Синдром Хибари Кёи

Люди устают от всего на свете, и особенно быстро от того, что им больше всего нравится.(c) Джордж Бернард Шоу

Раз в сутки Хибари часов на пять проваливается в сладкое чёрное ничто. Большего он себе позволить не может, меньше – бывает. Дино говорит, что он трудоголик и ему нужно отдохнуть. Так и говорит: – Кёя. Ты заработался. Ты скоро сойдёшь с ума. У тебя синдром менеджера. Хибари что-то мычит в ответ. Что-то похожее на: «Я не менеджер», «Ты не доктор» и «Иди нахер, Каваллоне» – У тебя синдром эмоционального выгорания, Кёя. Это может привести к синдрому Кароши. Ты знаешь, что такое синдром Кароши? Это смерть от переутомления. Такое сплошь и рядом бывает с японцами – в год погибает до шестидесяти человек. Кёя, это не шуточки, ты меня слышишь? Ты хочешь умереть от переутомления? Кёя. Кёя! Кёя! Кёя засыпает под этот почти приятный гул, и телефон выпадает из разжатых пальцев, он лежит на соседней подушке и всё бубнит в пустоту голосом Дино. Орёт, что нужно обдуманно распределять нагрузки и проще относиться к работе. Ревёт и зовёт его по имени, но Кёя уже не слышит и спит, не видя снов. – Привет, Хибари. Да, знаю, разбудил. У нас проблема. Можешь приехать? Милаццо, гостиница Ла Буссола у гавани. Номер 21. Ага. Ждём. Голос у Гокудеры уставший и нервный. Кроме него в трубке кто-то тихонько ревёт и всхлипывает. Гокудера рявкает на этого кого-то и обрывает связь. На часах 3:15. За окнами чудесная тёплая сицилийская ночь. Хибари ненавидит Гокудеру, ненавидит Сицилию и ненавидит, когда его будят. На целые сорок пять минут раньше запланированного. Он берёт с тумбочки белый пластмассовый пузырёк, встряхивает его и высыпает на ладонь ярко-красные продолговатые таблетки. Заглатывает целую горсть. Это дарвоцет. Закрывает глаза, считает до десяти и встаёт. Это синдром гиперответственности. В подземном гараже его ждёт дюжина трёх- и четырёхцилиндровых малышек. На ходу натягивая кожаные перчатки, Хибари, слушая эхо собственных шагов, отражающееся от стен, медленно идёт вдоль ряда мотоциклов, идеальных и блестящих, словно вчера купленных. Новеньких и прекрасных. Красная Бенелли Торнадо, на которой Хибари ещё ни разу не ездил, потому что это подарок Каваллоне. Пошлый. Пижонский. Да ещё и красный. Серебрянная Мото Гуцци Стелвио. Первая самостоятельная итальянская покупка. Три таких похожих снаружи, но таких разных внутри чёрных как ночь Сузуки Бандита разных годов выпуска. Красная красотка Сузуки Хаябуса. Не пошло-красная, а кроваво-красная. Хибари знает толк в этом цвете, как никто другой. Две Ямахи СуперСпорт – белоснежная и тёмно-синяя. Кавакаси ниндзя. Зелёная и свежая, как Грэнни Смит. Рыжая Хонда файрблейд. Золотистая Априлла Фактори. И конечно же детка, которой Хибари решает подарить сегодняшнюю ночь – быстрая и дорогая, как сам дьявол, тёмно-серая МВ Августа Корса Корта. Хибари тянет за собачку на молнии и застёгивает чёрную куртку до подбородка, одевает мотоочки с кислотно-жёлтыми линзами и седлает мотоцикл. Корса Корта под ним вибрирует и рычит. Это приятное чувство – меньше, чем возбуждение, больше, чем желание. Это его маленький фетиш, почти больная тема. Хибари любит мотоциклы. Хибари кажется, что он уснёт прямо сейчас – прямо на Корсе Корте. Милаццо встречает его занимающимся рассветом и приятным прохладным ветром с моря. Совершенно нелепые тощие пальмы в кадках перед маленькой песочно-жёлтой Ла Буссолой лениво помахивают жидкими лапами. Что Вонгола забыла в этом четырёхзвёздочном убожестве? Хибари оставляет мотоцикл у входа и толкает стеклянную дверь. Внутри гостиница выглядит лучше, чем снаружи – бело-шоколадная, современная, но уютная. Скучающий на ресепшене прилизанный паренёк с большими карими глазами, вздрагивает, выпрямляется по стойке смирно и пялится на Хибари, как на только что вломившегося в банк грабителя, потом вдруг спохватывается и мямлит: – Господин… Сеньор… Хибари взглядом приказывает ему заткнуться и просто поднимается наверх. В двадцать первом номере темно и прохладно. В тишине урчит кондиционер. Кто-то где-то продолжает хныкать. Хибари находит Гокудеру на небольшом балконе. Гокудера курит, и бездумно смотрит куда-то на серую улицу. С балкона виден кусочек моря. Из-за очков оно зелёное. Из-за них всё вокруг жёлто-зелёное. Глаза у Гокудеры в темноте тусклые, совсем прозрачные. – Там Ламбо, – бурчит он. – И дохлая проститутка. Хибари вопросительно вскидывает брови. Гокудера сплёвывает куда-то за балкон. – Подцепил шлюху, а та была под крэком или ещё под чем и сдохла. Малолетний дебил. Это была одна из шлюх урода-Рико. Все в гавани видели, как она уходила с этим мелким придурком. Рико обязательно повесит её смерть на нас. У него хорошие шлюхи. И ему нужен только повод, который дебил-Ламбо ему любезно предоставил. Дебил-Ламбо – малолетний бабник. У него есть базука, и он не обладает никакой властью. Одноглазый урод-Рико – сутенёр почти всех Сицилийских девочек. У Рико есть определённая власть. Молодой зеленоглазый Гокудера – негласный сутенёр всех итальянских девочек. У Гокудеры абсолютная власть. Неужели он не может решить эту проблему сам? – Зачем я здесь? – сухо интересуется Хибари. Гокудера стряхивает пепел в темноту. – Нужно что-то сделать с телом. Хибари сдвигает мотоочки на лоб, захватывая чёлку, и молчит. Это какой-то абсурд. – Я здесь, потому что ты не можешь закопать шлюху? Гокудера пожимает плечами и как ни в чём не бывало отвечает: – Типа того. Указательным и большим пальцами он отправляет тлеющий окурок в полёт через улицу, потом поправляет своё бесчисленное множество колец. – Ты здесь, не потому что я не могу закопать шлюху. А потому что я не знаю, где это лучше сделать. Потому что это шлюха Рико, и сдохла она под Ламбо, в котором всякой хуйни чуть ли не больше, чем в ней самой было. – Это не моё дело. – Это дело семьи. И твоё тоже. – Нет. – Это не «кто-то там». Это Ламбо. И только ты знаешь, где мы можем это сделать. Гокудера не врёт. Только Хибари знает, с какой стороны острова можно сбросить тело в воду, и в какой провинции его потом во время прилива вынесет на берег. В какой подворотне можно устраивать перестрелку, а в какой нет. Чьи тела можно сжигать, чьи лучше топить, а чьи закапывать. Кого лучше расчленить, а кому отрезать голову. Где хоронить драгдилера, проститутку, торговца оружием, вора. Где и чему место на этом острове. Хибари отвечает за дисциплину этого гнилого местечка. Хибари очень ответственный человек. Воздух пахнет морем и ментоловыми сигаретами. Ламбо продолжает хныкать. На бледной мёртвой девушке кружевной чёрный лифчик и больше ничего. Её глаза ненатурального фиалкового цвета вытаращенные, как у жабы. Жирная подводка вокруг них размазана так, что стрелки стекают к вискам. Она смирно лежит на полу, разбросав руки, похожие на варёные спагетти, в разные стороны и смотрит в потолок, словно увидела там что-то страшное. Её ярко-красный пухлый рот перепачкан белой пеной и жидкой блевотиной. Ещё пару часов назад она была вполне симпатичной брюнеткой с идеальным золотым загаром и большой грудью. Сейчас она просто кусок бледного мяса весом примерно пятьдесят килограмм. Плюс не менее четырёхсот грамм силикона. Ламбо в одних трусах сидит на расправленной широкой кровати, обхватив колени руками, и раскачивается туда-сюда, как ребёнок больной аутизмом. Он уже не ревёт, только часто всхлипывает, его глаза опухли и покраснели, а волосы, слипшиеся от пота, прилипли к шее, вискам и лбу. Гокудера нервно притопывает ногой, пока Хибари хмуро оценивает ситуацию. – Ты на машине? – Угу. После этого Ламбо взрывается воплем: – Только не говорите Цуне! Пожалуйста! Моя семья не должна узнать! Нет! Этого не может произойти! Только не говорите! Гокудера скороговоркой выдаёт такое количество итальянской брани, что Хибари не успевает всю её различить и перевести. Ламбо вздрагивает от звонкой пощёчины и затихает. Хибари поправляет перчатки. Гокудера сегодня на какой-то винтажной развалюхе Альфе Ромео. Маленькая, цвета перезревшего баклажана, она похожа на квадратный утюг. Узкая, низкая и неудобная. В такой было бы невозможно потрахаться, не вывихнув себе чего-нибудь. Хибари понятия не имеет, почему крутая мафия ездит на таком драндулете. Возможно, потому что не такая уж она и крутая, но Хибари склоняется к варианту, что Гокудера просто не разбирается в машинах. Каваллоне, например, разбирается. В его тачках всегда удобно – ехать, спать или трахаться, неважно. Каваллоне вообще много в чём разбирается. В багажнике доисторической Альфы Ромео места вообще нет. Заталкивая туда шлюху, Хибари точно слышит, как что-то у неё там в области ключицы хрустит. И в области щиколотки тоже. На резких поворотах и выбоинах в загородной старой дороге, тело подпрыгивает и глухо стукается о крышку багажника. Дино говорит: – Кёя. Передоз это не шуточки. Если тебя интересуют стимуляторы, конечно. С этим надо осторожнее. Сначала тебя просто знобит, кидает то в жар, то в холод. Очень хочется пить, всё во рту пересыхает. Кёя, ты меня слушаешь? Кёя слушает. Гокудера орёт на какого-то амбала, который плохо копает. Чудесная сицилийская ночь уступает дорогу чудесному сицилийскому утру. – Потом тебя начинает слегка подташнивать. Голова кружится. Сначала это чем-то походит на сотрясение мозга. Разница только в том, что головой ты не обо что не бился. Озноб усиливается, и ты начинаешь дрожать. Ты дрожишь и не можешь понять, где ты и что происходит: сидишь ты или стоишь, где пол, а где потолок, день сейчас или ночь – ты полностью теряешь координацию и двигаешься, как идиот. Потом начинает болеть сердце, и вот тогда уже пиши пропало, если ты не успокоишься и не выпьешь какой-нибудь психолептик, ты точно умрёшь. Это последний этап, когда человека ещё можно самостоятельно, без помощи врачей, спасти. Потом сердце начинает колотиться, как бешеное, тебе становится трудно дышать, в груди всё завязывается в узел. Желудок, скорее всего, не выдержит, и тебя вырвёт, ты потеряешь сознание и всё. – И всё? – И всё. У вас там у кого-то передоз? – Уже неважно. – Кёя. Я переживаю. – Не о чем. – Точно? – Точно. Когда они едут назад, от Гокудеры пахнет землёй и потом. Он закуривает сигарету и достаёт мобильный. Курить, вести автомобиль и разговаривать по телефону одновременно у него выходит естественно и непринуждённо, будто именно так и надо. Хотя это немного и нарушает дисциплину. Хибари вытаскивает из кармана маленький бутылёк и вытряхивает всё его содержимое на ладонь – всего две круглые розовые таблетки. Не раздумывая, глотает их. Это оксикодон. Гокудера говорит Ламбо, что проблема устранена, но если тот снова выкинет что-нибудь подобное, он лично отрежет его маленький член и засунет в какое-нибудь отверстие его же тела. Итальянская ругань звучит грязно, но безумно красиво, и Хибари, засыпая в этом трясущемся баклажановом недоразумении, улыбается и впервые жалеет, что Каваллоне такой воспитанный. *** На утреннем рейсе Палермо-Афины подают макаронную запеканку с томатами черри. Вечером, когда летишь обратно, рис с мясной подливкой. На следующий день Катания-Нью-Йорк – мясо, нашпигованное овощами. На обратном пути – морской язык в тесте и печёный перец. Откуда-то-Франция – ростбиф, сыр Бри и фрукты. Франция-Куда-то – маринованные медальоны из говядины со спаржей и фасолью. Откуда-то-Куда-то – сырный омлет и блинчики с шоколадом. Кто-то постоянно просит мусульманское меню, иудейское или индуистское. Неважно куда и в каком классе ты летишь. Кто-то обязательно нудит и требует фруктовое меню, вегетарианское обычное или веганское, меню для диабетиков, для страдающих ожирением, для младенцев и детей. Кто-то не хочет видеть в своей еде клейковину, соль, жир или молочный белок. Люди страшно капризные существа. Хибари ненавидит самолёты, если они не частные. Если на борту хотя бы больше одного пассажира. Потому что у кого-то обязательно аллергия на орехи или мёд. Или на креветки. Или на отруби. Или чёрт знает на что ещё. Потому что на любом рейсе непременно найдутся ововегетарианцы, иудеи или дети. Хибари пьёт виски и вермут, джин и мартини. Плохие и хорошие, качественные или отдающие кислятиной. Это издержки работы. Постоянные перелёты. В четыре часа ночи он висит в ясном тёмном небе, где-то посреди тихого океана. Каваллоне в это время дома, у него примерно час дня, и небо солнечное и голубое. Хибари включает гарнитуру и в неё врывается бодрый голос Дино. На расстоянии в девять часовых поясов он совершенно такой же, как если бы сопел тебе что-то утром в шею. Вообще-то в самолётах нельзя говорить по телефону. Все это знают. Никто не знает почему. Просто нельзя. Как нельзя, например, в детстве мучить кошку или рисовать на обоях. Почему? Просто нельзя. Кто-то скажет, что телефон может помешать работе электроники самолёта, его GPRS-навигации или радиосвязи. Но это не правда. Риск вступления мобильника в связь с работающим оборудованием самолёта никому не известен. Ни одни учёные не могут доказать воздействует ли телефон на электронные устройства стальной птицы. Всё в порядке. Можно звонить домой. Спроси у мамы, как она себя чувствует, что ел твой пёс на завтрак, как там твои розы на клумбе, разбитой под окнами у дома. Позвони своему парню и узнай насчёт его утреннего стояка. Нет. Нельзя. И знаете почему? Потому что люди, окружающие вас, не хотят это слышать. Потому что старый толстяк хочет проспать все четыре часа перелёта, накрыв шёлковой синей повязкой в горошек свои больные катарактические глаза. А твоя соседка справа хочет спокойно почитать дурацкий роман в яркой бумажной обложке, или глянцевый журнал, или сделать запись в ежедневнике. А симпатичный японец в приталенном чёрном костюме спокойно выпить и что-то там посмотреть по маленькому телевизору, вмонтированному в спинку кресла. Люди не хотят ничего знать о твоей собаке, твоём парне и вообще о чём-либо, что их не касается. Именно поэтому нельзя говорить по телефону в самолёте. Именно поэтому в большинстве самолётов нельзя курить. И брать с собой домашних животных. Но это не означает, что этого никто не делает. – Когда ты будешь дома, Кёя? Где ты? – В самолёте. – В самолёте? Это очень опасно. Не звони мне больше из самолётов. Если каждый пассажир вздумает позвонить кому-то на землю, все приборы в кабине пилота затрещат, пилоты перестанут друг друга слышать, и самолёт взорвётся. Так что больше никогда так не делай. – Неправда. – Что значит «неправда»? – Ничего не затрещит и не взорвётся. – Все равно это очень опасно. Дино разговаривает с ним, как с маленьким. Хибари скоро уже стукнет двадцать семь, а Дино все равно втолковывает ему всё, как несмышлёному ребёнку. Хибари это бесит. Хибари привык. – А знаешь, чем я сейчас занят? – озорно спрашивает Дино-через-девять-часов. – Понятия не имею. – Мы с Хром сейчас в Виареджо, покупаем мне новую яхту. Хром помогает мне. Ну… смотрит на это дело свежим взглядом. – Хром? – Ага. – Ромарио уже не справляется со своим обязанностями? Дино смеётся: – Только не говори, что ты ревнуешь. – Не ревную. Хром около Дино тихонько хихикает. Хибари не ревнует. В Виареджо-через-девять-часовых-поясов кричат чайки. – Хром нравятся «Принцессы». Да? А ещё тебе нравятся всё большо-о-ое? – дразнит её Дино и его голос становится по-идиотски слащавым, а смех хрипловатым. Хром что-то протестующе хихикает. Хибари на секунду задумывается, а Хром ли находится в её теле? Или выбрать Дино яхту заглянул кто-нибудь ещё? Дино увлечённо несёт что-то о стеклопластике, водоизмещении, осадках, двигателях и необходимых объёмах топливного бака. Говорит, что ему надоел его маленький Азимут и он хочет что-то покрупнее. Подлиннее. Хром снова хихикает. Хибари устало закрывает глаза. Чайки кричат прямо в ухо. – Мой старичок всего двадцать четыре с половиной метра. Я хочу что-нибудь не меньше двадцати восьми, но не больше тридцати. И мне ничего не нравится. Последние Першинги похожи на монстров – на яхты из фильмов о Джеймсе Бонде. Рива давно не выпускает ничего интересного… Дино готов часами говорить о яхтах. Особенно об итальянских. Особенно о том, чем они лучше всех остальных. Дино в этом плане страшный патриот. Интересно, что будет, если в нём внезапно заиграет патриотизм при выборе партнёров? Хибари не ревнует, но ему не нравится об этом думать. – О, Боже. Наверное, я выберу новую Мангусту, – говорит Дино голосом кладоискателя, только что нашедшего сундук золота: – Совсем новую, она выйдет только в следующем году. Ох, ты бы её видел! Просто потрясающе. Да, да, да. Хром, смотри, тебе нравится? Восемь с половиной миллионов евро. Считай. Простая математика. Одиннадцать миллионов долларов. Девятьсот четыре миллиона йен. Семь миллионов триста двадцать три тысячи шведских крон. Шесть миллионов восемьсот семьдесят две тысячи фунтов стерлингов. Вы знаете, сколько кокаина нужно продать, чтобы заработать столько денег? Хибари знает. Не менее ста килограмм. Оптом он дешевле в два – два с половиной раза, но кто может себе это позволить? Только такие, как Каваллоне. Около трёх миллионов в закупе, восемь с половиной, девять или даже одиннадцать при продаже. И ты уже можешь покупать новую яхту, очередную кокаиновую Мангусту. Героиновую Риву. Каннабисовый Першинг. Амфетаминовую Принцессу. Опиумную ЭйБи. Посыпь весь мир белым порошком и он твой. Стюардесса с бесцветным лицом и русыми волосами, забранными в тугой хвост, гундит над свободным от гарнитуры ухом и предлагает на выбор: трипл-сек, амаретто, кюрасао, бейлиз или куантро. Хибари отказывается. Стюардесса не двигается с места: – Вам смешать Б-52? Хибари поднимает на неё убийственный взгляд. – «Квадро»? Сделать вам «Итальянскую мелодию»? Или «Французскую связь»? Может быть, «Кровоточащее сердце»? «Ледяной остров в огне»?.. Лицо стюардессы не выражает вообще никаких эмоций. Дино в гарнитуре советует попросить у неё обычную, не французскую, «Связь» и лучше со льдом. Хибари почему-то слушается его. Стюардесса кивает и уходит. – Что это? – спрашивает Хибари. – Просто кремовый бейлиз с водкой. Я же как-то делал. Тебе понравилось. Хибари мычит и откидывает голову на спинку кресла. Лететь ещё полтора часа, Дино снова заводит свою пластинку о яхтах, рассказывает что-то о противостоянии «Мангусты» и «Кобры». Хибари старается его не слушать, он достаёт из чемодана крошечную плоскую коробочку с лекарствами, похожую на портсигар, глотает белую таблетку тразодона и сосредотачивается только на шелесте прибоя и криках чаек за голосом Дино. *** Ямамото ездит на космически-прекрасной бугатти вейрон цвета крем-брюле. Хибари не знает, но уверен, что обе правые руки Савады Цунаёши постоянно грызутся из-за автомобильных предпочтений. Хибари помнит, на чём катается Гокудера. Вейрон же похожа на автомобиль, только что выруливший из высокобюджетного фантастического фильма про будущее. Привалившись боком к дверце, Ямамото то ли любуется катаной, то ли отражением собственного подбородка в её лезвии. Под его припухшими от усталости и недосыпа глазами пролегают серые тени, такие же Хибари ежедневно видит в зеркале. Ямамото кивает ему, растягивая губы в подобие улыбки и запрыгивает на водительское сидение. Внутри вейрон отделана нежно-кремовой кожей. Но это не простая кожа. Она идеальная. Коров для кожи такой выделки выращивают на специальных горных лугах с чистым воздухом и свежей травой, в райских местечках, где нет даже комаров или москитов, вообще никаких назойливых жалящих насекомых. Поэтому кожа из шкур этих коров выходит такой приятной. Идеальной. – Ты не против, если мы не будем торопиться? – спрашивает Ямамото, и они плавно выезжают с подземной стоянки. Хибари пожимает плечами и устраивает у себя на коленях ноутбук. У него сегодня полно работы. – Знаешь, – говорит Ямамото, коротко поглядывая по сторонам, – никогда не покупай себе что-то подобное. В его голосе звучит сожаление. Хибари позволяет ему говорить дальше, молча разворачивая окна браузеров, открывая электронные таблицы, листая разноцветные столбики-графики. – Она жрёт нереально много бензина. Не-ре-аль-но. На полную мощность я её никогда не использую. Я не любитель таких скоростей. Тормозной путь слишком длинный – если что-то случится, эта красавица десять раз перевернётся, прежде чем затормозить, а ты к этому времени уже будешь трупом. Багажник… Это не багажник. Я до сих пор не понимаю, зачем её купил. Гокудера надо мной постоянно из-за неё смеётся. В его голосе звучит почти детская обида. Разочарование ребёнка в собственной игрушке. Ямамото жалуется. Ха. Нино Фарина настойчиво хочет чего-то от Хибари. Окошко приват-чата мигает новым сообщением. Нино это Дино. Он снова хочет спросить, не тряслись ли у Хибари утром руки, что он ел, сколько спал, снилось ли ему что-нибудь. Хибари его игнорирует. – Да, она клёвая. Но я бы никому не советовал. Пожалуй, только если ты решишь покончить с собой, разогнав эту крошку на четыреста километров в час и врезавшись в скалу. Отличная тачка для самоубийства. *** Кто-то ставит эксперименты на людях. Ставит ежедневно. И на вас, естественно, тоже. Каждый день. А вы об этом даже не догадываетесь. Вы пьёте тёплую воду из кулера в своём офисе, молочный коктейль в кафе быстрого питания, чай с земляникой из золотых блестящих пакетиков у себя дома, разведённое водой пиво в баре. Что угодно и где угодно. Вы обязательно что-нибудь пьёте. И едите. И дышите. И никогда не задумываетесь, что кто-то может туда чего-нибудь налить или насыпать. Незаметно подмешать. Отравить вас. Совсем немножко. Вы не ждёте, что из вентиляционного отверстия в стене под потолком может в любой момент повалить густой рыжий дым, синий пар, зелёный туман или ещё какая токсичная гадость. Несколько часов назад, во время обеда, кто-то распылил по торговому центру ядовитые пары брома. Ржавые буро-коричневые облака окутали семь этажей миланской Ла Ришенты. Людей эвакуировали. Парочка погибших, сотни пострадавших. Сейчас воздух внутри здания уже почти чист, но все равно у Ямамото и Хибари на лицах марлевые повязки. Казалось бы, это не касается мафии. Но это не так. Здесь её касается всё. Хибари ступает по фиолетовым отпечаткам лап, наклеенным на плиточный пол. Чуть ободравшиеся по краям, они ведут в магазин дорогой детской одежды. Цепочка лап пересекается с ярко-салатовыми яблочками, которые ведут в отдел женского белья. Божьи коровки заманивают тебя в магазин с товарами для дома. Нежно-розовые герберы – в маленький салон красоты. Белые чашечки на круглых блюдцах – в экспресс-кофейню. Сегодня от тебя ничего не требуется – даже делать самостоятельный выбор. Лапки, яблочки или цветы сами приведут тебя, куда нужно. Хибари наступает на крошечные бордовые капельки и понимает, что они никуда не ведут. Это настоящая кровь. При попадании внутрь бром вызывает раздражение слизистой, головокружение и носовое кровотечение. Хибари стоит на крови, которая капала у кого-то из носа. – Эй! – Ямамото, уже ушедший вперёд шагов на пятнадцать, оборачивается: – Ты что-то заметил? Его голос из-за повязки звучит странно. Хибари качает головой. Нет. Ничего особенного. Они бродят по совершенно пустому огромному торговому центру в поисках чего-нибудь подозрительного. То есть, в поисках неизвестно чего. Эскалаторы работают, вывески магазинов мерцают. Ла Ришента продолжает жить. Огромные люстры горят только для двоих посетителей. Для двоих играет тихонько музыка откуда-то с седьмого этажа. Чем выше Хибари поднимается, тем отчётливее слышит ненавистную «Историю любви». Каваллоне её обожает. Это сентиментально. Это сопливо. Каваллоне, сейчас же выключи это. – Гокудере нравится эта песня, – мечтательно улыбаясь, говорит Ямамото. Из-за повязки Хибари не видит его улыбки, но точно знает, что она там есть. Конечно, нравится. Кто бы сомневался. У манекенов в магазине домашней одежды ужасно блядские глаза. Томно-прикрытые, с длинными ресницами, густо-накрашенные тёмными тенями, они смотрят с опытом усталых куртизанок. Лысые пластиковые проститутки одеты в подростковые пижамы небесно-голубых, бледно-оранжевых, поросячье-розовых цветов, в детские короткие халатики с вышитыми на спинах и карманах бегемотами и жирафами, рубашки с пушистыми рюшами, ушастые тапки с мордочками зверей. В отделе модной одежды для всей семьи детские маленькие манекены с таким же глазами выглядят ещё хуже. Все они одеты как взрослые. На девочках короткие блестящие юбочки с люрексом, болеро и топы с глубоким декольте. У них совершенно плоская грудь, поэтому в декольте ничего нет. На них высокие лакированные сапоги и чулки с подвязками, шляпки с вуалью из органзы и кружев, кашемировые шарфы, подбитые шёлком. Маленькие путаны. В витринах стоят обезглавленные манекены-ангелы с нелепыми кривыми крыльями и девушки без рук, но зато с кошачьими ушами. Безногие манекены обмотаны десятками галстуков и гирляндами ожерелий, обвешаны переливающимися серёжками и очками, словно рождественские ёлки. На широкобёдрые манекенах с задом Джей Ло лопаются модные узкие джинсы. С фламандского манекен переводится как «человечек». Этих человечков придумали в древнем Риме. Первые манекены были из глины, и рост этих малышей не превышал двадцати пяти сантиметров. Проходит полтора часа, а Ямамото с Хибари всё ещё слоняются по Ришенте. Хулио Иглесиас в динамиках на седьмом этаже всё стонет о своей тёмной жизни. В двадцать четвёртый раз. Гокудера и Каваллоне, наверное, были бы счастливы. Ямамото говорит, что ему нужно в туалет. Хибари идёт вслед за ним вдоль картинной галереи. Они оба шагают по чёрным стрелочкам с буквами «WC». Благодаря этим отметинам, когда захочешь поссать, ты точно не заблудишься. Сидя на крышке унитаза, Хибари достаёт из внутреннего кармана пиджака конвалюту с двойными красно-розовыми капсулами. Содрав с себя повязку, он приподнимается, заталкивает её в щель между сиденьем и крышкой унитаза, снова садится и нажимает на кнопку слива. Запихивает себе в рот сразу три таблетки. Это доксепин. Дверь кабинки распахнута, поэтому Ямамото, в это время застёгивающий ширинку, всё видит. Он кивает на конвалюту: – Чем балуешься? Хибари не балуется. Хибари взглядом даёт понять, что на эту тему он говорить не хочет. Ямамото понимающе поджимает губы. Молчаливое: «Понял-понял». Хибари балуется дарвоцетом, оксикодоном, стадолом, трамадолом или пентазоцином. Иногда всем вместе. Поэтому у Хибари никогда ничего не болит. Он балуется сертралином, тразодоном, циталопрамом или доксепином. Иногда, опять же, комбинируя. Поэтому у него всё в порядке с психикой. Хибари балуется прозаком. Поэтому у него всегда всё хорошо. У него нет зависимости, всё отлично с почками, печенью и сердцем. Однажды Каваллоне сказал Кёе, что если тот не прекратит пить столько дряни, то загнётся от инфаркта лет через пятнадцать-двадцать и оставит свою будущую жену вдовой, а его, Каваллоне, с разбитым сердцем. Кёя ответил, что двадцать лет для его образа жизни очень даже немало, жениться он не собирается, а сердце у Каваллоне такое ветреное, что он как-нибудь переживёт. Ведь у Дино есть собственный психотерапевт, психолог, стилист, стоматолог, дизайнер, целая больница купленных врачей и контора адвокатов. А у Хибари – прозак и тонфа, и он прекрасно обходится без всего остального. Ямамото звонит Цуне и говорит, что они ничего не нашли. Хулио Иглесиас продолжает страдать без любви. *** На экране ноутбука развёрнуты всевозможные карты Италии – физическая, экономическая, топографическая, социально-географическая. Они все вдоль и поперёк расчерчены красными и синими линями, изрисованы всевозможными кривыми, испещрены точками и отметинами, галочками, вопросами, звёздочками и прочими пиксельными закорючками, смысл которых понятен только Хибари. У него есть пара свободных часов. Можно и нужно поработать. Вибрирует закопанный в одеяле мобильный. – Привет. Я тебя не разбудил? Если бы Хибари за каждый подобный вопрос выбивал Дино по одному зубу и прятал себе под подушку, зубная фея прилетала бы к нему каждую ночь, а Дино лишился бы своей белоснежной керамической улыбки меньше, чем за месяц. Я тебя не разбудил? Я тебя не отвлекаю? Ты занят? Можешь говорить? Ты один? Кёя, я хочу. Да, разбудил, да, отвлекаешь. Да. Да. Да. Да, просто приезжай, чёрт возьми, как же ты меня бесишь. – Кёя. Ты стал нервным. Это точно синдром ****. Знаешь, раздражение, пессимизм, злость и циничность – это его симптомы. У Кёи нет пессимизма и циничности. Он оптимист и вообще тот ещё весельчак. – Потом начнутся истерики и душевные страдания. Ты лишишься своих идеалов, надежд и перспектив на будущее. Астения… Кёя скорее отрежет себе язык, чем устроит истерику. А идеалов и вот этого всего остального у него итак нет. – Кёя. У тебя может развиться вегетативная дистония. И нейроциркуляторная. Ты можешь стать импотентом! Это очень опасно. Тебе нужна акупунктура. И акупрессура. И фитомассаж. Душ Шарко. Жемчужная ванна. Ароматерапия. – Тебе нужен отдых и секс. Со мной. Ответственно тебе заявляю. Это он что – тоже вычитал в большой настольной энциклопедии психических расстройств? «При синдроме **** лечиться сексом с Дино К.» Хибари засыпает. Его рука всё ещё лежит на клавиатуре, монитор погас. Чёрный экран электронных часов показывает зелёные квадратные цифры «05:01». *** Хибари просыпается и ему даже не нужно открывать глаза, чтобы понять, что он находится не у себя дома. Не в одном из своих домов. Кровать очень странная и шевелится. Хибари переворачивается на спину и матрас под ним идёт слабой волной. Водяной. «Водяные матрасы «Магнифлекс». Спокойный сон – залог вашего здоровья». От этого глупого открытия Хибари улыбается. Он крутится, и матрас тихонько штормит. Воздух одуряюще-знакомо пахнет горькими апельсинами. На маленьких окошках-иллюминаторах опущены жалюзи. Хибари никогда здесь не был. Просторная ванная, отделанная светло-бежевым мрамором с бордовыми прожилками: огромная душевая кабинка на двоих, в тон мрамору унитаз и биде, зеркало не меньше двух метров в ширину в массивной бронзовой раме, чистые полупустые стеклянные полочки. У раковины-ракушки стоит стаканчик, в нём две новые зубные щётки. К стаканчику приклеен голубой стикер. На нём написано знакомым, похожим на аккуратный забор, почерком: «Я утопил твой телефон». Точно посередине зеркала, там, где Хибари должен видеть отражение собственного носа, ещё один стикер: «Я утопил все твои таблетки». Хибари закрывает глаза, вдыхает и выдыхает глубоко. Костяшки пальцев окутывает привычное чуть тёплое пламя – так хочется разбить зеркало. Или мраморную плитку. Или рожу Дино. А лучше всё вместе. Это лёгкая форма дисфории. Или не очень лёгкая. Хибари открывает кран и споласкивает лицо холодной водой. На полотенце ещё стикер: «Тут нет никакого оружия». Никого нет в вылизанной до блеска гостиной, никого в кабинете и ещё двух спальнях. Тишина и пустота на кухне. На столе стоит хрустальный поднос на резной ножке, на нём живописной горкой свалены: виноград, красные апельсины, киви, груши Аббат и румяные яблоки; глянцевые бока фруктов такие гладкие, что кажется, будто они все искусственные. Только что купленные дизайнером и разложенные по фен-шую. Огромный двухдверный холодильник забит едой, одному человеку такого запаса хватило бы, наверное, не меньше, чем на месяц. Рядом второй холодильник, больше похожий на обыкновенный шкафчик со стеклянными дверцами, весь он заставлен рядами бутылок с вином и шампанским – одинаковыми игрушечными солдатиками. Хибари вытаскивает прохладную бутылку Чинзано Асти. Штопор обнаруживается в одном из ящиков стола. Шампанское сладкое, почти приторное, но все равно очень вкусное. Обстановка вокруг такая безупречная, что Хибари кажется, будто он попал в павильон, где снимают кино или какую-нибудь рекламу. Тиковых полов там, например, или гостиных от «АмелиХоум» и «Малербы», или каких-нибудь изящных современных светильников «Джорджио Коллекшн». Тёмно-шоколадные оттенки плавно светлеют, переходят в цвета кофе с молоком, тирамису, сливочного десерта, воздушного риса и кокосовой стружки. Хибари плевать на всю эту строгую роскошь, замаскированную под минимализм или поп-арт. Но вот кое-кому наоборот. «Живи, безумец!.. Трать, пока богат!» Кое-кто, хозяин всего этого почти киношного безобразия валяется на плетёном шезлонге – на палубе в носу яхты. Рядом с ним стоит ополовиненная бутылка чего-то неизвестного, цвета зелёного чая. Как и Хибари, бокалами Дино себя не обременяет. В одних только белых брюках и зеркальных авиаторах он до неприличия развратен и походит на модель, которая должна рекламировать всё великолепие этой яхты, этого места и вообще жизни. Не хватает только вспышек фотоаппаратов. Дощатый светлый пол под босыми ступнями тёплый, нагретый ядовитым солнцем Сицилии. Или они уже выплыли за её акваторию? Яхта дрейфует где-то посреди океана. Вокруг со всех сторон света одно лишь сияющее в солнечных лучах лазурное безмолвие. Хибари понятия не имеет, где это, сколько сейчас времени и сколько пропущенных звонков на его, канувшем в лету, мобильном. Он знает только, что его похитили, и похититель должен быть наказан. Он делает большой глоток шампанского, и сложив ладонь козырьком, смотрит на размытую линию горизонта. На её отсутствие – небо и море настолько чистые, синие и безмятежные, что слились в единое яркое полотно. Дино оборачивается и сдвигает очки на кончик носа. Улыбается. Молчаливое: «Привет. Проснулся, наконец? А я немножко украл тебя, пока ты спал». Хибари ухмыляется и отряхивает ладонь от капелек конденсата. «Статья, Каваллоне. Выносить приговор и приводить его в исполнение будет лично жертва». Дино поправляет очки, и закинув руки за голову, снова разваливается на шезлонге. Хибари делает ещё несколько глотков, ставит бутылку на пол и идёт в нос яхты. Подойдя к бортику, стаскивает через голову рубашку и бросает её себе под ноги, стягивает джинсы, и переступив через них, делает ещё шаг вперёд, упираясь икрами в хромированный бортик. Хибари вымотался. Выработал свой ресурс. Он спит, но не высыпается, ест, но не ощущает вкуса. Пьёт таблетки и не чувствует ничего. Синдром хронической усталости или как там это в очередной раз обзовёт Дино. Да. Ему нужен отдых. Хибари, прищурив глаза, смотрит в индиговую, кобальтовую, тенарово-синюю даль. Складывает ладони вместе над головой, отталкивается и прыгает в воду.