Песнь о дьяволе

Трое движутся навстречу бесконечности. Он и она идут в последний путь, и до торжества их любви остаётся невыносимо немного. Мастер должен закончить свой роман — так угодно самому Свету — и обрести вечный покой с верной спутницей. Она решается оглянуться — и неотрывно смотрит на князя тьмы, именно теперь так похожего на порождение мрака. Чернь одеяния, высеченный из белого мрамора лик — и неподвижность. Всесилие. Бессмертие. Ныне, прикрыв глаза и замерев, претворившись в статичную статую, он так могущественен и так совершенен, словно его недавнее поражение было лишь мороком. Мессир кажется спокойным и даже умиротворённым, и серебряная нега луны не позволяет хотя бы на секунду усомниться в обратном. Тишина и мрак ночной. За тучи скрылась от меня луна. Дьявол всё ещё вселяет иррациональный страх в творца бессмертной рукописи. Теперь мастер не боится, нет, — но можно ли никогда не страшиться самого опасного зла? От ужаса она трепещет предо мной. Мастер внемлет словам сатаны, но не смотрит на него, вглядываясь в бескрайнюю освещённую лунным светом даль, а Марго… Можно ли шагнуть дальше, можно ли осознать, что даже дьяволу может быть больно и… одиноко? Но поёт у трёх дорог, как я одинок, хор тысячелетий… Одиноко мириадами веков, и уж тем более — здесь, на земле, среди тысячи грешных глупцов. Я один с моей тоской, ведь в бренном мире я изгой… Но московская сила, способная изменить его самого, способная заставить испытать человеческую страсть, сила, заключённая в простой смертной, так и не свершила своего предназначения. Первая встреча, её пустота и его величие — как давно и недавно это было… Весенний вечер и Москвы закат — это было вечность или день назад… Её пустая оболочка, её печальные слова, её взор, утопающий в ледяном забвении реки. Её скорбь, слышимая всем миром, — и его восхищение и предвкушение. Ты пела скорбные слова — над тобою шелестела маем трава. Но… Неужели и Воланд не всевластен, неужто и он не мог предугадать, предвидеть нежданную встречу женщины с неким мастером? Неужели его опьянение будущей победой, его мысли о ничтожестве Божьих шансов в этой игре, в этой схватке белого и чёрного ослепили его настолько сильно, что даже маятник времён, призванный остановить неумолимый ход часов, не допустить единения двоих стоящих на мосту, оказался бессилен? С ума сошли вы от любовных ласк. И случилось то, чего мессир не мог предположить. Она — чиста и пуста, как будто создана для его партии — полюбила, и полюбила искренне, полюбила всей душой. Полюбила впервые. И наречённый мастером — тоже. Для вас любовью таять было в первый раз. И сквозь тернии памяти вдруг прорывается самый конец истории мастера и Маргариты. Мессира и его королевы. Она преодолевает расстояние между собою и повелителем теней и падает к нему в объятия, касается горячими устами его льда — и пронзительно кричит свою просьбу, и позволяет ему держаться за неё почти мгновение, а затем, не прощаясь, не говоря больше ни слова, отстраняется и убегает. Повергая его на колени. Не могу забыть я твой прощальный крик в объятиях моих. Маргарита Николаевна наверняка знала, что мессир — исчадие ада и его же властитель — жесток и бездушен, коварен и бесчувственен. Может быть, она могла бы поверить в то, что сатана способен вожделеть её, желать обладать ею ради своей победы, разыгрывать страсть на своём балу и предаваться этой самой страсти — но никак не нуждаться в ней самой, Маргарите. Я — тёмной силы порождение — полночный правлю бал. Марго не могла думать о том, сколько он существует, сколько правит своей тьмой. Не в силах человека знать, что предрешило его вечность, что обратило падшим ангелом, обрезав крылья. Небесным проклят низвержением, покоя я не знал. Кто знает, может быть, осколки души всё же живы в его мёртвом облике? Может, что-то внутри не даёт покоя — и рвётся туда, где свет, чувства и жизнь? Рвётся безудержно, но напрасно, ибо оковы преисподней нерушимы. Кто он — мессир? И во мраке безутешном душа блуждает сотни лет. И веры нет, и нет надежды во мне, Я дьявол, дух мятежный, тьмою вечной одержим — И выхода нет… Что же стало последним аккордом трагедии, сбросившей его с обманчиво хрустальных небес, что заставило падать сквозь землю, сквозь грешных — его стараниями — людей и навеки погружаться в логово тьмы? К чему стремился тот ещё юный ангел, которому было начертано стать богом всего ада? Чего желал созданным Божественной волей людям? Я постичь пытался невозможное, Я стремился в никуда. И мог ли он сам полюбить, мог ли окончить противостояние с Богом ради алмазной донны? А может, даже предположение, выдумка о его чувствах — сумасшествие? Он, проклятый тьмой, навсегда отрёкся от любого отблеска света. Вовеки счастлив быть не может Тот, кто проклят навсегда. Марго, которая не испугалась ни тьмы, не преград, ни самого дьявола, казалась сильной и даже воинственной, и это определённо нравилось мессиру. Он не выносил слабых и безвольных, над коими вершил свою собственную расправу. Увы, не ведала опасности, в царстве зла ища спасенья мастеру. Марго была готова на всё, и её жертвенность, её твердость восхищали абсолютно всех. Казалось, и рассвет наступил не Воланда, а её волей. Мольбу вздохнула тихо в лунный час — и бал ночной угас. Её же избранник — уже совсем не мальчишка — чудился мессиру ничего не смыслящим юнцом, осмелившимся дерзить ему самому, отбирая прекрасную Маргариту и вступая в диалог с иудейским прокуратором велением свыше. Будто бы обретая силу вечности. А писатель тот был так беспечен и юн — Он писать решился о проклятьи лун. Может быть, кто-то скажет, что Воланд должен был бы ненавидеть, презирать его; другой опровергнет, утверждая, что дьявольские эмоции, кои глубоко спрятаны под сковавшим сердце пластом льда, не должны и не могут быть направлены на обыкновенных людей. Мессир даровал ему вечный покой и вечное счастье, но взгляд его не был адресован безымянному поэту; он глядел в саму бесконечность, едва ли сознавая собственный удел. О том, как счастлив был его удел, Я плакал и скорбел. Дьявол как никто другой ведал боль, страдания и мучения, умея и принимать, и преподносить. Пусть фантомные муки, некогда оставившие печать поражения, ещё терзают его, но мессир верен, по-прежнему верен каждому своему поступку и слову. Каждому торжеству и каждому падению. Он, без сомнения, знает, что значит быть по-настоящему сильным. О, как мучительны скитания потерянной души, Но я не чувствую раскаянья за то, что совершил. Он искал ответа так, как земные люди ищут истину. Он стремился знать, как стать сильнее Бога. Только каждую борьбу, каждое сражение венчал его крах. Его бессилие. Низвергнутый ангел был жесток — но что значила его ярость в сравнении с сиянием лазурного купола, на который он посмел посягнуть? Я плачу жестокой данью, чтоб утолить всю боль свою. Мессир проклял великую, лелеемую небом любовь, отринув от неё навечно. Проклятой любви умирают звуки… Он стремился покорить весь мир, освободив его от этого чувства. Я грешный ангел во тьме мироздания, Я жертва одинокого стенанья, обречён я на страданья, Проклиная Божье «люблю»… Рубиново-алое танго, мудрый, предрекающий войны глобус, рукопись, не сгоревшая дотла, тревожное золото мимозы в её руках, её пустота, разделённая с зеркальной гладью, его попытка осквернить белоснежный холст её души чернью греха, платок, Фрида, мастер… Всё соединилось и разом сгинуло, оставляя за собой длинный след из пепла. Ныне, прикрыв глаза и замерев, претворившись в статичную статую, он так могущественен и так совершенен, словно его недавнее поражение было лишь мороком. Я постичь пытался невозможное, Я стремился в никуда. Только счастлив быть не может Тот, кто проклят навсегда. И всё-таки миру людей предстоит расплата. Разрознены душами и желаниями, расами и говором, действиями и мыслями, они не ведают, что сатана, пусть и поверженный, воздаст им за все их деяния. Кто-то молится Иисусу, другому милей Коран… И дело не в том, что есть религиозные, да и не только, фанатики, ярые приверженцы своих своих идей, а есть эдакие атеисты, взывающие к разуму и прогрессу. Всё-таки Бог один, и уж Воланду довелось в этом удостовериться. Создатель, имея бесчисленное множество имён, единственен. Каждый волен себе по вкусу выбирать божество и храм. Но мессир не опустит руки, проиграв и оставшись в аду. Он разыщет другую Маргариту, которая не встретит своего мастера и пойдёт за ним в любой уголок тьмы. Он непременно бросит вызов, если… Если найдёт безгрешную, праведную душу, не ищущую праздных утех, обладающую силой и ясностью мыслей, решимостью, искренностью и милосердием. Иные — ничтожны и жалки. Иные — окажутся в его владениях, обрекая себя на вечные муки. Для кого-то богатство превыше всего, а кто-то лишь дьявола чтит одного. Но любовь — истинная любовь — присуща лишь немногим. Присуща Мастерам и Маргаритам, которые, как и он сам, не ведают людских забот, утонувшие в безбрежном океане счастья, разделённого на двоих. Кто-то верить готов, что в мире властвует любовь. Мессиру ненавистен человеческий мир, ненавистно покорение высшим, светлым силам и невозможность найти свою истину и стать-таки сильнее Бога. Презирая жалкий мир земной, я покорен высшей власти. Он чувствует — но не то, что обыкновенные смертные; он чувствует ярость, отчаяние, боль, торжество, бессилие, всевластие… Он чувствует непреодолимое желание победить. Его безразличие идеально холодно, но его эмоции — бушуют огнекрылым вихрем. Ненасытной жгучей страсти, что вовеки будет править мной. Мессир молвит последние слова, чтобы навсегда исчезнуть для двоих влюблённых. Пророчит мастеру окончание его романа и лунную дорогу, что брезжит вдали и снится тому, кто всё ещё ждёт бродячего философа. Отныне и в грядущем я судья и я пророк. Глобус загорается тысячами алых всполохов. Тысячами огней человеческих страхов и пороков. И я предрекаю всем ныне живущим: Взойдет на престол жестокий бог. И мессир предрекает войну, несущую страдания всему человечеству. Предрекает то, что смогла увидеть Марго. Предрекает всей земле. Кровавой битвы бог… Дьявол долго смотрит вослед бесконечной луне, провожая взглядом дорожку шагов, ведущую к Вечному Приюту. И бесконечность настигает их троих.