Welcome to my Hotel Suicide
Жизнь кончена в тридцать лет — почти как у князя Болконского. В общем, почти смешно, что он чувствует себя в таком отчаянии при всех внешних атрибутах успеха: любящая семья, дети, работа в хорошей компании, учёная степень и преподавание в вузе. Да, но кто он? Никто. Никто для себя и всех. Бессмысленная и бесконечная гонка. В жизни больше нет важных дней. Все дни жизни абсолютно неважные. Нечего ждать. Не на что надеяться. Остается ждать и медленно ползти к старости и неизбежному концу — и всё. Но ведь можно ускорить процесс, обгоняя всех! Один лишь шаг вперед! Он подходил ко краю, смотря вниз и чувствуя страх высоты. Дрожь в ногах освежала голову, заставляя встрепенуться и продолжить работать дальше — но ненадолго, нет. Нужна была долгая пауза, время и место, чтобы остановиться, посмотреть на себя со стороны. Хорошо. Пусть так. Место будет готово, если ты сам готов. Представьте себе отель. Отель "Суицид", здание в сто этажей посреди огромного грязного серого города. Дом, на фасадах которого вместо окон — двери. И из каждого номера дверь, ведущая в пустоту. Возможность уйти ото всех проблем, и решённых, и будущих, раз и навсегда. Шаг — и всё. Но он знал, что не сделает его, поскольку там, помимо спасительного выхода в вечность, предстанет перед глазами захватывающая дух высота, свист ветра, трепет голубиных крыльев. Голова закружится, ноги подкосятся, ослабнув — и он упадёт камнем вниз. Упадёт, а не гордо шагнёт прочь, как хотел. Нет, эту дверь ему не открыть. Слишком труслив даже для последнего шага. Ничтожество. Жалкий. Но можно ведь поступить ещё проще: он делал так, и здесь никто не будет удерживать его и хватать за руки. Полоснуть по венам, дождаться потока крови. Главное — найти лезвие поострее. Здесь что угодно к вашим услугам! Лезвие для опасной бритвы? Набор ножей? Он оценил их, окинув взглядом, и выбрал то, что было длиннее и тоньше, наточенное так остро, что могло бы рассечь ворсинку пыли, опустившуюся с потолка. Он полоснул вдоль предплечья ещё над ванной, одетый — так не терпелось доказать себе, что он чего-то стоит. Порез был сперва тонкий, как волос, и было почти не больно, ничуть не больнее слов "Пошёл вон из моего кабинета" или "Сожалеем, для вас нет места в этом году". Затем ещё раз, и ещё, а затем сильнее, нажимая на нож. Но если ты хочешь быть серьёзен, дело стоит доводить до конца, верно? Он принялся за другую руку, правую, с которой дело шло не так гладко, и полосовать которую приходилось вновь и вновь. Голова закружилась, а кровь потекла сотней капель вниз, бежала небольшим ручейком по локтю, замочив край закатанного рукава. Он лёг в ванную (просто потому, что хотелось лечь хоть куда-то), но так и не верил, что предприятие постигнет закономерный успех, хотя было уже приятно. Но кровь текла, и вскоре тело ослабло, сползая вниз, а глаза закрылись. И он почувствовал, что падает. Надолго. Навсегда.***
Но падение было неожиданным и очень жестким, спиной о холодную землю, и болезненно отозвалось в лёгких. Наш герой с трудом вдохнул прохладный воздух и закашлялся от неожиданного чистого холода в груди. По одной чистоте этого воздуха и наполненности его слабым запахом травы он понял, что находится далеко от города, на природе, после чего повернулся, осматриваясь вокруг, и, опираясь на локоть, с трудом поднялся. Голова кружилась, но в целом картина стала ясна. Ничего идиллического в ней, конечно, не было. Промозглая погода, похожая на осень или раннюю недружелюбную весну, почти сразу заставившая его поёжиться, холодная мокрая трава, ничем не примечательный пейзаж в серо-зелёных тонах. Реденький берёзовый перелесок виден был вдалеке, а вблизи — высокие кочки, оплетённые сухой травой, отдельные кусты ивняка, небольшие холмы — одним словом, сухое болото. Сзади и вовсе одно бескрайнее чистое поле. Ни тебе покосившихся столбов с повисшими чёрными проводами, ни широкого оголовка водонапорной башни, ни элеватора, ни ажурных конструкций ЛЭП... Ждать было нечего; он встал и торопливо, поскольку успел замёрзнуть, направился к ближайшему холму с единственной пришедшей в голову целью — осмотреть окрестности; шёл торопливо, спотыкаясь о топорщившиеся куски дёрна и кустики невысокой зелёной травы, что тут же приучило смотреть вниз, под ноги, а не по сторонам, тем более что почва становилась влажнее и болотистей. Место казалось странно знакомым — или давно забытым. Как будто он был здесь не раз, но давно, ещё в детстве, или во сне. Отдельные черты всплывали из тёмных глубин памяти, все эти высокие шаткие кочки и редкая поросль ивы и старой черёмухи, и даже сами холмы; но ближайший из них на поверку оказался пятном более светлого цвета, второй — отражением в луже, а третий, самый высокий — далёким, будто за километр или два. Перспектива плутать в темноте на болоте не слишком приятна, но выбора уже не было, и из-за однообразия местности он даже не мог сказать, откуда точно шёл, ведь почти всё время надо было обходить чёрные лужицы этой топи, опасные ямы, следить, чтобы ноги не увязли в скользкой тине среди травы. Ветер, не слишком-то сильный, к счастью, но обволакивающий прохладой, подгонял вперёд, равно как и сумерки. Цвет неба из просто серого переходил к горизонту в сиреневый и фиолетовый, чем выше, тем темнее. Тишина нарушалась, помимо шороха сухостоя, вскриками местных птиц, шорохом мелких мышек. Пару раз квакнули жабы, а может быть, чавкала вода в прогалинах. Он пробирался вперёд — предприятие бессмысленное и пустое — и старался не думать о ближайших перспективах, поскольку те были, в общем, до скрипа в зубах прозаичны и все ясны: развернуться назад, добраться до населённого пункта и сообщить о себе родным. В промежутке между первым и вторым пунктами алгоритма придётся, к тому же, идти пешком по кромешной тьме не менее нескольких километров...