***
Юри я встретил давно — настолько, что, казалось, это было совсем не взаправду. Помню, что всё вокруг заливало золотом зрелой пшеницы. Помню, что вдали — это было уже вражеской территорией — шумел алый клён. И прекрасно помню, как сжимал живот широкий военный пояс и оттягивал плечо карабин. Помню, что за его спиной стоял высокий фриз. Нет, скорее помесь верховой и фриза. К седлу была приторочена длинная с лёгким изгибом сабля в ножнах — тонкая. Помню, как Юри назвал этот меч. Помню, что ему под самое горло подходил воротник-стойка. И что военная форма Восточных была чёрной с золотом расшитым плетением, что чуть ли не шёлком лежало на плечах. Не могу забыть то, как ему эта форма казалась не к лицу, насколько хорошо ему было без неё. К месту встречи я прикатил на автомобиле. Представитель Восточных был, похоже, верховым. «Кавалерия», — мелькнула мысль. Юри был нечитаемым. Я понравился Юри. Юри понравился мне. Мы должны были договориться об установлении временных границ Элдии с Востоком. Вернее, командование-то уже договорилось. Наша встреча была просто ритуальным фарсом — передача заверенных печатями документов, озвучивание условий и всё. «Всё» случилось потом. Я попросил его: — Покажите мне Ваш меч. Он выглядит весьма интересно. Юри поднял на меня взгляд: что-то сверкнуло. Наверняка моё воображение. Меч назывался «катана». И совершенно был Юри не к лицу. — Я знаю. Потому он всегда остаётся у седла. Пистолет эффективнее. — Как и автомобили против верхового животного, однако восточные, я смотрю, этот факт игнорируют. Если Юри и мог махнуть мечом и разрубить на две ровных половинки, то делал это взглядом. Взмахом ресниц, чернотой глаз. — Для Марле и Элдии, безусловно, это является фактом. Но в предгорьях Востока от автомобилей не будет толку. В любом случае, удивительно, что я не вижу за Вами верхового гиганта. Он был умён. И, чёрт меня подери, безумно красив. Знал, что агрегат за моей спиной — военный трофей, с которого даже гербы не скорябали. А ещё он держался молодцом и избегал смотреть в глаза. Язву про верхового гиганта я принял с улыбкой. Гиганты не трогали восточных, даже если им приказывал сам король Фриц. Там все, как один, каким-то образом останавливали их. Что-то было. Страшное. Словно воплощённая сила первородного гиганта в естественном своём проявлении. Марле, раздирающие наш дом, Элдию, на куски, боялись восточных. Элдия всегда сохраняла с Восточной Империей братские отношения. Мы просили их помощи. Восток сказал, что может принять беженцев в резервации и не пустить к себе Марле. Но он не станет помогать нам в нашей войне. Король Фриц на моих глазах обессиленно опустился на свой трон. Я пригласил Юри в наш, элдийский, театр. А потом повёл в кабаре. Борьба Марле за независимость и территории шла полным ходом. Элдийские города обуяло пламенем, гневом, тем, что их командование звало справедливостью. Восток по-прежнему придерживался политики гордого невмешательства, застолбив себе смачный кусок территорий в горной местности и с выходом к Северо-Восточному океану. Отовсюду звучали лозунги «долой элдийское самоуправство» и «да взовьётся флаг Империи Марле над Астролией!» Астролию, кстати, планировали переименовать после захвата. Дабы окончательно уничтожить следы элдийской столицы. Король Фриц осунулся и посерел. Мой отец отчаянно направлял разрозненные войска. Я думал: пошло оно всё к чёрту. Элдию не спасти. Девчонки кабаре задирали обшитые искусственным пером юбки, распевали песни и размахивали ногами. Это был островок фальшивого празднества для таких вот, как я — плюнувших на всё и вся. Марле были в сотне миль от нашей королевской столицы. Я пил. Юри воплощал собой свою страну, свой мир: полное, преисполненное гордостью, игнорирование. Абсолютный нейтралитет. Некоторая часть королевской семьи считала Восток врагом. Спокойным, дремлющим, хищным врагом. Статным. Я считал своим долгом пробраться внутрь этого врага и взглянуть на него изнутри. Ведь от Юри веяло. В точёной фигуре, в ровной, как палку вставили, осанке, в положенных на колени руках и сомкнутых в тонкую полоску губах было нечто такое, к чему я неосознанно тянул руки. Как потом выяснилось — в буквальном смысле. До мельчайших подробностей запомнил наше первое соприкосновение: восточные не были контактными людьми, а я до зуда стремился всё и всех трогать. Юри поднял руку и схватил меня за подбородок своими запакованными в белые перчатки пальцами. Я пытался его обнять. А в итоге просто пялился. — Так, Аккерман, нагулялся. — По загривку царапнули то ли загрубевшей кожей, то ли тупыми ногтями, воротник натянули и оттащили от моей восточной страсти. Это явно был Фельцман. Меня пошатнуло, и я, похоже изрядно налакавшийся, не справился с управлением и завалился назад. Да, он. Нанятый отцом нянька. Куда ему, военглаве, за дитятком следить? Для этого и был приобретён детина Фельцман. Правда, я ценил его больше отца. Юри поднял на моего бессменного «няньку» взгляд. Потом я услышал, как кто-то сбивчиво, мальчишечьим совсем голосом, тараторит по-ихнему, восточному, и увидел светловолосого мальчугана. Юри поднялся, склонил голову и сказал два слова. Потом, после паузы, — третье. Длинное. — Мои пардоны за Аккермана. Он в детство впадает, когда нажирается. Я лежал, всё ещё повиснув на воротнике, и глядел то на Якова, то на Юри. То на светленького. Хах. Мне казалось, на востоке все брюнеты. Но, боже, Юри был прекрасен. Он ТАК взглянул на меня, размазню налакавшуюся, перед тем как обойти наш столик и вместе со светленьким, суетливым, лопочущем на непонятном языке, уйти. Готов поклясться, что он покраснел. Не светленький, Юри. Всё на зеро — он нервно сжимал свои колени и не знал, куда спрятать взгляд. Голову на отсечение — движение то было резким, испуганным, защитным. Он не собирался хватать меня за подбородок. Но не успел проконтролировать реакцию. Рефлекс. Стремление спастись от объятий. Ой, а когда-то меня мнили человеком с великолепными дипломатическими навыками. С меня сталось бы и с дьяволом договориться. Надо было мне порепетировать перед тем, как идти на это задание. Жаль, при королевском дворце нет курсов противостояния восточному очарованию. Или я попросту исключительный. Элдия с усердием просирала битву за битвой. Мой младший брат взял мой трофейный автомобиль и, разогнавшись, сбросился вместе с ним с обрыва. Сестра — чернявая, как и отец, голубоглазая Адель — ходила бледнее полотна. Наш король, сто сорок пятый Фриц, смотрел шальными серыми глазами, глубоко провалившимися в глазные ямы. В ясные дни из башни астрономии можно было через бинокль увидеть знамёна Марле и дым их передвижных фабрик. Я корпел над военными руководствами с раннего отрочества и не понимал, как, имея в запасе силу девяти полубогов, можно просирать обычным солдатам с карабинами наперевес. Ответ пришёл позже: Марле не были обычными солдатами. Королевская семья дала Марле города и территории, а Марле подняли производство и объявили о независимости. И нет бы Фрицам признать их. Фрицы были горделивыми королями, выросшими на абсолютной власти. Элдийская монархия отказала. А теперь на подступах к Астролии были войска. Более того: из девяти полубогов мы потеряли семерых. Мы просрали. А Восток не мог нам помочь. Или просто не хотел. Мы снова встретились с Юри спустя месяц: полыхал астрольский пригород, наш король сидел на чемоданах, а меня отправили просить Восток об убежище. Когда я покидал столицу, то слышал грохот взрывов. Восточная резиденция была в дне галопирования. Император Востока позволил Аккерманам, Фрицам и ещё нескольким правящим семьям, а также трём тысячам человек укрыться под «тенью вишен». Так они называли положение временного протектората. Фриц сдал Астролию Востоку, и Марле отступили, когда над нашим дворцом взвилось красное солнце. Последняя гордость Элдии оказалась растоптана. Я не знал их языка, но был впечатлён гордым профилем их генерала, что, держа руку на своей «катане», вышел на дворцовый парадный балкон и провозгласил, как я понял, протекторат. Я не знал, почему Марле отступают при виде красного солнца. Мне было уже всё равно. Я эгоистично думал лишь о том, что мне и моим матери и сестре выпало ещё немного жизни. Отец был в ярости. Младший кузен Его Величества орал так, что мрамор пошёл трещинами. Гордость. Со сдачей Астролии, нашей светлой столицы и королевского замка погибала великая Элдия. Причём, считал отец, не имело значения, кому Астролия, нет, Элдия сдалась — Марле или Востоку. Я предпочитал пожить. — Не дай Бог нам жить в эпоху перемен. — Я уж забыл его голос. Это было поразительно: Юри заговорил со мной. Сам. — Что, наследие гордых воинов выглядит настолько жалко? Я не исключал того, что при определённом освещении смотрелся зеленовато. Длинные, белые с рождения пряди жидкостью текли по плечам, я чувствовал себя обессиленным. Моя сестра хворала. Таяла на глазах, глядела в пустоту и не разговаривала. Она потеряла на той войне своего «Посвящённого». Мне было терять особо некого. И у меня не было Силы. Не было Связи. Юри подсел рядом. Спасибо, Господи, что ты знаешь наш язык, мой восточный друг. И будь ты проклят за то, что вы — раса не контактная. Мне же страх как нужен сейчас кто-то материальный, кто не переломится пополам, если его стиснуть в объятиях. Чтобы такие, как я, выживали, им нужна Связь. Связь пробуждает Силу. Человек, с которым такие, как я, связывались, назывался Посвящённым. Глава Аккерманов должен был быть связан с королём. Остальным было желательно повязаться с членами семьи Фрицев. Таким незатейливым способом короли создавали себе прочный щит: повязанные, мы могли голыми руками гризли разорвать. Ну или роту Марлейцев. Адель потеряла своего Посвящённого: сын короля, наследный принц, был убит Марле на подступах к Астролии. Королевская дочка меня не впечатляла. А брат мой потерял надежду и того раньше, самоубившись на моём автомобиле. Отец говорил, что всему виной то, что я белый. Стерильный. Невяжущийся. Брехня. Просто человека моего не было. «Тень вишен» нежила Астролию почти полгода. И первые два месяца я не мог выкинуть из головы то, как, выслушав мой рассказ, Юри накрыл своей ладонью мою. Как сжал пальцами. Кожа к коже — без перчаток. И, чёрт подери, я не мог забыть электрический импульс, прошедшую сквозь всё тело молнию, заставившую меня вздрогнуть. Юри сказал: — Держись. И я держался. — Нельзя сдаваться. Каким образом мне в руку стало ложиться любое оружие, каким образом в движении тело становилось таким послушным и лёгким и куда делся тремор мышц, откуда взялось странное мощное чувство всесилия, я не мог осознать до тех пор, пока у меня не щёлкнуло: в тот день я был в отчаянии. Абсолютно опустошён. Ничей и нигде. И Юри повязал меня с собой. «Держись». Это слово стало магическим и отдавалось в пустеющей голове эхом сердечного ритма. «Держись». Я даже попадал из ростового лука в центр мишени. «Держись!» Я думал, что смогу всё. Свободный от своих погон и военной формы, Юри был ещё прекраснее. У него была шея с хорошо очерченными линиями, у него было просто потрясающе хорошо видно ключицы. У него были красивые запястья. Мы хотели сходить на балет, а я всё выступление пялился на открывшиеся мне ключицы и додумывал то, что ещё было скрыто под одеждой. Воображал себе острые выпирающие коленки и локти. Тугие, как струна, мышцы, ровнёхонький позвоночник, идеально симметричные лопатки. Я был уверен, что Юри прекрасен. Возможно, Посвящённые всегда такими кажутся, а может, я на вспышке адреналина влюбился. От Своего я не отлипал. Отец мой посерел кожей вслед за Его Величеством. Я, сволочь такая, расцвёл, нанюхавшись вишен и тонких ароматов Востока. Впился чуть ли не зубами в Своего человека. Забыл о долгах перед короной, Элдии, обо всём. Буквально: я затащил Юри в переулок и вылизал его прекрасную шею на третий месяц протектората. Он честно отбивался, но попробуй побороть ошалевшего от Связи Аккермана. Хренушки. Даже если ты — его Посвящённый. Даже если он с тобой связан. Это же всё, машина для убийств. Каждый винтик смазан, каждый край заточен. Тут даже их восточная сила прямо в душу глядеть, вынимать взглядом самое сокрытое и тайное, выворачивать наизнанку и мысленно швырять через бедро на подставленную катану было бессильно. Да Юри и не смотрел. Зажмурился, расслабился, а потом скользнул по моему лицу влажными, почерневшими глазами. Ой, нет. Наизнанку вывернул. Клянусь, что видел в его взгляде отражение Пути. Того самого, что был открыт людям Имир, носителям силы девяти гигантов, и о котором мне рассказывал когда-то отец, чуть ли не задыхаясь от восхищения нашим королём. Так вот почему Марле капитулировали при виде знамён с красным солнцем. Я бы тоже на колени рухнул. — Ты повязался с Восточным? Четырьмя месяцами ранее отец проорал бы эту фразу. Ныне он глядел безразлично и равнодушно. — Да. — Ты знаешь, почему Марле отступают при виде их знамён? — Они отступают по той же причине, по которой династия Фрицев уважает и преклоняется перед их знамёнами. — Верно, Виктор, верно... Я навсегда запомнил тяжкий отцовский вздох. — Всё дело в Пути. Эхо битв снова заставило небо над Астролией вздрогнуть. Марле не капитулировали. Лишь отступили. И теперь возвращались. Юри призывали к фронту наравне с остальной кавалерией. Хоть он и был послом. Или я чего-то не знал об их армии. Во второй битве его полуфриз пал. Юри вернулся. В третью я пошёл с ним. Очнулся с тугими перевязями и абсолютно обессиленный. Юри держал мою голову на своих коленях и улыбался, костяшками пальцев касаясь моей шеи у кромки волос. Мне было хорошо. Я чувствовал себя прекрасно. Я надрал Марле задницу. Не за Элдию. Не за Его Величество. Не за чету Аккерманов. За Юри. За то, что они осмелились целиться в него из ружей. Чёрт тебя подери, Виктор, это линия фронта, здесь ВСЕ целятся друг в друга. Чёрт меня подери, я же реализовал себя сполна и был абсолютно счастлив: мой милый Юри был живой и всего лишь оцарапанный. У него была новая верховая. С белой полосой на морде. Ночью он гладил мою шею и жарко, вкусно целовался, хватая за всякие места. Следующим утром я состриг свои жидкие светлые космы. К чёрту их. Вот тебе, Юри, Связь моя, шея моя: хочешь? — души. Хочешь — гладь. Весь для тебя. Императорская семья объявила о снятии протектората. У Элдии был месяц. Его Величество сказал, что мы уходим на остров Парадиз. Кузен Его Величества озверел и потребовал у него сражаться за честь Элдии. Его Величество провозгласил, что устал от войн. Меня как в ледяную воду окунули. То есть, мой Юри погрузится на свою новую верховую кобылу, поправит белую кобуру с оружием на бедре и ускачет в закат, а я — грузись в шлюпку с пожитками и дуй на чёртов Парадиз? Да я всеми фибрами души ненавидел и Парадиз, и перспективу расстаться с Юри. Как Юри всё узнавал, лишь поглядев на меня, я предпочитал не думать. Отец говорил, что Восточные могут видеть Путь. В разной степени и разными способами, но могут. И чем ближе их человек к Пути, тем выше он в социальной структуре. Я был уверен, что Юри был совершенно особенным. Так и было. Он оказался императорским племянником. Он не просто видел Путь. Он мог показать его. Знакомы с этим сосущим чувством, возникающим во время падения? Когда Юри показывал мне Путь, было то же самое. Бесконечное падение. Вечное, первозданное. Абсолютно восхитительное. Я вдруг понял, что Юри прощался. Когда я попробовал протянуть к Юри руку, он выбросил меня в материальную реальность и опрокинул лопатками на подушки: — Не надо. Глаза его были чёрными-чёрными, но постепенно светлели, становились снова карими. «Не надо». Через Путь можно увидеть истину. Путешествуя по Пути, можно узнать о чаяниях и надеждах другого, о его планах, прошлом, будущем... Можно зреть сквозь время и пространство. И я понимал, что можно с помощью Пути делать много, много больше. Путь был всем. Кладезь информации о мироздании. Источник и регулятор всего материального и нематериального, в Пути было начало органической жизни. В Пути имели своё начало все души. Все мы. Мне казалось, что я летел. И что мне вынули все внутренности, прополоскали и запихали обратно. Восточные знали, что было и что будет. Они могли обладать властью над этим миром. Среди всех людей Имир, всех элдийцев это могли лишь наследники силы девяти гигантов. Я вдруг с ужасом осознал, что прародительница Имир получила свою силу именно от этих раскосых богов. Ну или с их поручительства. Если бы Юри не лежал рядом со мной и не гладил пальцами мою ладонь, тыкаясь в шею носом, я бы спятил от обрушившихся на меня знаний. — Как? Как ты живёшь с этим, Юри? И я понимал, что это лишь крупица. Что он пощадил мой бараний прямолинейный и упёртый, как у всех Аккерманов, разум, показав лишь мизерный кусочек. — Так же, как со знанием о том, что наша планета круглая, а Солнце не вращается вокруг нас: это мы вращаемся вокруг Солнца. Знаешь, когда-то одно это казалось людям невероятным божественным откровением. — Почему тогда, Юри? Почему? Я не мог нормально сформулировать ни одного вопроса. Но Юри знал, видел, что я пытаюсь спросить: — Разум людей ко всему этому ещё не готов. Сила, полученная вашей прародительницей Имир, не должна была появляться. Это ещё слишком тяжело для осознания общественным сознанием. Умы людей ещё слишком хрупки и неразвиты. Имир опережала время, она использовала «технологии», которым место через три сотни тысяч лет. — Кто это решает, Юри? — Не мы, Виктор. Не мы. Это решается само по себе. Если хотите упростить в ущерб корректности понимания — временем. Кажется, эту истину я случайно схватил в Пути. Я не хотел расставаться с Юри. Не хотел от него отлипать. Я сам повязал с ним себя. — С тобой всё будет хорошо, Виктор. Уйти на Парадиз — верное решение. Элдия использовала то, к чему мир не был готов. Она не выживет, как ни борись. Это время требует Марле и технологии, основанные на сгораемом топливе. Я прошу тебя, Виктор, послушай меня. Ваш король тоже видит Путь. Он предпримет всё возможное для того, чтобы исправить ошибки Имир и тех, кто открыл ей Путь. — Я не смогу без тебя. — Сможешь. — Нет. Я связан с тобой. — Виктор, прошу... ты должен держаться. «Держись». Господи, Бог ты мой, Путь ты мой, Юри, я исполню любое твоё желание. Только будь рядом, будь ближе. Он гладил меня по щеке и улыбался, глядя так потрясающе, что я едва не разрыдался: — Даже если меня не будет рядом, ты сможешь жить, помня меня своим сердцем.***
Когда Марле вошли в Астролию, никого из элдийцев в городе не было. Над дворцом не развевалось ничьего знамени. Вместе с нами на корабли погрузилось и несколько Восточных семей. Они не вернулись в свою страну, предпочтя остаться с теми, кого полюбили за эти полгода. Король Фриц использовал свою силу, чтобы стереть всем элдийцам память. Оставшиеся с нами Восточные и моя семья были категорически не согласны. Я помнил слова Юри. Не мог их забыть. «Король Фриц сделает всё возможное, чтобы исправить ошибки Имир и тех, кто открыл ей Путь». Я удерживал сердцем растянувшуюся на сотни миль нашу утончившуюся Связь. Я лелеял её и в мыслях обращался к Юри, не зная, может ли он чувствовать меня по-прежнему. Некоторое время я верил, что, ведомый этой Связью, с голыми руками перелезу через три стены, пробегу десятки миль, рухну в море и переплыву его. Я почти рванул навстречу: Связь из тонкой нити превращалась в тугую натянутую пружину, стремящуюся рвануть и дёрнуть. Протащить через земли и моря. И в тот момент она оборвалась. Меня как попустило и уронило о землю. Было очень больно и очень пусто. Мне словно на секунду приоткрыли щёлочку к Пути. Я верил, что это было последнее, что отважился передать мне Юри. Он не пошёл со мной не из-за долга остаться подле Императорского двора. Он не пошёл, не поплыл, не остался рядом потому, что видел свой Путь. Юри умер. Его лёгкие были поражены «смертью» и слабели день за днём. Юри знал, что будет бессилен перед болезнью, где бы ни был. Как бы ни пытался — она настигнет его и перекроет кислород. Он не хотел умереть на моих руках, оставляя осознание неопределённости и сомнения в правильности выбора: я бы винил себя за то, что потащил его на Парадиз. Я бы думал, что, останься он с Восточными, он бы нашёл врача, что смог бы его спасти. Я бы винил себя. Юри видел Путь. Юри знал, что это ненадолго. Юри правда любил меня. Последнее, что я ощутил в тот миг, когда Связь оборвалась, было его желание. Голос, который я слышал не ухом, а всем своим естеством, каждой мембраной тела, каждым уголком сознания: — Держись, Виктор.***
Где-то в глубине души я верил, что Юри меня терпеливо ждёт. Что, когда я последний раз закрою глаза, то почувствую тонкий аромат Востока, увижу Юри, он улыбнётся мне и протянет руку. Что я буду с ним. Но только если буду держаться. Я держался. Погляди на меня, Юри. Во что превратился Рай на Парадизе, не смотри. На Подземный город, на моих рано почивших детей, на внуков, превратившихся в убийцу и пропащую девушку, не смотри. Не думай о них, мой милый, любимый Юри. Не веди взглядом в сторону Культа стен, лжеФрицев, истинных Фрицев, спрятавшихся в тьме тараканьей под фамилией Рейсс. Это ведь не то, что ты хочешь видеть? Не гляди на то, что осталось от Восточных, пришедших сюда с нами. Не гляди на то, как сжигают книги и уничтожают знание. Как мир катится в тартарары и захлёбывается спёртым, тухлым воздухом. Гляди только на меня, Юри. Я же молодец. Я держался. Как ты и сказал. Долгие, долгие годы, Юри. За одним из внуков закрылась дверь. На подоконнике стоял цветок. Я глядел потускневшими глазами куда-то в сторону серого обрывка неба. Я сделал всё так, как ты сказал. Держался. И даже верил в то, что решение, принятое Фрицем, было верным. Уже старик, а не могу забыть: мир ещё ни к чему не готов. Всё это такое личное, Юри. Такое наше. Я знаю, что никому не должен пересказывать наш разговор. Не для этого ты показал мне Путь. И вытолкнул меня тогда для того, чтобы я не увидел твоей болезни. Я же мог, Юри? Мог? Мог. Мы же связаны. А ты знал, что я смогу. Спасибо, что верил в меня. Я слово сдержал. Теперь могу расслабиться. Закрыть глаза. Не видеть обрывка серого неба. Я чувствую тонкий флёр Востока. Так пахнет вишня. Так пахнешь ты.