Один глупый план

Терпение — прекрасное качество, но жизнь слишком коротка, чтобы долго терпеть. Куникида Доппо никогда долготерпением не отличался. Сорок семь процентов его знакомых, пожалуй, назвали бы мужчину «слегка несдержанным молодым человеком», тридцать восемь — «вспыльчивым мудаком», а остальные предпочитали по этому поводу многообещающе молчать. Однако, как из всякого правила существовало свое исключение, так и в идеально структурированной жизни Куникиды незримой погрешностью присутствовал Дазай Осаму. Сложно сказать, делал ли он это специально, но упорству, с которым шатен по планово доводил заместителя до ручки, мог позавидовать любой уважающий себя вьючный мул. Назойливое проявление «яркой индивидуальности» суицидника порядком досаждало. Иногда, во времена особенно сильного раздражения, Куникида позволял себе минуты слабости, жалея о том, что не начал курить или пить, чтобы успокаивать расшатанные нервы. Иррациональное чувство ответственности за всех и вся, трудоголизм и отказ от сна и без того истощили его ментальное здоровье. В конце концов, после очередного срыва, даже Президент предложил Доппо выпить чаю с ромашкой и уйти в отпуск. Надолго. Недельки на две. Но долг, честь и ментальные барьеры размером с Великую Китайскую стену сыграли свою роль, и ни в какой отпуск заместитель, конечно, не пошел. Вместо этого он угрюмо переклеивал цветные стикеры в пыльных папках картотеки (хотя можно было с чистым сердцем свалить нудную работу на Ацуши), переписывал каллиграфическим почерком отчеты, поливал цветы и даже передвигал шкафы в медпункте. Словом, пытался отвлечь себя любыми удобными способами. Йосано-сан сочувствующе похлопала его по плечу и, всучив упаковку витаминов, позвала вечером выпить. Вечером приходили рабочие менять проводку, и Куникида вежливо отказался. А зря. Возможно, повышенное содержание этанола в крови позволило бы смотреть на мир чуточку проще, хотя бы на время вечера. Или получить необходимую разрядку, наткнувшись на очередную распутную девицу из бара. Списку из пятидесяти восьми пунктов не соответствовала ни одна из них, но, находясь в состоянии опьянения, можно было с легким сердцем поступиться своими принципами. Ведь, при всех этих методах поддержания душевного равновесия, напарник никуда не делся. Его раздражающая привычка растекаться по дивану именно в тот момент, когда блондин собирался этот самый диван чистить, и последующий громкий скандал с беготней по офису были уже притчей во языцех всего Детективного агентства. А про смятые бланки, кое-как заполненные ужасающе корявыми буквами, скорее всего на коленке, лучше даже не упоминать. Если суммировать всю бумагу, переведенную Дазаем на ерунду, то, Куникида был уверен, хватило бы на средних размеров парк. А то и лес. Доппо гонял суицидника тряпкой, шваброй и даже штангенциркулем, оставшимся с прошлой работы, но никаких видимых результатов так и не добился. Дазай юлил, убегал, отсиживался в кабинете Президента и грозился подать на блондина жалобу в Лигу Наций. Конечно, никакую жалобу он не подал - его бы даже на порог не пустили. Порой Куникиде казалось, что чертов бандажист преследует какую-то едва ли не сакральную цель (помимо желания свести счеты с жизнью), возможно, считая своим святым долгом отправить сенпая в больницу с нервным срывом или язвой желудка. Чтобы каждый день приходить с апельсинами и доканывать его на смертном одре. Дазай Осаму не был похож на ангела смерти, однако это сравнение его определенно бы позабавило. Со временем пути выведения из себя «милого цундере Куникиды-куна» приобрели совершенно содомитский характер. Чертов маньяк картинно падал посреди полуразрушенных заброшек, подметая пол лацканами плаща и заставляя измученного угрызениями совести напарника тащить его до Агентства на руках, громко сетуя на сорванную в будущем спину. После чего обязательно следовали восторженные вздохи и дежурное «Куникида-кун такой сильный, что грех не воспользоваться случаем!» Йосано-сан многообещающе подмигивала и предлагала не тянуть с «этим делом». С каким таким делом, блондин в упор не догадывался, а потому и ходил злой. На коллег, на работу, на напарника и - в первую очередь - на себя. За то, что его собственный проклятый мозг со временем стал изменять своим железобетонным принципам. Выходки напарника постепенно переставали вызывать былое раздражение. Его мерное сопение в шею, мягкие волосы, задевавшие щеку, и вечно холодные руки, которые, подобно щупальцам кальмара, переплетались с ладонями Куникиды (дескать, «так теплее») приносили иррациональное чувство умиротворения. Президент сказал бы — душевный покой. Но Куникида не Фукузава-сан и может без зазрения совести промолчать по этому поводу. Вот и сейчас он молчит в пыльной и темной комнате архива, которую по-хорошему неплохо было бы прибрать от пятисантиметрового слоя пыли. Молчит, прижимая удивленно охнувшего Дазая к поломанному раздвижному шкафчику, жалобно скрипнувшему от подобного давления. Молчит, влажно целуя напарника за ухом и яростно кусая беззащитную мочку. Он нем как рыба, будто не желая привлекать свидетелей его минутной слабости. А вот Дазай совершенно не хочет молчать. Он охает, ахает, бесстыдно стонет Куникиде в ухо и исступленно шепчет имя мужчины искусанными в кровь губами. Блондину, к слову, в какой-то момент все это знатно надоедает, и он впивается в такие желанные, мокрые от haema* губы, одновременно забираясь рукой под чужую рубашку. Краем уплывающего сознания «Доппо-кун» понимает, что, возможно, именно этого бинтованный засранец и добивался. Поэтому мстительно сжимает бедра Дазая, наверняка до лиловых синяков, и приподнимает его за тонкую талию, устраивая на выступающем краешке полки. В ответ Дазай уж слишком громко стонет, неестественно прогибаясь и обхватывая широкую спину Доппо длинными ногами. Заместитель сдвигает в сторону бинты на шее своего кохая и впивается губами в открывшийся участок кожи, оставляя на ней алые собственнические отметины. Куникида чувствует нервную дрожь, сопровождающуюся сладким томлением внизу живота. К слову сказать, это чувство давно его не посещало. Вроде пубертатный период закончился лет восемь назад, а руки, расстегивающие тугие пуговицы рубашки, которые, конечно, проще было бы вырвать с корнем, трясутся, как у заправского алкоголика. Может, конечно, во всем виноват Дазай, почему-то решивший, что ему маловато внимания, и нахально стягивающий с роскошных светлых волос резинку, зарываясь в них прохладными пальцами. - Доппо-кун, какие у тебя красивые волосы! Я завидую, - Осаму несильно тянет за длинные пряди и лукаво улыбается, глядя прямо в зеленые глаза. В этих глазах плещется пламя, вперемешку с диким желанием, ведь Куникида уже не в силах вытерпеть огня, пожирающего его изнутри. К счастью, напарник оказывается либо на удивление понимающим, либо просто испытывает ту же проблему, и аккуратно сползает с сенпая, перетягивая высокого мужчину на пол и усаживаясь сверху. - Хм… А что это тут у нас? — наглые пальцы пробегаются по уже готовой треснуть молнии на брюках и щелкают массивной пряжкой ремня, заставляя Доппо прикусить губу от отчаянно сдерживаемого стона. Если и существует смерть от перевозбуждения, то именно она сейчас дышит заместителю в спину, ведь когда узкая ладонь накрывает его готовый разорваться, до предела эрегированный член, Куникида думает, что умрет от сердечного приступа. - Ай-ай-ай, Доппо-кун, - рука сжимается вокруг основания, и пальцы мягко проходят по всей длине, задевая выступающие вены. - Какой же ты нетерпеливый! Мужчина часто-часто дышит, выгнувшись в спине, невольно толкаясь в ласкающую его руку, поддавшись вдруг происходящему вокруг абсолютному безумию, причиной которого является один несносный бандажист, оседлавший на данный момент его бедра и потирающийся своей же заметной эрекцией о ногу Куникиды. Возможно, правильно было бы его остановить, ведь они все же на рабочем месте и подобное обсценное поведение противоречит всем этическим нормам, но первое же прикосновение влажного языка выбивает из головы абсолютно все мысли. Остается только собрать последние остатки воли в кулак и удержать себя от грубого желания надавить напарнику на затылок, заставляя вобрать член до самого основания. Но Дазаю хватает одного взгляда на искаженное сладкой мукой лицо обожаемого сенпая, чтобы понять, в чем тот нуждается. Каким-то необъяснимым чудом бывшему мафиози удается уместить во рту внушительное достоинство Куникиды и еще плавно двигать языком, доводя Доппо до маловнятных всхлипов и кровавых следов от ногтей на руках. Спустя пару минут активного движения на темном полу и откровенно пошлых звуков, оба мужчины практически одновременно кончают. Finita la comedia! Обладатель созидательной способности загнанно дышит, бесцельно разглядывая потолок, когда на его грудь плюхается что-то тяжелое, на поверку оказавшееся Дазаем. - Доппо-кун… Блондин обнимает напарника двумя руками, прижимая крепче к себе, и вопросительно мычит, утыкаясь носом куда-то ему в шею. - Ты не станешь меня сильно бить, если я скажу, что мой гениальный план сработал? Осаму поднимает голову и смотрит. Чуть умоляюще, но с заметной лукавой искоркой в глазах, как только он может смотреть. Честно говоря, Куникиде Доппо, наверное, впервые за двадцать два года жизни лень вообще что-либо делать, даже думать, поэтому мужчина, вместо очередных заумных нотаций, просто глубоко и нежно целует Дазая в приоткрытые губы, потому что он уже понял, что эта битва с собой им давно проиграна.