь. За операцией можно было понаблюдать только по предварительной договоренностью с медсестрой оперблока и обещанием вести себя тише и незаметней мыши. Конечно, многое зависело и от хирурга с персоналом — если не повезет нарваться на сестру в плохом настроении, можно было вылететь с операции как пробка или вообще на нее не попасть. Пациенты, которых сюда возили, всегда были разными. Разной была и их реакция на операцию. Кого-то возили сюда даже не раз, в основном тех, у кого были сложные, множественные переломы. Например, одна женщина, лет 55, полной комплекции, после ДТП. Ужасные были повреждения — переломы обоих бедер в средней трети, почти посередине. Васечкин помогал везти ее после второй операции: сразу два бедра не оперируют. Ему крепко запомнилось, как она в полусознательном состоянии тихо так говорила: «А укольчик сделают? Больно очень». Вспоминается Ивану и еще одна женщина в возрасте, очень интересная натура, с тонким и высоким голосом, который странно сочетался с ее комплекцией: она говорила, не скрывая, что весит 135 килограммов. При перекладывании с койки на каталку старалась сама перелезть: понимала, что практикантам тоже тяжело. Когда ее привезли в палату, она рассыпалась в благодарностях тем, кто ее вез. В этот раз транспортируемый пациент был действительно необычен: мужчина, довольно худощавый, лет 50 с хвостиком неизвестной длины, среднего роста, с блестящими живыми глазами, темно-зеленой татуировкой и жесткой щетиной. У Ивана он вызывал стойкую ассоциацию с пиратом, раненым в бою. Голос у него был басистый — это выяснилось уже в процессе транспортировки, когда он немного пришел в себя. Стоять с пациентом у лифтов всегда приходилось долго: лифтов в здании было всего четыре, но только два из них были грузовыми, а другие два — пассажирскими, в которые каталку было нельзя запихнуть, даже сложив ее вдвое. И само собой, ни один лифт без дела не стоял: никому не хочется пешком идти на пятый этаж, хотя порой это было бы быстрее. Иногда, чтобы добраться до своего этажа, приходилось кататься вверх-вниз по нескольку раз, а лифты имели дурную привычку застревать. Вот и сейчас один из грузовых лифтов был сломан, а ждать второй предстояло долго. В палате «пирата» уже ждал его сын. — Ну как, отошел от наркоза? — первым делом взволновано спросил он. — Нет пока. — раздалось ему в ответ. Как только его переложили на кровать, он развел бурную активность: попытался сесть, зацепившись за металлическую перекладину над кроватью, под судорожные возгласы сына о том, что ему нужно лежать. Что, впрочем, не очень-то помогало, а в ответ сыну «пират» говорил: «Ты же знаешь, что не могу я спокойно лежать, всё равно крутиться буду». С улыбкой покачивая головой, Васечкин вышел из палаты вместе со своим напарником, возвращаясь на пост в ожидании новых приказов «высокого начальства». *** Отдельного упоминания стоил сам пост. Это место — сердце всего отделения, подобное нерушимой крепости, воздвигнутой на горном перевале. Шкафы и столы отгораживали его от коридора как высокие неприступные стены, оставляя лишь некоторое место для прохода. Прямо напротив него находилось огромное окно во всю стену, из которого открывался прекрасный вид на лес и шоссе со снующими машинами. Если бы наблюдатель глянул вниз, то увидел бы вход в само здание, прямо над которым и располагался. Пост был любимой обителью практикантов: в отсутствие заданий можно было посидеть на диване или любом из двух кресел, что стояли у стен и просто понежится в блаженном ничегонеделаньи. Уж что-то, а отдых за время своего нахождения здесь студенты научились ценить как ничто иное. Однако не только они были обитателем этого места: сюда также часто захаживали больные, кто с книжкой в обнимку, а кто с телефоном. Кроме того, на посту, конечно, находились и медсестры, которые могли отдать экстренное распоряжение и присматривать за ситуацией. Как минимум одна сестра всегда сидела подобно привратнику на стуле у одного из столов-бастионов. Она же разбиралась с документами и поручениями врачей, которые тоже частенько сюда захаживали. Их стоит выделить в особую касту посетителей, редких, но весьма заметных. Хирурги и травматологи обладали совершенно особенным складом характера: безбашенная веселость вкупе со здоровым цинизмом давала неповторимую смесь. Порой и они брали практикантов на дело. Кому-то даже везло: их могли взять на наложение гипса пациенту или еще что-то интересное. Сейчас же на посту сидела вся дружная ватага практикантов. Их окружали полиэтиленовые мешки, а на коленях лежала вата. — Что, снова ватки катаем? — констатировал очевидное Иван. — Ага. Присоединяйся! — ответили ему. Иван с энтузиазмом согласился. Катание ваток до конца дня было не самой плохой перспективой, особенно в сравнении с той же уборкой. Тем более, здесь собралась вся компания, а значит, можно было и поговорить о жизни в процессе. — Смотрите, снова снег идет. Вот сколько сюда не приезжаю, вечно вечером снег. Красиво, да? — Ага. Как вата! — Вот представьте себе, сидит там кто-то и ватки катает. — Точно. Ватки есть суть всей жизни и путь к познанию дзена, и ничто кроме их скатывания не несет в себе смысла в этом мире! Пока не скатаешь идеально круглую ватку — тебе есть куда расти, юный падаван! — важно заявил один из студентов. В ответ ему раздался смех. — Тогда символ власти над всем сущим — треугольничек из марли, а на вершине у него глаз такой, из ваты! — Кажется, я начинаю понимать подоплеку масонского символа! Вся дружная братия вновь засмеялась над удачной шуткой, ни на секунду не прекращая катать ватки. На пару мгновений Васечкин серьезно задумался на этим. А вдруг и впрямь кто-то там сверху ватки катает?.. Но от этих мыслей его быстро отвлекла работа: ваты было еще много, а мешок был заполнен только наполовину. *** День подходил к концу. Солнце уже давно село, оставив черное, еще беззвездное небо бездонной пропастью разверзнуться над головой. Васечкин шел на остановку под так и не окончившимся за весь вечер снегопадом и лениво думал о бренности бытия. Дорога была короткой. Мельком взглянув на табло, он узнал, что ждать ему уже не долго. В ожидании автобуса он смотрел на небо, на котором уже появилась первая звезда, яркая, как бриллиант на черном бархате. Остаток вечера прошел смазано. Иван быстро заполнил дневник, оставив себе в уме закладку не забыть отдать его на подпись. Васечкин оглянуться не успел, как уже пришло время ложится спать. Утомленный студент быстро заснул. И снились ему большие небесные ватки-облака, от которых кто-то там, наверху, отрывал маленькие кусочки, скатывал их в шарики и кидал на землю, чтобы они сложились в сугробы, как складывается в кучку высыпающийся песок в песочных часах жизни. Примечания: * Подправленная строчка из «Гимна студентов».