Stranger

KOSIKK – The Stranger

      Нет никакой разницы. Сколько ни смотри, картинка всегда одна и та же. Его нежные улыбки, его заливистый смех, его морщинки в уголках глаз и на лбу, его тайные ночные слезы в подушку – все это будет принадлежать только одному человеку. Этого человека зовут не Ким Намджун.       Его зовут Чон Чонгук.       Намджун – чужак в их идеальном, сплоченном, полном любви мире. Он знает, что уже никогда не сможет разглядеть в Чимине того старого, первозданного Пак Чимина, который стоял на пороге их общежития с тяжеленными пакетами продуктов, круглыми румяными щеками, щелочками из глаз и громким «сегодня мы хорошо покушаем, хён!». Теперь Чимин до атомных ядер пропитан Чонгуком. В каждом счастливом или печальном взгляде, в каждом движении скульптурных бедер его отражение. Оно обжигает. Оно угрожает: «Держись подальше, не посягай на чужое, я вижу тебя насквозь».       Когда-то с Чонгуком они, кажется, были друзьями. Кажется, когда-то Намджун был для Чонгука чуть ли не иконой – человеком, чье слово ценилось больше, чем тексты священных писаний. Теперь между ними расстояние шириною в одного невысокого парнишку с улыбчивой мордашкой и миллионом утешений для любого нуждающегося человека в этом мире. Потому что Чимин и комфорт – это слова-синонимы. Почему одни награждены привилегией его присутствия в их жизнях, а другие – Намджун? Даже на того же Тэхёна, который висит на своем ненормально лучшем друге день и ночь, Чонгук почти не смотрит косо.       Может, потому, что ни один из них не хочет от Чимина того же, чего хочет Намджун?       Пожалуй, Чонгук все-таки не дурак. И он правда видит насквозь. От его пытливых глаз Намджуну никуда не деться, и он чувствует себя никчемным воришкой, когда снова ловит себя на том, что слишком залюбовался прекрасным танцем, в котором прекрасное тело Чимина кажется и вовсе абсолютом – всего. Самой жизни в ее космической сути. Да, наверное, для Намджуна, все то, что в Чимине, и есть жизнь.       Ему хочется убивать себя в каждой новой строке, чтобы все его песни стали одним сплошным душевным суицидом, чтобы, когда он дочитает или допоет, его разорвало на части, а вместе с ним и эти бесполезные, больные чувства. Намджуну видится, будто студия – это склеп с его личными скелетами, которыми кишат шкафы их общего жилища. Тут до той степени одиноко, что впору бы заговорить с компьютерами и микрофонами, хотя бы им пожаловаться, а потом удалить к чертовой матери все демо, засунуть в шредер исписанные бредом десятки листов бумаги.       - Ох, хён, ты вообще собираешься уходить? Или здесь заночуешь? – Руки, бесцельно валяющейся на столе, касается теплый фарфор. Он действительно сидит здесь уже добрых четыре часа, а из результатов – какая-то неклеящаяся ересь с вкраплениями ереси ницшеанской, которая Намджуну в последнее время особо симпатична.       - Еще полчасика. Спасибо за кофе – как всегда, лучший. – Даже если бы на вкус он был как пара старых ботинок, все равно – лучший. Потому что это «лучший» относится совсем не к приевшемуся напитку с пониженным содержанием кофеина.       - Тогда я подожду, пойдем вместе. – И Чимин располагается на небольшом диванчике, почти мгновенно утыкаясь в экран смартфона. Яркость нарочно почти на минимуме, как будто он боится, что его лицо отразит все, словно полотно проектора. Не догадывается, что ли, что его смущенные улыбки и приглушенные смешки говорят сами за себя. Намджун даже спиной чувствует, будто их там двое. Не скрыться и в собственной студии.       Справляется он за пятнадцать минут, но трубить об этом не спешит. Поворачивается тихо и наблюдает: за этими улыбками, за этими смешками, за тем, сколько же в Чимине всего чудесного, сказочного, драгоценного. Думает о том, как хотел бы лишь на секунду прикоснуться, лишь на секунду побыть «своим», и чтобы улыбались, пели, танцевали, дышали для него. Думает, что сейчас как никогда хочется наломать дров, испортить все себе и им тоже. Пока Чимин сидит и флиртует с экраном смартфона, Намджун собирается выдернуть его из мягких пальцев и эти пальцы поцеловать, показаться самым отбитым на свете идиотом, быть высмеянным и ненавистным. Но хотя бы замеченным.       Потому что Чимин не замечает, как Намджун прожигает его взглядом уже минут десять, даже когда тот издает нелепый кашель.       - Можем идти, Чимин-а.       Оставаться с ним наедине не просто неловко, это по-настоящему невыносимо, его общество для Намджуна сродни путешествию по стенкам опиумной трубки: Чимина достаточно один раз вдохнуть, чтобы забыться. Особенно, когда его макушка упирается тебе в подбородок, потому что он повисает на твоем предплечье, как маленький ребенок, которого забирают из детского сада. Когда его тепло слишком близко, когда он даже не хватается за телефон в кармане джинсов, когда кажется, будто никакого Чонгука в его жизни нет.       - Хорошо поработал, хён? – Смотрит Чимин тоже опасно, делает вид, что ему на самом деле интересно, как там творческие успехи их лидера, заранее награждает за них легкой улыбкой, которую только он один на целом свете умеет производить. Улыбкой, которую нельзя воспринимать всерьез, на губах, которые нельзя целовать.       - Не очень, если честно. – Вздох, потому что «я не мог сосредоточиться, думал о тебе, о том, что ты не мой». И вымученная улыбка, с которой Намджун треплет по волосам. – А ты? Уверен, наш Чимин-и очень хорошо постарался.       В общежитии Чимина встречают крепкие руки, обвивающие талию, очерчивающие границы территории личных владений, за которые чужакам переступать нельзя. Это на людях Чонгук строит из себя недотрогу и колючку, а как только двери закрываются изнутри, становится для любимого хёна и укрощенным львом, и пушистым зайчонком. Намджуна тоже встречают – глаза. Принадлежащие, что неудивительно, тоже Чонгуку. Он говорит только пресное «с возвращением», но слышится в нем гораздо больше: «Если я узнаю, если я хоть что-нибудь узнаю, мне будет плевать на то, что мы оба торгуем рожами».       Так, возможно, было бы даже лучше. Ощутить боль, ощутить себя человеком, в конце концов, а после ходить разукрашенным. Это отдаленно смахивало бы на жизнь. Это могло бы дать шанс на обретение маломальского смысла. Но этого не будет. Намджун знает. Подозревает, что Чонгук знает тоже. Они же как сумасшедшие, запертые в психушке, где сверхидея, провоцирующая обострение, и успокаивающее – одно целое. Их милый непросвещенный Пак Чимин.       В ту ночь за его противозаконные мысли отвечал только Чимин. Намджун просто так и не дождался Чонгука в их комнате, зато слышал протяжное «Чонгук-и» из зала, потому что не спалось совершенно.       Можно привыкнуть, если попытаться. Рушить Намджун ничего не собирается. Ему и без этого хватает внутренних конфликтов, он, чего греха таить, устал испытывать вину, угрызения совести. Лишь за то, что он существует. За то, что он бросает тень на их солнечное влюбленное благополучие. За то, что он вот такой чужой, ненужный, лишний постоянно о себе напоминает. Намджун устал представлять себя на месте того, кого Чимин так глупо и самоотверженно любит, чьи сказанные в ярости слова ранят настолько, что на утро глаза, которые должны сиять для потерявших надежду, исчерчены красным. А потом объятия, поцелуи, секс и снова клятвы со сроком в вечность.       Наверное, именно так и выглядит любовь. А не то, чем страдает Намджун, вымещая досаду на ни в чем не повинных голых листах и хиленьких клавишах синтезатора.       Чтобы работать, держаться на плаву, нужно спать. Хотя бы раз в несколько дней полноценно высыпаться, не забивая несчастную голову размышлениями о новом потрясающем сэмпле, попавшемся на просторах интернета, о выборах в США, отросших корнях волос и оголенном плече Чимина в их адски сложной хореографии. Это плечо – самая любимая фантазия его одиноких губ.       - Гукки еще не вернулся с тренировки? – Чимин входит без стука, потому что, по сути, это и его комната тоже. Не каждый же раз мучить себя неудобным диваном, когда есть довольно неплохая, по праву принадлежащая Чонгуку, кровать. Можно привыкнуть ко многому. Даже к недвусмысленному шевелению под воздушным одеялом, когда они будто бы спят вместе. Намджун благодарен как минимум за то, что ведут они себя тихо. Иногда он думает, что стоны были бы лучше, чем самодовольная физиономия Чонгука с утра.       - Еще нет. Видимо, не хочет подвести Рейна-сонбэ, – отвечает Намджун, вглядываясь в темноту, в которой Чимин стягивает футболку и ныряет в еще холодную постель, чтобы согреть ее для одного человека.       - Спокойной ночи, хён.       Слишком поздно даже для такой важной тренировки, думается Намджуну, и Чонгук точно уже не вернется этой ночью: у него бывают свои дела. А эта ночь уже не будет для Намджуна спокойной.       Потому что рано или поздно белоснежных листов, исписанных ницшеанской ересью, становится мало. И больше нет сил оставаться чужим, когда до счастья один ярус кровати. Пусть даже такое счастье ненастоящее.       - Чон… хён? – Чимин вдруг сжимается, отодвигаясь поближе к стене. Замирает, проглатывая дыхание, рассматривает дрожащий в сумраке силуэт. Он не боится, только чувствует, как боится Намджун. – Если Чонгук придет…       - Он не придет. – Звучит так, словно он сознается в убийстве, и это смешит расшатавшиеся нервы и пугает одновременно. Единственное успокоение впереди, Намджун проводит ребром ладони по его щеке и невесомо касается пальцами плеча. – Ты же знаешь, что я всегда буду рядом?       - Знаю. – В этой правде Намджуну нужно утонуть и замерзнуть, чтобы отдать свой кусок деревянной обшивки Чимину, ведь только так ему удастся спастись, чтобы построить любовь с Чонгуком и «сердцем океана» на шее.       - Я тебя поцелую. – Скомкано, неуверенно, смехотворно – как и все, что он делает и думает. Но все равно трогает желанные губы, будто ему позволено. – Можно?       - Поцелуй.       Целует Намджун ровно настолько откровенно, насколько ему позволяет его внутренний отчаявшийся и потерявшийся в самом себе мальчик. Сталкивается своими губами с губами Чимина на пару секунд и отстраняется. О большем даже мечтать запрещается. Он находит под одеялом напряженный кулачок, разгибает его с излишней бережностью и прячет руку Чимина в своей.       - Почему Чонгук?       - А почему я?       Намджун улыбается и слышит, как Чимин улыбается вместе с ним.       Пусть это счастье ненастоящее, но пока Чимин спит, прижимаясь к его груди, Намджун больше, чем просто счастлив.