Противоположности не притягиваются

Что такое Юрий Плисецкий? Это фотокарточки, исцелованные пухлыми девичьими губами, это автографы на самых разных частях тела, это новые коньки для выступлений и идеальный четверной флип. А нихуя. Юрий Плисецкий — это тройка в двоичном коде. Парадокс — и даже чуточку больше. Юрий Плисецкий — это маленькая маска на запястье, которая свои ленты по руке стягивает, раскидывает шлейф из звёзд и снисходящую улыбку из губ, которых нет, строит. Это половиночка — или меньше — Никифорова, его рычаг действия. Обрезали провода. Хотели синий — который перекидывает корабли-чувства с отрицательными флагами — а ножик соскользнул на красный, оставив Юре только голубую нитку и увесистый моток, клубок алый проводки. Виктор свободен, как птица. Он поклевал моральные крылья своего — родного — и улетел далеко. В квартиру за три квартала. Они сидят у кармы в заднице, так, что та просто поделила их состояние. В паре они получат ноль, но на фланге у одного ебучее везение на коротком поводке под крыльями. У второго — моток провода под обугленными перьями. В целом нет перевеса, и весы стоят прямо. За томной листвой всегда прячется искристое небо, наверное. Если только там не прослойка каштановых плодов и гнилой забитости. Под рисовыми полями вода. На земле, пусть и влажной, они никогда не вырастут. Рис нежный, и ему не тягаться с изумрудными сорняками. Два растения на поле не уживутся. Два Юрия на льду не нужны, а Виктор — это то, что контекстом сквозило. Плисецкий молоком выводил между слов, а Юри не додумался подогреть. Вот нерусский. Вселенная знатно постебалась над ними, оставив метки. Подмешав в их отношения, как в сладкое тесто радона, иррациональность. Создав их, в конце концов. Иначе объяснить мешки под глазами нельзя. Потому спать — непозволительная роскошь, как заканчивать карьеру по прихоти. Молния, соединяющая две полы-судьбы, сломалась и заедает вечно помехами. Закрой глаза один — и он увидит то, чем другой занимается. Юре пятнадцать, и он, если захочет, может посмотреть гей-порно в интернете. Без распластанного Кацуки, выгибающегося в спине, обляпанного полупрозрачным маревом похотливого желания. Без руки, сминающей упругую задницу и без своей же метки. Она вьётся змеем по среднему пальцу, обнимает соседние и туго сворачивается у золота на безымянном. Разведённой акварелью течёт по тыльной стороне ладони. Едва заметно пачкает кожу на ягодице, чуть-чуть, слегка. Это нехороший (а для кого-то прекрасный) знак — тот, кому передаётся метка, становится чем-то вроде второй родственной души. Вероятность, что новая пара отметёт своих настоящих, прямой колеблется в случае Юры от ста до ста. Возможность встречи с новым человеком равна нулю. Да и зачем, на самом деле, если есть ещё маленькая надежда на «показалось»? Многие замечают, что он выжат, как канарейка заместо лимона, за три тысячи и больше километров, за плазмой телевизора. Чужие, они видят, не вглядываясь. Виктор за три квартала ничего не говорит, не замечает и точно чувствует. Не тот провод порезали, а лучше бы оба. Наверное, игнорирует, как Плисецкий потянутые мышцы в сердце, тянущим к до плазмы расплавленным звёздам. Падать вверх — плохой знак. Спускаться больнее. Виктор заботится — подрезает крылья, не портит, так, что даже не больно почти. Он ведь и не придаёт внимания, заботясь — «так у тебя было больше мотивации победить на Гран-При». И трахает не его лишь от вселенской любви. И вообще не с ним из-за благих намерений. «Твой смех — музыка для моих ушей» — говорил он. Можно было выловить его и засмеяться зло в лицо в метро, но уже как-то слишком всё равно — до бесцветных опалов, подёрнутых дымкой зелёной и немного детской. Безразличие ветром через открытую форточку льёт, сквозняк морозит некогда яростные слова. Точно снежная королева. До того, что не обижается на прозвища, не пылает от гнева. Нацепляет только маску холодности, предварительно стягивая её с запястья до сукровицы, и поверх кожи припаивает. Клей течёт из-под пластика, связывает по рукам и ногам невыполненными возможностями, а ему только шестнадцать. Юра вязнет в том болоте, где и Никифоров когда-то, заливает его своими словами и погружается под мутные воды. Зачем тянуть руки, если они обмотаны лентами и не слушаются больше? Небо теряется, расплывается под терракотовым слоем. Кацуки невиновен. От этого не легче ни капли — будто знание поможет дать Виктору почувствовать Плисецкого нужным. Будто оно распорет шёлковые ленты или спаяет провода. На самом деле молоток судьи отдаёт по нервным окончанием и заставляет только поморщиться. За два года чувства могли уняться — потрепыхаться битой птицей, бабочкой с отёртыми крыльями об оголённый красный провод. За два года метка могла бы исчезнуть, как и детские замашки, но всё, что говорится после бы — не считается. Серьёзно, как будто судьба — ребёнок. Не хочет ничего решать и играется с куколками-людьми, пользуется детскими фразами. Плисецкий думает, что напиться до полусмерти, танцуя под сколковатой окружностью шара — относительно неплохая идея. Россия — страна свободных нравов, если хочешь тушить сигареты о свою личную жизнь и вскрывать ей пробки шампанского в шестнадцать — то запросто. Только деньги сунь под нос, желательно, побольше и поновее. Он успевает потратить тысячу у барной стойки перед тем, как его начинает штормить. Основательно — мир качается у основания, плывёт листьями по рябому ручейку и мотается туда-сюда. Воздух же у потрёпанного временем здания грязный, передышанный — только повторная утилизация. Облака тянутся струйками серыми и почти незаметными, как асфальт у дороги — Юра тянется пальцем, и на нём остаётся копоть. Вокруг люди — бегут, торопятся — приминают безжизненные поля, на которых когда-то давно росли изумруды травяных ковров. Ноги сливаются в помехи — а понизу стелется голубая нитка, по которой течёт беспокойство. Кажется ли с мутной пьяной дымкой, или действительно рядом — непонятно. Но холодком тянет по ветру — сегодня он дует с Баренцева моря — и вдалеке снарядами из ружья «Юра!». Двустволка не нуждается в перезарядке и палит дуэтом. Всё вокруг мутит-вертится центробежной установкой, серые облака и асфальт темнеют, готовя кислотные дожди и закалённые пики. Но всё только по атомам падает в темноту, и остаётся только тепло рядом. И молекулами соединяется в чёткую картину. Приснилось. А беззубая маска растягивается в безумном оскале чуть сильнее, и не поймёшь — чей сон это только что был. На телефоне только пара СМСок. Он поменял номер около месяца назад. «И не думай напиваться» Приснилось. Что такое Юрий Плисецкий? Это драный рыжий кот, скрывающийся в подворотне и поднимающий вечно хвост трубой. Это тройка в двоичной кодировке. Птица с подрезанными крыльями и опалённым мотком проводов под боком. Это снежная королева с выжженными нервами. Копия своей души. Моральное насилование ночью по средам-пятницам-субботам. Идеальный и злой четверной флип в личном сообщении. Это всего лишь царапина на диске их мира. Бесцветный опал в золотой оправе, который висит на шее похуже камня утопленника.